Вернуться к Е.Ю. Колышева. Поэтика имени в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»

Глава IV. Ершалаим и пятое измерение

Четвертая глава исследования посвящена рассмотрению имен персонажей «ершалаимских» глав романа «Мастер и Маргарита» и наименований Воланда и его свиты. Объединение имен этих персонажей романа обусловлено общим принципом их подбора Булгаковым на основании ранее существовавших в мифологии или в истории именований. Эта особенность имен отличает их от наименований других персонажей романа. Л.М. Яновская отмечает: «И в «евангельских», и в «демонологических» линиях романа «Мастер и Маргарита» Булгаков предпочитает не придумывать, а подбирать имена, порою лишь обновляя их звучание (Иешуа Га-Ноцри, Азазелло)» (Яновская 1983: 272).

История о человеке, беззаветно верившем в добро, верно угадана мастером, который смог рассказать все так, как было на самом деле. «Чудо достоверности», — так Л.М. Яновская говорит о древних главах романа «Мастер и Маргарита» (Там же: 241). Каждая деталь здесь работает на создание «эффекта присутствия» (Там же). А. Зеркалов выделяет прием «нагнетения достоверности при помощи безупречных деталей»: «Именно детали дают ощущение исторической достоверности, настолько мощное, что выдумку почти невозможно вычленить» (Зеркалов 2003: 144). «В противоположность калейдоскопу чудес и мистики в главах о современной Москве сцены в Ершалаиме абсолютно реальны. В утреннем и предвечернем освещении очертания людей и предметов точны и четки, будто смотришь на них сквозь идеально прозрачное стекло» (Лакшин 1989б: 25). Ю.М. Лотман говорит о «перераспределении границ» между реальной и нереальной сферами в романе «Мастер и Маргарита»: «московский мир («реальный») наполняется самыми фантастическими событиями, в то время как «выдуманный» мир романа Мастера подчинен строгим законам бытового правдоподобия» (Лотман 2004: 71). Примечательна дневниковая запись Е.С. Булгаковой от 8 апреля 1938 года о том впечатлении, какое произвело на слушателей чтение древних глав: «Особенно хвалили древние главы, поражались, как М.А. уводит властно в ту эпоху» (Дневник Елены Булгаковой 1990: 192). И.Ф. Бэлза относительно древних глав говорит о «пушкинском принципе исторической достоверности»: «Следуя пушкинской традиции развития образов в исторически достоверной обстановке, Булгаков в «Мастере и Маргарите» стремился создать «библейский план» с той тщательностью, которой достиг Пушкин, скажем, в «Полтаве» или «Моцарте и Сальери»» (Бэлза 1978: 156). «С евангельской легенды снят покров чудесного. Мы видим здесь человеческую драму и драму идей» (Лакшин 1984: 306). «Булгаков упорно преодолевает евангельскую легенду. <...> Писатель снимает — «сдирает» — привычную оболочку с великой легенды, делая ее ощутимо достоверной» (Яновская 1991: 197). В романе «Мастер и Маргарита», по мнению А. Кораблева, двум легендам — о Фаусте и Пилате — Булгаков противопоставил ««образ», понимаемый им как объективная, независимая от частных представлений реальность» (Кораблев 1986: 234). В центре ершалаимских глав не Бог, а человек. «Трактовка Булгаковым героев исторического плана своеобразна и существенно отличается от евангельских текстов. Булгаков создал свой, неповторимый образ Иешуа Га-Ноцри. Он дерзнул наделить своего Иешуа чертами обычного земного, смертного человека. Описывая его, он часто повторяет слово «человек»» (Дульбе 1974: 19). «В образе человеколюбивого булгаковского Христа нет и намека на божественность» (Якушева 1991: 182).

В работе над романом Булгаков стремился к созданию эффекта достоверности. В первой тетради черновиков романа 1928—1929 гг. история Иешуа и Пилата не выделена в отдельную главу, эту историю рассказывает Воланд, «здесь Воланд все время сохраняет позицию рассказчика, причем слушатели — Берлиоз и Иванушка — перебивают его рассказ своими репликами, Воланд выступает как живой очевидец событий, неоднократно напоминая об этом» (Чудакова 1976б: 67; см. также: Яновская 1983: 233). Во второй тетради черновиков романа 1928—1929 гг. «Булгаков пытается дать не повествование, не рассказ, а видение, картинку» (Там же: 232). От первой к окончательной редакции романа в древних главах происходило движение от изображения чудесного к достоверному, ««заземление» евангельского предания, движение к беззащитно человеческому, к бессмертно человеческому в нем, художественное превращение героя из богочеловека в человека» (Яновская 1991: 197).

Несмотря на сложившуюся в литературоведении традиционную точку зрения «Иешуа — человек», Дерек Дж. Ханнс полагает, что «Булгаков подтверждает божественность пути Иешуа» (Ханнс 1994: 89). «Наиглавнейшим аргументом» исследователь выдвигает следующий факт: «номера четырех иерусалимских глав означают буквы еврейского алфавита, которые в совокупности составляют выражение, означающее: «Смотрите, этот человек любит Яхве»» (Там же).

В архиве Булгакова сохранились материалы, которые он собирал для работы над романом, например, выписки из книг Э. Ренана «Жизнь Иисуса», Ф.В. Фаррара «Жизнь Иисуса Христа», эти две книги — «реальные источники, которыми пользовался Булгаков на первых порах» (Яновская 1983: 249). Затем появляются выписки из книг А. Древса «Миф о Христе», А. Барбюса «Иисус против Христа» и др. (Там же: 252). Эти выписки «не касаются существа «школ». Булгакова интересуют реалии — фактические подробности, а более всего — то, что отвечает образу, сложившемуся в его воображении» (Там же: 253).

Созданию «эффекта присутствия», «чуда достоверности», изображению человеческого, а не божественного, реального, а не чудесного отвечает подбор имен персонажей ершалаимских глав, имен, которые поражают «достоверностью их неожиданного звучания» (Там же: 244). И. Сухих отмечает, что «фонетические замены привычных евангельских названий и имен (Ершалаим, Иешуа) — лишь внешний знак того обновления образа, которое нужно Булгакову в древних главах» (Сухих 2000: 214). Б.М. Гаспаров такого рода «варьирование имен персонажей» — «один из излюбленных приемов Булгакова» — называет «символом <...> апокрифического отклонения от канонической версии» (Гаспаров 1993: 87, 92). В.Д. Кулешова полагает, что для решения задачи изображения древних событий, отличающегося от повествований канонических Евангелий, Булгакову необходимо было «преодолеть традиционную функциональную значимость имен евангельских персонажей, но не полностью, точнее, ослабить ее. Новая функциональная значимость, обусловленная контекстом, вырастает не на пустом месте. Она как бы накладывается на ослабленную каноническую функциональную значимость, и старая словно просвечивает сквозь новую. Этой цели служит примененное Булгаковым в романе о Пилате изменение фонетической оболочки некоторых собственных имен» (Кулешова 1978: 171). Так, в имени Иешуа слышно имя Иисус, «вместо благостного евангельского имени Иисуса из Назарета <...> еврейское имя Иешуа с хриплым, варварским прозвищем: Га-Ноцри» (Яновская 1983: 244), «само неблагозвучие плебейского имени героя — Иешуа Га-Ноцри в сравнении с торжественным церковным — Иисус, как бы призвано подтвердить подлинность рассказа Булгакова и его независимость от евангельской традиции» (Лакшин 1984: 305). Имя исторической фигуры Понтий Пилат Булгаков оставляет без изменений, четко обозначив им «конкретные исторические рамки» (Белая 1990: 104), но при этом указывает на его легендарное происхождение. В наименованиях Иуда из Кириафа слышится Иуда Искариот, Иосиф Каифа — Каиафа, Левий Матвей — Матфей и т. д., Булгаков подбирает «доевангельские» варианты имен (Кулешова 1978: 175), не столь известные, но легко узнаваемые, древностью своего звучания уносящие под палящее солнце Ершалаима. Для достижения «чуда достоверности» в сюжет вводятся новые персонажи: Марк Крысобой, Афраний, Низа, Энанта, Толмай, имена, позволяющие раздвинуть «рамки евангельского сюжета» и указывающие на то, что «автор по канве традиционного сюжета создает новый» (Там же: 175—176). Эти имена создают «реальный антропонимический фон, характерный для эпохи, отраженной в «библейских главах» «Мастера и Маргариты»» (Белая 1990: 104, 108). Как голос времени звучат здесь имена исторических лиц: Ирод Великий, Тиверий, Валерий Грат (Там же: 104; Кулешова 1978: 176). Все имена древних глав объединены «стилистической однозначностью» (Там же: 177). Рассмотрим подробнее наименование Иешуа Га-Ноцри и имена разбойников.