Вернуться к Д.Э. Тубельская, В.Л. Тубельская. Сталинский дом

Англия (1936—1938)

В Лондоне отца встречали на вокзале сотрудники АРКОСа и торгпред в Англии Богомолов. Нас сразу отвезли на снятую ими квартиру. Она находилась в прекрасном районе близ Риджентс-парк, в тихом переулочке, застроенном одинаковыми кирпичными двухэтажными домами. Отличались они друг от друга лишь цветами и кустарниками, высаженными на ярко зеленом пятачке перед входом, да окраской дверей. Квартира была светлая и просторная, занимавшая весь верхний этаж. Ванна и туалет — общие на всех жильцов — располагались в отсеке между этажами. Отец срезу скривился, узнав про это обстоятельство. Вдобавок к вечеру стало прохладно и выяснилось, что единственным источник обогрева — камин в гостиной. Мы кое-как его неумело растопили и уселись вокруг огня. Вскоре отец заворочался и повернулся спиной к огню, заявив, что у него замерзла спина. Затем хозяйка сказала, что будет целесообразно положить на ночь грелки в постели. Отцу это все так не понравилось, что на следующий день мы отправились на поиски «нормальной квартиры» с центральным отоплением и ванной на одну семью. Вскоре поиски увенчались успехом: в районе Хэмпстэд Хит мы нашли в современном многоэтажном доме подходящую двухкомнатную меблированную квартиру, которая была отцу по карману. В тот же день мы сбежали из более роскошного традиционного английского жилища.

При советском посольстве имелась школа для детей сотрудников. В моем седьмом классе было всего двое учеников — я и еще одна девочка. А обучали нас семь педагогов. В пятом классе этой школы учился сын знаменитого американского темнокожего певца Поля Робсона1. Я знала этого мальчика по англо-американской школе в Москве. Поль Робсон в 1935 году приезжал в Москву на гастроли и для обещанной ему постановки «Отелло». Он обязательно хотел, чтобы его сын получил советское воспитание. Когда Полю Робсону-старшему было отказано в постановке «Отелло», он покинул Москву и поселился в Лондоне, но сына все же отдал в советскую школу. Отец был знаком с певцом по Москве, и мы часто вместе проводили время. Поль-младший был небольшого роста, коренастый, с очень темной кожей. Мы любили играть в теннис и вскоре стали вместе ходить на корт, расположенный неподалеку от школы. Мы, наверное, являли странное зрелище: я была высокая, худощавая, с копной светлых волос. Многие удивленно смотрели нам вслед.

Отец с головой ушел в работу. В его офисе, находившемся в солидном деловом районе Лондона, был установлен аппарат, неизменно привлекавший мое внимание: тиккер. Из него беспрерывно вылезала бумажная лента с последними данными на лондонской бирже. Почему-то этот аппарат меня завораживал.

Мы довольно близко сошлись с семьей торгпреда Богомолова. Это был высокий, плечистый, громогласный человек. Он часто шутил и смеялся громче всех над своими шутками. Его жена Шурочка была в Москве врачом и несколько тяготилась своим бездельем в Лондоне. Она первая показала нам Оксфорд-стрит и знаменитые универмаги. Моему обществу она была рада — я напоминала ей дочь, которая пока осталась в Москве. Язык Шурочка знала слабовато, и я, конечно, весьма ей пригодилась в качестве переводчицы. Часто по выходным мы с Богомоловыми ездили в прекрасный сад Кью Гарденз. Гуляли, кормили из рук черноголовых лебедей на прудах. Иногда ездили по окрестностям Лондона, любовались старинными поместьями.

Как полагалось для всех советских людей, меня загрузили общественной работой. Доверили особенно ответственную: ухаживать за могилой Маркса на Хайгейтском кладбище. В те годы еще не воздвигли величественный памятник. На могиле было лишь мраморное надгробие и небольшой цветник, за которым мне и поручили следить. Я ездила на кладбище два раза в неделю. Поливала, убирала увядшие цветы, — кроме меня могилу навещали приезжие туристы-коммунисты — приносила свежие. Уж не знаю, как засекли журналисты мое регулярное появление, но в один прекрасный день в какой-то газете появилась статейка, что обнаружилась внучка Карла Маркса, которая трогательно ухаживает за могилой дедушки, и рядом красовалась фотография моей персоны с букетом в руках. Все в посольстве смеялись над статьей и надо мной, стали дразнить меня «внученькой». Эту газетную заметку как «вещественное доказательство» забрали при аресте отца.

Для детей сотрудников посольства и торгпредства на лето арендовали дом в Фолкстоне, на берегу Ла Манша, неподалеку от Дувра. Это было красивое просторное здание, окруженное парком. По советским законам нас разбили на пионерские отряды. Соблюдались все пионерские обычаи и ритуалы — линейки, сборы и пр. Я была назначена, как одна из старших, вожатой. Каждое утро я проводила линейки, сообщала распорядок дня. В лагерь приехали и все советские школьные педагоги. Единственным нанятым англичанином был физкультурник. Он никак не мог понять, что такое «сдавать нормы ГТО», как я ни втолковывала ему значение — «готов к труду и обороне», — но усердно выполнял все порой невразумительные действия, связанные с этими самыми нормами. Среди них числились и прыжки в воду с трамплина. Я всегда была довольно ловкая в различных видах спорта, и англичанин уверовал, что я прошла хорошую спортивную подготовку и все умею. Без всякого инструктажа и тренировки наш физкультурник велел мне подняться на трамплин и прыгать в бассейн. Эта злополучная норма едва не стоила мне жизни: я послушно влезла на вышку, неумело прыгнула, ударилась животом о воду и пошла ко дну. Меня еле вытащили.

Еще одна норма — пеший поход с рюкзаком на плечах. Нас было четверо старших — две девочки и два мальчика. Мы соорудили заплечные мешки. Их строго по весу заполнили кирпичами и камнями, и мы ранним солнечным утром направились по скрупулезно намеченному маршруту в сторону Дувра. Метров через сто, отойдя, как нам казалось, на безопасное расстояние, мы дружно скинули мешки с плеч и спрятали их под кустами, тщательно отметив место. Дальше мы двинулись намного веселее и получили истинное удовольствие от похода. Погода была прекрасная, шли мы легко и бодро и вскоре добрались до намеченного пункта. На обратном пути снова навалили груз на спину и, разыгрывая огромную усталость, вернулись в лагерь и доложили, что успешно сдали норму.

Одно событие во время нашего пребывания в Англии запомнилось мне особенно ярко. Близилась церемония коронации короля Георга VI. По многовековой традиции в церемонии должны были участвовать главы посольств, от Советского Союза трое — посол Иван Михайлович Майский, торгпред Николай Александрович Богомолов и председатель АРКОСа — мой отец.

Для обучения всем тонкостям придворного церемониала Иван Михайлович Майский пригласил бывшую придворную даму. В специальном придворном ателье были заказаны костюмы — камзолы, туго облегающие шелковые панталоны, белые рубашки с жабо, черные шелковые чулки и лаковые туфли-лодочки с пряжками. Примерка костюмов и репетиция поведения проходила в особняке Богомолова. Увидя трех солидных мужей в этом облачении, я еле могла сдерживать смех под строгим взглядом отца, старательно переводя указания придворной дамы.

Когда урок кончился и учительница удалилась, все трое вздохнули свободно, подошли к зеркалу и дружно расхохотались: уж больно нелепо и смешно выглядела на них старинная одежда. Особенно тщательно решили репетировать эпизод представления. Рядом с королем должна была сидеть его мать — королева Мэри. После объявления фамилии следовало медленным шагом приблизиться к трону, низко нагнуться над протянутой рукой королевы, а затем в полупоклоне пятиться назад на свое место. Я изображала королеву. Все по очереди походили ко мне. Репетировали долго и тщательно. Много смеялись. Наконец Майский посчитал, что они все учли и шутя предупредил, чтобы никто на церемонии не засмеялся.

Наступил, наконец, торжественный день. Я до последней минуты находилась с нашей троицей и наблюдала их отъезд на коронацию.

По возвращении отец со смехом рассказал, что случилось на церемонии. Все шло гладко, пока не наступила очередь Богомолова. Он, как полагалось, приблизился к трону, поклонился королю, затем склонился к руке королевы-матери и вдруг разразился громким хохотом. Королева-мать недоуменно вскинула голову, а Богомолов чуть не бегом попятился на свое место. Кончилось это для него довольно плачевно — за недостойное поведение во время важной дипломатической церемонии ему по партийной линии объявили строгий выговор!

Важнейшее событие для меня в ту пору — переход в школу, где готовили к поступлению в Кембриджский университет.

Школа действительно была великолепной и предоставляла возможность для всестороннего развития и самостоятельного мышления. Также большое внимание уделялось спорту. При школе — плавательный бассейн, три теннисных корта, поле для крикета, футбольное поле и даже дорожка для верховой езды. Все ученики носили форму. Девочки — зеленые блейзеры, темно-зеленые юбки, белые блузки, шляпки с зеленой лентой. Мальчики — темно-зеленый костюм с белой рубашкой и зеленые фуражки с эмблемой школы. Школьный день был разбит на две половины: утром все учебные занятия, затем ленч, а после перерыва — обучение разным профессиональным навыкам, по желанию. Девочек обучали шить, вязать, готовить, переплетать книги, машинописи, стенографии и еще многому другому. Мальчиков — бухгалтерии, столярному ремеслу, вождению. Мне эти навыки весьма в жизни пригодились, думаю, что и другим ребятам тоже.

Кроме того, твердо следили за соблюдением равенства и справедливости среди учеников. Не поощрялось подъезжать на машине к школе, приносить в класс дорогостоящие предметы. Строго соблюдалось и следующее правило: не дарить друг другу на Рождество подарки стоимостью более шиллинга. Чтобы никто не чувствовал неловкость от того, что не может себе позволить преподнести дорогой подарок. Атмосфера равенства была, я бы сказала, основой воспитания в этой школе.

Близилась осень 1938 года. В посольстве и торгпредстве стала намечаться тенденция быстрой смены сотрудников. Некоторых внезапно вызывали в Москву без всяких объяснений. Приезжали новые, часто вовсе не компетентные люди, без знания английского языка. Они даже этим бравировали.

Из Москвы поступали тревожные слухи о снятии того или иного сотрудника Наркоминдела и Наркомвнешторга. Вскоре и отец получил предписание вернуться в Москву.

Мне было жаль прерывать учебу в такой интересной школе. Но сам факт моей учебы там стал вызывать непонятное недоумение у вновь прибывших.

На обратном пути мы не останавливались в Париже и Берлине. Отец решил задержаться лишь на несколько дней в Риге. Она за эти несколько лет не утратила для меня своего очарования. Мы бродили с отцом по узким улочкам Старого города. Даже никуда не заходили, просто бродили и наслаждались каждым шагом...

В положенный срок надо было двигаться дальше — в Москву. Отец узнал по телефону, что его назначили председателем крупного объединения Наркомвнешторга «Текстильимпорт» и он должен немедленно приступить к своим новым обязанностям. Я же предвкушала продолжение учебы в Москве, хотя и немного тревожилась: смогу ли справиться? Ведь до сих пор я училась только на английском языке. Легко ли мне будет перейти на русский?

Но все это было впереди. Пока мы прильнули к окнам и жадно всматривались в подмосковные пейзажи.

Скоро будем дома, в Москве...

Примечания

1. Поль Робсон (1898—1976) — американский певец, негр. Был популярен в Советском Союзе в 1930—1950-е годы.