Вернуться к Э.Н. Филатьев. Тайна булгаковского «Мастера...»

Здоровье и нездоровье

В дневнике Булгакова есть подробное описание ощущений, которые он испытал в конце 1924 года, когда однажды выступил в «Гудке» с речью:

«23 декабря. Вторник. (Ночь на 24-е).

Я до сих пор не могу совладать с собой. Когда мне нужно говорить и сдержать болезненные арлекинские жесты. Во время речи хотел взмахивать обеими руками, но взмахивал одной правой и вспомнил вагон в конце 20-го года...»

Далее Булгаков описал своё (уже упоминавшееся нами) состояние, когда в январе 1920 года он заболевал возвратным тифом, и перед его глазами всё двоилось. Во время выступления в «Гудке» он смотрел в лицо своему собеседнику (некоему Р.О.) и точно так же, как в далёком 20-м году...

«...видел двойное видение. Ему говорил, а сам вспоминал... Нет, не двойное, а тройное. Значит, видел Р.О., одновременно — вагон, в котором я поехал не туда, куда нужно, и одновременно же — картину моей контузии под дубом и полковника, раненного в живот».

Навязчивые «видения», которые завершались возникновением отвратительного самочувствия, были явным следствием недавнего морфинизма. Болезненная зависимость от наркотического средства вроде бы прошла, а незаживающий шрам на психике продолжал беспокоить.

Портило настроение и постоянное безденежье:

«Денег сегодня нигде не достал, поэтому приехал кислый и хмурый домой... Дома впал в страшную ярость...»

Повышенная возбуждённость не покидала Михаила Афанасьевича и в следующие дни:

«В состоянии безнадёжной ярости обедал у Валентины...»

Новая запись:

«Сегодня ещё в ярости, чтобы успокоить её, я перечитывал фельетон некоего фельетониста 70-х годов».

Лишь неимоверным усилием воли ему удавалось укрощать «яростные» вспышки. Запись от 24 декабря 1924 года:

«Сейчас я работаю совершенно здоровым, и это чудесное состояние, которое для других нормально, — увы — для меня сделалось роскошью, это потому, что я развинтился несколько. Но, в основном, главное, я выздоравливаю, и силы, хотя и медленно, возвращаются ко мне. С нового года займусь гимнастикой, как в 16-ом и 17-ом году, массажем, и к марту буду в форме».

Но негативные явления жизни (а с ними приходилось сталкиваться постоянно) продолжали терзать душу.

«26 декабря. (В ночь на 27-ое).

Только что вернулся с вечера у Ангарского — редактора "Недр". Было одно, что теперь всюду: разговоры о цензуре, нападки на неё, "разговоры о писательской правде" и "лжи"... Я не удержался, чтобы несколько раз не встрять с речью о том, что в нынешнее время работать трудно, с нападками на цензуру и прочим, что вообще говорить не следует».

Возникавшие проблемы Булгаков обсуждал и с женой, что тоже имело негативные последствия — из-за этих разговоров они не выспались.

«(В ночь на 28 декабря).

В ночь пишу потому, что почти каждую ночь мы с женой не спим до трёх, четырёх часов утра. Такой уж дурацкий обиход сложился. Встаём очень поздно, в 12, иногда в 1 час, а иногда и в два дня. И сегодня встали поздно, и вместо того, чтобы ехать в проклятый "Гудок", я поехал к моей постоянной зубной врачихе, Зинушке».

Далее Булгаков с удовлетворением записывал, что на Кузнецком мосту обнаружил у газетчика 4-й номер журнала «Россия»:

«Там первая часть моей "Белой гвардии", т[о] е[сть] не первая часть, а треть. Не удержался и у второго газетчика, на углу Петровки и Кузнецкого, купил номер. Роман мне кажется то слабым, то очень сильным. Разобраться в своих ощущениях я уже больше не могу. Больше всего почему-то привлекло моё внимание посвящение. Так свершилось. Вот и жена моя...»

Он не случайно заострил своё внимание на посвящении — ведь «Белая гвардия» была посвящена Л.Е. Белозёрской. Какое-то непонятное предчувствие заставляло его особенно внимательно вглядываться в текст посвящения. Что-то явно содержалось в нём такое, чего там не следовало быть! Но что?.. Об этом он узнает немного позднее.

А пока продолжалась прекрасная пора влюблённости в женщину по имени Любовь. Вместе с нею Михаил Афанасьевич принялся сочинять пьесу из французской жизни. Он даже позволял любимой супруге делать записи в свой дневник, давая этому факту такое пояснение:

«Записи под диктовку есть не самый высший, но всё же акт доверия».

И ещё Любовь Евгеньевна отвлекала от потока мрачных мыслей, что тоже отмечено в дневнике 28 декабря 1924 года:

«Очень помогает мне от этих мыслей моя жена. Я обратил внимание: когда она ходит, она покачивается. Это ужасно глупо при моих замыслах, но, кажется, я в неё влюблён. Одна мысль интересует меня. При всяком ли она приспособилась бы так же уютно, или это избирательно для меня?»

И всё равно поводов для того, чтобы в очередной раз впасть в уныние, хватало. Прежде всего, удручало, что никак не удавалось напечатать «Белую гвардию» отдельной книжкой. Издатель, с которым был заключён договор, по каким-то своим причинам не очень торопился. Появилась, правда, возможность издать роман у Лежнева (Альтшулера). Но в этих переговорах Михаил Афанасьевич не участвовал и записал в дневнике 29 декабря 1924 года:

«Лежнев ведёт переговоры с моей женой, чтобы роман "Белая гвардия"... передать ему. Люба отказала, баба бойкая и расторопная, и я свалил с своих плеч обузу на её плечи... В долгу сидим как в шелку».

Финансовое положение в тот момент и в самом деле было весьма плачевным:

«2 января, в ночь на 3-тье.

Забавный случай: у меня не было денег на трамвай, а поэтому я решил из "Гудка" пойти пешком».

А через три дня по дороге домой Михаил Афанасьевич купил несколько номеров антирелигиозного журнала:

«Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера "Безбожника", — был потрясён. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее, её можно доказать документально: Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Нетрудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены».

Просмотр журнала с агрессивной атеистической позицией оптимистическому настроению тоже, конечно же, не способствовал. И в дневнике снова появились невесёлые строки:

«Погода напоминает февраль, и в душах — февраль.

— Чем всё это кончится? — спросил меня сегодня один приятель...

Да чем-нибудь всё это кончится. Верую!»

Лично для Булгакова «всё это» кончилось написанием новой сатирической повести, рассказывающей о невероятном событии в жизни обыкновенного дворового пса.