О писателе Михаиле Афанасьевиче Булгакове я впервые услыхал в 1925 году от моего товарища по Художественному театру, режиссера Бориса Ильича Вершилова. Он прочел печатавшийся тогда в журнале «Россия» роман Булгакова «Белая гвардия». Роман понравился ему и, по его мнению, из него могла бы получиться очень хорошая пьеса. А в то время хорошая современная пьеса была нужна Художественному театру, как воздух.
Мыслью о переделке «Белой гвардии» в пьесу загорелся весь театр, и автор был приглашен для переговоров. Тогда-то я и познакомился с Михаилом Афанасьевичем.
Надо признаться, что первая встреча с ним несколько озадачила меня.
Он был безукоризненно вежлив, воспитан, остроумен, но с каким-то «ледком» внутри. Вообще он показался несколько «колючим». Казалось даже, что, улыбаясь, он слегка скалил зубы. Особенное впечатление произвел его пронзительный, пытливый взгляд. В нем ощущалась сильная, своеобразная, сложная индивидуальность.
Все участники были буквально «влюблены» в пьесу и в свои роли. Работа шла с воодушевлением и очень дружно. Она была особенно дорога еще и потому, что это была первая самостоятельная работа молодой части обновленной в 1924 году труппы Художественного театра. Режиссером стал Судаков. Центральные роли играли Соколова, Хмелев, Кудрявцев, Яншин, Добронравов, Вербицкий. Я получил роль Студзинского. Предполагалось, что из стариков будут заняты только В. Качалов в роли гетмана, Вишневский в роли немецкого генерала фон Шратта и М. Тарханов в роли соседа Турбиных обывателя Василисы. По ходу работы первые две роли окончательно перешли к Ершову и Станицыну, а третья была вычеркнута совсем.
На репетициях мы были прежде всего удивлены тем, что дельные советы, верные и тонкие замечания Булгакова были скорее замечаниями профессионального режиссера, а не автора.
Он умел выслушивать внимательно, благожелательно, без всякой «фанаберии». Тщательно обдумывал все советы по поводу отдельных кусков текста или толкования каких-нибудь сцен. Бывали споры, расхождения во мнениях, но обычно брал верх никогда не покидавший Булгакова здравый смысл.
...В этом же году в театре имени Вахтангова с успехом прошла другая пьеса Булгакова. Это была комедия «Зойкина квартира». Имя автора стало популярным, обе пьесы делали сборы. Казалось бы, наступил некоторый перелом. И все-таки ему не всегда удавалось скрыть свое тревожное настроение. Он много работал и наконец прочел Художественному театру свою новую пьесу «Бег». Было это году в 1928-м, помнится, осенью.
Читал Булгаков превосходно.
Просто, без эффектов. Перед слушателями же в это время вставало и место действия и, главное, сами живые, действующие люди с их характерами, тайными и явными мыслями и желаниями.
Михаил Афанасьевич удивительно умел выделить мысль и найти для этого часто короткую, но самую нужную фразу. Дикция у него была безупречная.
По просьбе В. Катаева Булгаков впервые читал Художественному театру его инсценировку «Растратчики», позже он познакомил театр с пьесой Н. Венкстерн «Пиквикский клуб», написанной ею по роману Ч. Диккенса.
Мастерское чтение «Бега» еще усилило и без того сильное впечатление от пьесы. В день чтения в театре было праздничное настроение. Радовала и новая превосходная пьеса, радовали и прекрасные роли. Радовались, но все же где-то глубоко в сознании были и опасения.
Очень запомнились О.Л. Книппер-Чехова и М.П. Лилина, которые внимательно слушали пьесу. Как и все актрисы, они страдали от того, что в пьесах обычно больше мужских ролей, чем женских. В списке действующих лиц их сразу заинтересовала некая Барабанчикова, хотя, по ремарке автора, она существовала только в воображении генерала Чарноты, одного из главных действующих лиц пьесы. Как только автор прочел, что Барабанчикова, лежавшая в начале пьесы укрытая с головой попоной, на церковной скамейке, «шевельнулась и простонала», Ольга Леонардовна и Мария Петровна многозначительно переглянулись и обе замерли в ожидании дальнейшего. После первой ее реплики с Голубковым и химиком Махровым (а на самом деле епископом Африканом) они пришли в восторг и стали перешептываться. Надо было видеть их недоумение и разочарование, когда Барабанчикова оказалась переодетым в женское платье генералом Чарнотой. Тем не менее они вместе со всеми от всего сердца смеялись и аплодировали автору. В перерыве они со смехом рассказывали, как обе радовались роли, подходившей им по возрасту, как пришли в восторг от ее текста и как мечтали вместе репетировать и играть ее.
Смутные опасения, возникшие после чтения «Бега», оказались не напрасными, а радость преждевременной. Горький и Луначарский, Станиславский и Немирович-Данченко дали высокую оценку пьесе, но этого было мало. Дважды Художественный театр пытался приступить к работе над пьесой. Состав исполнителей был очень сильный и интересный (Серафима — Соколова, Голубков — Яншин, Африкан — Москвин, Чарнота — Добронравов, Люська — Андровская, де Бризар — Прудкин, Хлудов — Хмелев, Корзухин — Ершов). В конце концов театр должен был отказаться от нее.
Участь «Бега» вскоре постигла и «Зойкину квартиру» и поставленную в 1928 году в Камерном театре еще одну пьесу Булгакова «Багровый остров». В середине 1929 года из репертуара МХАТ исчезли и «Дни Турбиных».
Встречаться и видеть Михаила Афанасьевича стало просто тяжело. Держался он всегда мужественно, корректно и достойно, но глаза выдавали его глубокую печаль. Юмор его стал горьким и каким-то унылым.
Это был один из труднейших, если не самый трудный период жизни Булгакова-писателя. Отношения его с Художественным театром в то время складывались по-разному. Возможно, и даже наверное, у Михаила Афанасьевича в сердце были некоторые претензии к театру за некоторую его осторожность и недостаточно энергичную борьбу за пьесы.
...Неудачи не сломили Булгакова и не поколебали его принципов. Заменив тему современную темой исторической, он продолжал работать. С 1929 года он изучал литературу о Мольере и в 1929/1930 году написал свою превосходную пьесу о нем, которую назвал «Кабала святош». Она была принята Художественным театром.
В то же почти время Художественный театр предложил ему инсценировать «Мертвые души».
В один из январских вечеров 1932 года члены дирекции, режиссер И.Я. Судаков, руководитель постановочной части театра И.Я. Гремиславский и я были приглашены на квартиру Константина Сергеевича. Он объявил нам, что есть распоряжение о быстром возобновлении «Турбиных». Мы были созваны для того, чтобы обдумать, как скорее и лучше восстановить спектакль. Срок возобновления спектакля был назначен на 18 февраля. Через день исполнители собрались на репетицию. Когда стали повторять текст, казалось, что все все забыли. Но стоило только начать, как все пошло как по маслу. Можно было играть пьесу сейчас же. Постановочные цеха и мастерские театра восстановили декорации раньше срока. В этом было выражение подъема и радости всего коллектива театра, вызванное возвращением любимой пьесы в репертуар.
Возобновление «Турбиных» несколько улучшило положение Михаила Афанасьевича. Но его, как писателя, и, конечно, гражданина, не могла не тяготить вынужденная творческая оторванность от действительности — неуверенность в будущем.
Как раз в это время он закончил свою инсценировку «Мертвых душ». Мне всегда казалось, что в авторской индивидуальности Михаила Афанасьевича было много черт, сближавших его с Гоголем, которого он ценил, по-моему, необычайно высоко. Инсценировка, а вернее пьеса, была написана с громадным пониманием и уважением к великому автору повести. Все необходимые добавления, сделанные Булгаковым, были очень органичными, «гоголевскими», и по духу и по смыслу.
Боясь упреков в слишком «вольном» обращении с Гоголем, Станиславский посоветовал Булгакову отказаться от некоторых очень интересных сценических положений, введенных им в пьесу. Прав был Константин Сергеевич или чересчур осторожен — сейчас уже не важно. Михаил Афанасьевич так уважал Станиславского и верил ему, что согласился на его предложения.
Таким образом, место действия центральной сцены последнего действия, которая, по Булгакову, происходила в служебном кабинете жандармского полковника, было перенесено на квартиру прокурора и, частично, в номер гостиницы. Были отменены два дополнительных появления Коробочки, тоже введенных Михаилом Афанасьевичем. Приехав в город, чтобы узнать, не продешевила ли она, продавая Чичикову мертвые души, Коробочка впервые появлялась в доме губернатора в конце акта, в самый разгар учиненного во время ужина Ноздревым скандала. Коробочка появлялась в дверях, все останавливалось, все смотрели на нее, а она на паузе, под занавес, спрашивала: «Почем ходят мертвые души?» Вторично она появлялась в кабинете жандармского полковника в момент паники среди чиновников, вызванной враньем Ноздрева о тождестве Чичикова с Наполеоном. После сообщения о приезде чиновника из столицы появлялась Коробочка и задавала тот же вопрос о ценах на мертвые души. Прокурор в ужасе смотрел на нее и падал мертвым. Занавес.
Был вымаран и рассказ о капитане Копейкине, который затягивал действие.
Сделанные Булгаковым прибавки к тексту зятя Межуева и заново введенные персонажи — городские обыватели Макдональд Карлович и Сысой Пафнутьич, органически слились с бессмертным текстом Гоголя.
...«Дни Турбиных» в Художественном театре ненадолго пережили своего автора. В последний, 987-й раз они были сыграны 15 июня 1941 года на утреннем спектакле на сцене Филиала театра. 24 июня вагон с имуществом пьесы сгорел дотла от бомбы фашистской авиации на товарной станции Минска.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |