Мир сатирических произведений М.А. Булгакова формируют злободневные ситуации и конфликты современности — ситуация мистической зависимости человека от документа и ситуация эксперимента, интерпретированная писателем в двух планах — научно-фантастическом и социально-философском. Использование сатириком данных ситуаций призвано подчеркнуть иллюзорность человеческого существования в условиях предельно разобщенного мира: «Всякий кризис бытия каждый раз ставит под сомнение как реальность Мира, так и присутствие человека в Мире»1. Своеобразие исторического периода накладывает отпечаток на существование мира в целом и соответственно человека в нем.
В сатирических произведениях писателя прослеживается особый акцент на отражении взаимосвязей героя и мира, человека и эпохи. Приметы времени просматриваются везде: скоротечные должности; исчезновения людей не только из «нехорошей квартиры», но и с рабочих мест; практика доносительства на соседа; неразрешимый квартирный вопрос и так далее. В повествование включены тексты объявлений, составленные по аналогии с декретами, приказами и различными документами тех лет: «Под угрозой тягчайшей ответственности воспрещается населению употреблять в пищу куриное мясо и яйца. Частные торговцы при попытке продажи на рынках подвергаются уголовной ответственности с конфискацией всего имущества. Все граждане, владеющие яйцами, должны в срочном порядке сдать их в районные отделения милиции» [II, 75]. Вводя современный фон, сатирик включает повествование в исторический контекст.
Булгаков постоянно подчеркивает изменяемость мира, отмечает его ненормальность, абсурдность. В «Собачьем сердце» сознание Шарикова отражает восприятие мира как перевернутого, изломанного. Не случайно первые фразы, произнесенные им после операции, представляют собой бессвязные обрывки разговоров и непристойностей: первое слово оперированного «Абыр-валг», то есть название «Главрыба», перевернутое наоборот. А описание операции писатель сопровождает фразой: «Затем весь мир перевернулся кверху дном...» [II, 154].
Ситуация «безвременья», сформировавшаяся в период между двумя культурными эпохами, накладывает отпечаток на восприятие мира (и соответственно человека): он осознается как терпящий катастрофу. Поэтому в произведениях писателя возникают мотивы крушения цивилизации, города, дома. Но, на наш взгляд, у Булгакова все катаклизмы мира мнимые или незначительные, здесь «мы сталкиваемся с идеей незамкнутости действия, с идеей «кануна», не находящего окончательного и однозначного разрешения»2. В произведениях писателя отчетливо слышится «пророчество о гибели, которое одновременно и сбылось, и сохранило свою актуальность на будущее — так сказать, конец света, не имеющий конца»3. Иными словами, катастрофы в произведениях Михаила Афанасьевича не приносят необратимых изменений, а сводятся к небольшой встряске человека и мира, которые после внесения определенных корректив продолжают свое движение вперед. Так, в «Роковых яйцах» катастрофа с нашествием гадов закончилась к весне 29-го года: «Были долгие эпидемии... все кончилось к весне 29-го года. А весною 29-го года опять затанцевала, загорелась и засветилась огнями Москва, и опять по-прежнему шаркало движение механических экипажей... О луче и катастрофе 28 года еще долго говорил и писал весь мир, но потом имя профессора Владимира Ипатьевича Персикова оделось туманом и погасло, как погас и самый открытый им в апрельскую ночь красный луч» [II, 115]. Сравним с эпилогом романа «Мастер и Маргарита»: «Но были и еще жертвы [V, 374] <...> Было еще много, всего не вспомнишь. Было большое брожение умов. <...> Все было сделано не только для того, чтобы поймать преступников, но и для того, чтобы объяснить все то, что они натворили. И все это было объяснено, и объяснения эти нельзя не признать и толковыми и неопровержимыми [V, 375]. <...> Итак, почти все объяснилось, и кончилось следствие, как вообще все кончается. Прошло несколько лет, и граждане стали забывать и Воланда, и Коровьева, и прочих» [V, 377]. С течением времени, несмотря на изменения, все приходит в состояние покоя, мир и человек замирают в ожидании новых кризисов. Но, несмотря на то, что катаклизмы не несут глобальных последствий, в булгаковских произведениях весьма ощутимо сквозит чувство неизбежного, неотвратимого конца. Оттягивая неминуемый трагический исход, писатель дает читателю время задуматься и шанс измениться.
Постигая сущность процессов, протекающих в стране после революции, М. Булгаков подчеркивает покорное приятие героями окружающего их мира. Большинство сатирических персонажей не в состоянии сопротивляться среде собственного обитания, социальным условиям жизни даже тогда, когда внутренне они эту действительность не принимают (например, Коротков в «Дьяволиаде», Персиков в «Роковых яйцах», Мастер в «Мастере и Маргарите» и др.).
Человек пытается уйти в быт, спрятаться там от непонятной реальности. В «Собачьем сердце» профессор Преображенский, укрывшись в своей квартире, противостоит остальному миру, за стенами дома-ковчега Филипп Филиппович пытается спрятаться от наступающих перемен. Но и быт выступает недружелюбной силой: спички не зажигаются, отопление промерзает, калоши воруют. Филипп Филиппович Преображенский не может спокойно работать, ему постоянно мешает пение, доносящееся из соседней квартиры: «Глухой, смягченный потолками и коврами, хорал донесся откуда-то сверху и сбоку.
Филипп Филиппович позвонил, и пришла Зина.
— Зинуша, что это такое означает?
— Опять общее собрание сделали, Филипп Филиппович, — ответила Зина.
— Опять! — горестно воскликнул Филипп Филиппович, — ну, теперь, стало быть, пошло! Пропал Калабуховский дом! Придется уезжать, но куда, спрашивается? Все будет как по маслу. Вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замерзнут трубы, потом лопнет котел в паровом отоплении, и так далее. Крышка Калабухову!» [II, 143].
Герой Булгакова испытывает постоянное чувство неустроенности и внутреннего дискомфорта, что видно из описаний писателем его каждодневного существования. Так, в комнате «нежного, тихого блондина» («Дьяволиада») холодно и не уютно: «Коротков погремел замком, в двадцать рейсов перетащил к себе в комнату все бутылки, стоящие в углу коридора, зажег лампу и, как был, в кепке и пальто завалился на кровать. Как зачарованный, он около получаса смотрел на портрет Кромвеля, растворяющийся в густых сумерках <...> Страх пополз через черные окна в комнату, и Коротков, стараясь не глядеть в них, закрыл их шторами. Но от этого не полегчало. <...> он поел вчерашней, скользкой картошки» [II, 22]. Булгаков не дает подробного описания жилья «нежного, тихого блондина», но уже в этих выразительных подробностях вырисовывается бедность и неуютность коммунального бытия героя. Портрет Кромвеля на стене, неожиданно возникший в описании комнаты делопроизводителя, выдает не только неустроенность, но и абсурдность жизни человека, наполняет сцену ироническим подсвечиванием.
Ощущение холода, неуютности, которое принесли новые времена, сквозит в «Собачьем сердце», где уже с первых строк возникают символические мотивы ветра, вьюги, метели: «Вьюга в подворотне ревет мне отходную...» [II, 119], «ведьма — сухая метель, загремела воротами, помелом съездила по уху барышню» [II, 121]. Булгаков одушевляет метель, наделяя ее человеческими качествами, передает ощущение холода, неуютности, дискомфорта: «— Боже мой... какая погода...<...> И когда же это все кончится <...> Наклонив голову, бросилась барышня в атаку, прорвалась за ворота, и на улице ее начало вертеть, рвать, раскидывать, потом завинтило снежным винтом, и она пропала» [II, 121]. Образ метели реализует функцию не только одного из признаков зимы; метель в данной ситуации — это символ социальных катаклизмов и потрясений.
Мотив метели традиционен для русской литературы. В русской поэзии этот мотив связан с темой бунта («буран» и Пугачев в «Капитанской дочке»), с темой инфернальных сил (стихотворение А.С. Пушкина «Бесы»). Мотивы вьюги, метели являются ключевыми символическими мотивами в поэме А. Блока «Двенадцать» (они сохраняются как лейтмотивы на протяжении всего произведения). Отдельные реплики, ни за кем специально не закрепленные, раздаются прямо из «метели». «Двенадцать человек» шагают под аккомпанемент метели, их присутствие означает, что статичная петербургская панорама будет видоизменяться, трансформироваться. За «метелью» поэт хочет услышать «музыку Революции», а в хаосе угадать гармонизирующее, созидающее начало. Примечательно то, что П. Флоренский назвал поэму «Двенадцать» «бесовидением в метель». Если сквозь завывание метели у А. Блока пробиваются звуки нового порядка, то общее настроение прозы Булгакова того времени, отразившееся в интерпретации образа России, — это тревога и отчаяние, ожидание фатальных катаклизмов и широкомасштабной гибели, поэтому частыми в его сатирических произведениях являются мотивы разрушения — ветер и метель; гибель города, дома. Чувство неустроенности жизни и человека иллюстрирует монолог профессора Преображенского о разрушении старой жизни в «Собачьем сердце».
Мир Булгакова — это мир наоборот, где действуют не нравственные законы, а законы борьбы за выживание. Революционный «великий 1917 год, переломивший карьеру многих людей» [II, 92] (курсив мой — Н. П.), вихрем пронесся по жизням и судьбам героев произведений писателя. Это время, когда «все люди скакали с одной службы на другую» [II, 7]. Герой повести «Дьяволиада» «нежный и тихий блондин» Коротков прослужил на одном месте «целых 11 месяцев»; успев поверить в прочность и незыблемость своего положения в жизни, вдруг вылетает со службы.
Нестабильность человеческого существования вынуждает к борьбе за выживание: человек приспосабливается к сложившей ситуации, становится злым, агрессивным. Основной принцип в подходе к людям — искусственный отбор. Человек помещается в необычные экспериментальные условия, когда важными становятся не его интеллектуальные, душевные качества, а умение приспособиться к новой обстановке. Поэтому люди с тонкой, ранимой душой, такие как Коротков, Персиков, Мастер, чувствуют себя неуютно в этом чужом мире. Выживают самые ловкие, изворотливые, бездушные. Кальсонер меняет одну руководящую должность на другую. В Центроснабе «день всего успел поуправлять, и вышибли» [II, 20], отправили начальником в Спимат. А Александр Семенович Рокк вообще хорошо себя чувствует в любой среде: «Вплоть до 1917 года он служил в известном концертном ансамбле маэстро Петухова <...> Но великий 1917 год <...> Александра Семеновича повел новым путем. Он <...> бросился в открытое море войны и революции, сменив флейту на губительный маузер. <...> он, во-первых, редактировал огромную газету, засим <...> прославился своими изумительными работами по орошению туркестанского края» [II, 92] (курсив мой. — Н.П.). Писатель иронизирует, говоря, что «нужна была именно революция, чтобы вполне выявить Александра Семеновича» [II, 92], Кальсонера, Швондера и им подобных. Именно она создала условия для их развития и процветания. Враждебен не сам человек, а враждебна среда его обитания, его сформировавшая, в которой социальный статус человека оказывается важнее его внутреннего содержания.
Булгаковский герой находится в постоянной неопределенности, неуверенности за свое будущее. Включаясь в процесс борьбы за существование, пытается хоть как-то наладить разрушающийся под напором социальных перемен быт. Так, в «Собачьем сердце» профессор Преображенский отчаянно сопротивляется «уплотнению», превращению своей отдельной квартиры в коммунальное жилье («уплотнили» же профессора Персикова в повести «Роковые яйца»: «в 1919 году у профессора отняли из 5 комнат 3» [II, 46]).
Окружающий человека мир у Булгакова перевернут, расколот. Здесь все непрочно и зыбко: сфера чувств (эмоции, ощущения), социум (работа, жилище, социальная роль). В течение часа жизнь человека в сатирическом мире писателя может измениться от счастья к несчастью. А герою хочется немногого, но определенного и постоянного: работы, любви, счастья. И когда этого нет — рушится его внутренний мир. Естественная растерянность перед громадой мира оборачивается поиском устойчивых ориентиров. Чтобы уцелеть, удержаться на поверхности, человеку приходится постоянно приспосабливаться к быстро меняющимся обстоятельствам жизни. Даже самые активные персонажи действуют с оглядкой, подчиняясь ситуации. Заметно и другое: если одни герои обороняются от непознанного и потому непонятного пространства жизни (например, Коротков, Персиков, Преображенский), то другие наступают, стремясь утвердиться среди непрочной реальной действительности (например, Кальсонер, Шариков, Швондер, Рокк, Берлиоз, Латунский и др.).
Примечания
1. Элиаде, М. Священное и мирское / М. Элиаде. — М., 1994. — С. 130.
2. Гаспаров, Б.М. Литературные лейтмотивы: Очерки русской литературы XX века / Б.М. Гаспаров. — М.: Наука, 1993. — С. 49.
3. Гаспаров, Б.М. Литературные лейтмотивы: Очерки русской литературы XX века / Б.М. Гаспаров. — М.: Наука, 1993. — С. 56.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |