Еще в эссе «Пилат и Иисус» итальянский философ Джоржио Агамбен писал, что «библейский Пилат призван стать персонажем», и цитировал слова швейцарского философа Иоганна Лафатера из письма к Гёте 1781 года:
Я все в нем нахожу: небо, землю и ад, добродетель и порок, мудрость и безумие, судьбу и свободу [Agamben: 12]1.
Однако полноценным литературным героем прокуратор Иудеи2 стал лишь к концу XIX века, особенно заметно проявившись во французской литературе, где, если учесть малоизвестные тексты, насчитывается более десятка произведений, ему посвященных. Цель этой статьи — представить французских «родственников» булгаковского Пилата. В ней пойдет речь не о возможных или невозможных источниках и влияниях, а об общей тенденции к очеловечению и осовремениванию образа, в которую вписывается и герой булгаковского Мастера.
Как известно, на образ Пилата в современной литературе и, в частности, у Булгакова повлиял ряд разных, довольно противоречивых по отношению друг к другу, источников. Помимо канонических евангелий и сочинений древних авторов (главным образом Иосифа Флавия и Филона Александрийского), Пилату посвящены разные апокрифы, в которых он представлен то как человек, близкий к обретению христианской веры, то как жестокий представитель бездушной власти. На Западе впоследствии стала преобладать вторая интерпретация: о Пилате знали главным образом по широко читаемой «Золотой легенде» — собранию житий святых и христианских легенд, составленному в XIII веке монахом Иаковом Ворагинским, — прокуратор показан в этом издании в негативном свете (именно здесь он — сын Пилы, дочери мельника Атуса).
Когда в середине XIX века образ Пилата появился во французской литературе как эпизодический персонаж, он еще носил следы этой отрицательной оценки. Так, в поэме Виктора Гюго «Конец Сатаны» прокуратор Иудеи олицетворяет мрачное высокомерие и равнодушие власти:
Сидит Понтий Пилат, рассеянный, спокойный, вялый. Его нога, обутая в пурпур, покоится на белом мраморе3.
Однако, когда народ требует освобождения Варравы, Пилат у Гюго «задумывается и умывает руки». В этой отмеченной вскользь задумчивости — зародыш современной трактовки образа.
Прокуратор Иудеи присутствует и в неоконченном романе Александра Дюма «Исаак Лакедем», начало которого (42 главы) было напечатано в 1853 году. Дюма задумал свой роман как историю человечества от времени жизни Христа до времен светлого будущего. В центре действия — образ Агасфера, который здесь воплощает собой Исаак Лакедем. Пилат присутствует в пяти главах. Он считает Иисуса праведником и пытается его спасти, но, опасаясь доноса Тиверию (автор не осуждает героя за трусость), нехотя отправляет на казнь. В этом романе впервые намечается очеловечивание Пилата, хотя повествовательная манера Дюма не оставляет много места для психологического анализа.
Забывчивый старик, изнеженный трус и колониальный чиновник
Центральную сюжетную роль Пилат начинает играть в произведениях, написанных в конце XIX — начале XX века, и прежде всего в рассказе (или короткой повести) Анатоля Франса «Прокуратор Иудеи». Это сочинение было впервые опубликовано (не без иронии — как рождественский рассказ) 25 декабря 1891 года в солидной и широко читаемой газете «Le Temps» («Время») и два года спустя вошло в сборник «Перламутровый футляр». По сюжету Франса, старый Пилат (события в рассказе представлены его глазами) живет в отставке в Сицилии, где он случайно встречается с Ламией, с которым дружил в Иудее много лет назад. Вспоминая те времена, он говорит только о политических интригах, о подвохах ненавистных ему евреев и неприязни к нему Вителлия, проконсула Сирии. В конце разговора Ламия спрашивает Пилата, не помнит ли он «молодого галилейского чудотворца», и поясняет: «Он называл себя Иисусом Назарейским, и был распят не помню за какое преступление»4 (Ламия случайно запомнил имя). Пилат напрягает память и отвечает: «Нет, не помню». Будучи скептиком с налетом модного тогда позитивизма, Франс идет наперекор христианской традиции и фактически следует мнению Эрнеста Ренана, который в «Жизни Иисуса» (1863) писал, что вряд ли Пилат запомнил казненного Иисуса5. Пилат Франса целиком принадлежит политической сфере: всю жизнь заботясь только о собственной карьере, он не отметил для себя казнь Иисуса как событие.
На другом полюсе идеологического спектра под пером ныне забытого католического поэта, драматурга и журналиста Луи Мерсье (1870—1951) возник другой образ — малодушного прокуратора, посылающего на казнь человека, которого он действительно считает невиновным. В двухактной, написанной александрийским стихом пьесе Мерсье «Понтий Пилат» (1910) показано, что во время крестного пути Иисуса на Голгофу и его распятия Пилат находится в домашнем кругу, пирует с гостями, а о развитии событий, связанных с Иисусом, ему докладывает кентурион. Изнеженный и пошловатый Пилат, опасаясь «осложнений», отвергает попытку своей жены заступиться за Иисуса, и та, «скорее с жалостью, чем с презрением»6, называет мужа трусом. На этом кончается пьеса, впервые показавшая Пилата как посредственного и трусливого человека.
Новый поворот в трактовке образа произошел в 1930-е годы — в рассказе Поля Клоделя «Точка зрения Понтия Пилата», опубликованном в 1933 году в литературном журнале «La Nouvelle Revue Française».
Рассказ написан как монолог Пилата, в котором бывший прокуратор Иудеи пытается оправдать себя: в том «судебном эпизоде»7 (так он называет суд над Иисусом), он только выполнил свои обязанности «согласно процедуре», его совесть чиста, все сработало само собой и т. д. Лексика монолога своеобразна: Пилат говорит и как древний римлянин, и как французский колониальный бюрократ XX века: с латинскими терминами соседствуют такие современные слова и понятия: sieste (полуобеденный сон), fonctionnaire colonial (колониальный чиновник), les bureaux (канцелярии, департаменты) и даже valise diplomatique (дипломатическая почта) (птиц для ритуала гадания он выписывал из Рима «через диппочту»). Подобные анахронизмы не только обусловливают комический эффект, но и создают впечатление, что Пилат говорит в наше время или даже в некоем безвременном хронотопе (вроде чистилища или ада). Несмотря на якобы чистую совесть, клоделевский «вечный» Пилат мучается, но, в отличие от булгаковского Пилата, не понимает или не хочет понять — почему.
Пилат, показавший характер, и прощенный Пилат
Во французской послевоенной литературе Пилата не было8. Лишь в 1961 году этот образ появился и получил новое освещение в повести Роже Кайуа «Понтий Пилат»9. В плане поэтики повесть построена более традиционно, нежели рассмотренные выше произведения: рассказ ведется от третьего лица всеведущим повествователем, повествовательное время — прошедшее. Действие длится сутки — от ареста Иисуса до окончательного решения о его дальнейшей судьбе. Пилат Иисусом нисколько не потрясен, воспринимая его как полусумасшедшего, хотя и безобидного проповедника, но хочет его спасти — и из чувства справедливости, и еще потому, что ему надоели интриги еврейских священников. Однако Пилат колеблется: все его окружение советует (по разным причинам) подтвердить приговор. Он проводит бессонную ночь, взвешивая аргументы «за» и «против» — и на этом кончается последняя глава... В эпилоге мы узнаем, что наутро, вопреки всем ожиданиям, Пилат объявил Иисуса невиновным и освободил его. Иисус проповедовал свое учение до глубокой старости, к его могиле ходили паломники, но со временем о нем забыли — и христианства не было. История человечества пошла другим путем.
Кайуа был прежде всего эссеистом, культурологом, писал о религиях, значении игры для человека, взаимоотношении человеческого сознания и форм природы. В 1950-е годы он увлекался творчеством Борхеса и опубликовал первый сборник его рассказов на французском языке. У аргентинского писателя он, по-видимому, и позаимствовал идею «расходящихся тропок» и альтернативной истории, написав о Пилате психологическую повесть с неожиданной концовкой. Несмотря на античный колорит повести и отсутствие анахронизмов, Кайуа по-своему осовременивает образ прокуратора: его Пилат — человек с интеллектуальным багажом, изучивший философию греческих стоиков, помнящий об идеалах своей молодости, но в профессиональной практике удалившийся от них во избежание неприятностей и теперь страдающий от этого разрыва. Окончательное решение он принимает, чтобы наконец показать характер и вновь обрести самоуважение.
Наиболее актуальной тема Пилата оказалась начиная с 1980-х годов, когда его новый образ стал появляться во французской литературе практически каждое десятилетие. Все эти новые Пилаты близки к христианской трактовке.
В 1983 году вышла повесть Жана Грожана «Пилат». Жан Грожан — писатель, малоизвестный широкой публике. Он автор стихов, эссе и повестей о библейских персонажах. Как и Клодель, он был верующим католиком (и даже священником, хотя позже отказался от сана ради возможности жениться), однако у Грожана Пилат совсем другой. Повесть написана в своеобразной манере — очень сжатой прозой, в которой сочетаются поэтическое восприятие природы, напряженные диалоги и рассказ о растущей растерянности героя. Пилат у Грожана — опытный сановник, но несколько тугодум. Во время допроса Иисуса «он впервые почувствовал, что принять решение — ответственное дело»10, но и тогда не сразу понял, что именно за этим кроется. После того как все его попытки спасти обвиняемого оказались напрасными, Пилат чувствует себя подавленным. В опалу он попадает позднее из-за другого дела — он и его жена покидают пределы римской империи и живут в хижине на лоне природы, что отчасти напоминает «вечный приют» Мастера и Маргариты. Пилат долго остается в состоянии прострации, но постепенно выздоравливает: ему является большой ангел и умывает ему ноги; во взгляде ангела Пилат узнает глаза Иисуса. Он обретает искупление, и ему не важно, жив он или уже покинул земное измерение.
В повести Грожана важную сюжетную роль играет жена Пилата. У Франса этого персонажа вовсе не было, у Клоделя и Кайуа был упомянут лишь ее сон. Здесь она — настоящий духовный стимул для прокуратора: она осуждает утверждение приговора Иисусу, но не винит мужа, не называет его трусом (как у Мерсье), а поддерживает до конца, способствуя его позднейшему прозрению. Как и в следующих произведениях о Пилате, супружеская любовь — первый этап на пути к божественной любви.
Романы о Пилате
До сих пор мы имели дело с короткими произведениями, в центре сюжета которых — решение о судьбе Иисуса, принятое Пилатом (даже у Франса, где бывший прокуратор забыл о деле Иисуса, вся повесть написана ради этой конечной пуанты). Начиная с Клоделя в изображении Пилата преобладал не хронос — время в обычном своем течении, могущее принести и забвение, а кайрос — критический момент принятия поворотного решения11. В двух произведениях, о которых пойдет речь далее, образ Пилата существенно отличается по подаче: объем этих книг больше, время в них течет медленнее и в фабуле роковому дню суда, моменту кайроса, уделяется значительно меньше места, хотя этот момент и остается судьбоносным.
В книге Анн Бернэ «Мемуары Понтия Пилата», вышедшей в 1998 году12, Пилат, будучи уже стариком, повествует о всей своей жизни, начиная с детства. Хотя повествование ведется от первого лица, жанр книги, в начале близкий к беллетризованной биографии, постепенно перетекает в житие: у героя один за другим погибают все дети, он попадает в ссылку при Калигуле, возвращается в столицу при Клавдии, сближается, терзаясь от сознания своей вины и трусости, с обществом христиан и в конце концов при Нероне получает крещение от апостола Петра, зная, что его ждет участь мученика.
В романе «Евангелие от Пилата» (2000) франко-бельгийского писателя Эрика-Эммануэля Шмитта, сочетающем эпистолярную форму (роман построен в виде писем прокуратора римскому другу) с элементами детектива, возможный путь Пилата к христианству лишь намечен. Действие романа длится несколько недель, причем роковой день суда остается за кадром. Первое письмо написано после погребения Иешуа (так его зовут у Шмитта). Пилат доволен, так как во время еврейской Пасхи особых волнений не было: «...дело обошлось пятнадцатью арестами и тремя распятыми. Рутина»13. Но уже в следующем письме он сообщает об исчезновении тела и о слухах о воскресении Иешуа, которого он послал на казнь без особых эмоций, несмотря на заступничество жены (а жену Клавдию Пилат нежно любит). Он ищет рациональное объяснение: тело, конечно, украли. Но Иешуа начинает являться людям из окружения Пилата и даже Клавдии. Тогда Пилат строит другие рациональные гипотезы и проводит следствие, выстаивая ряд гипотез: тот, кто является разным людям, — не Иешуа, а его двойник (может быть его любимый ученик Иоанн, принявший облик учителя); Иешуа не умер на кресте, а выжил и т. д. Но гипотезы опровергаются одна за другой, а письма отражают растущую растерянность прокуратора.
В последнем из них, написанном через несколько недель после казни, Пилат, в отличие от жены, не обрел (еще?) веры, но определяет себя как «сомневающегося римлянина».
Можно предположить, что с повестью Анатоля Франса Булгаков мог быть знаком, но он не мог знать ни рассказа Клоделя, ни повести Кайуа, а они, естественно, не могли прочесть роман «Мастер и Маргарита». Зато Грожан, Бернэ и Шмитт могли опираться на булгаковский роман, хотя нигде его не упоминают14. Каждый из этих французских писателей создал свой образ Пилата, но в каждой из рассмотренных вариаций есть нечто общее с булгаковским образом. У всех, кроме Франса, Пилат — и «сомневающийся римлянин», и герой нашего времени, заурядный представитель власти в незаурядной ситуации, поколебавшей его привычные представления.
Образ «вечного», мучающегося Пилата ввел Клодель, но у него бывший прокуратор только оправдывается, не понимая, почему постоянно вспоминает давний «судебный эпизод». Образ малодушного, хотя рефлексирующего Пилата ввел Кайуа: у него Пилат в последнюю минуту преодолевает малодушие, тем самым изменяя ход человеческой истории. У следующих авторов Пилат становится восприимчивым к учению Иисуса (особенно благодаря жене), и для него начинаются мучительные духовные поиски. У Булгакова же благодаря структуре «романа в романе» Пилат и вписывается в колоритное изображение древнего Ершалаима, и является носителем запретной в советском мире проблематики добра и зла, власти и трусости, вины и прощения. Что же касается жены Пилата, известно, что она присутствовала в ранних редакциях «Мастера и Маргариты», но затем этот образ Булгаков убрал, перенеся функцию женского посредничества на образ Маргариты: в конце романа героиня московской сюжетной линии заступается за Пилата, и ее просьба совпадает с просьбой того, «с кем он так стремится разговаривать»15.
У французских писателей акцент делается то на стремлении героя вновь обрести самоуважение, то на конфликте политического прагматизма со справедливостью, то на конфликте рационализма и/или трусости с новыми духовными стремлениями.
Характерно, что и в последние годы появляются новые книги о Пилате — приведем в пример рассказ «Пилат. Человек с чистыми руками»16, драму «Понтий Пилат»17 и совсем недавно вышедшее историко-философское эссе под заглавием «Мой брат Понтий Пилат». Их авторы — бывший врач, юрист и бывший дипломат18. Книги, вышедшие в скромных издательствах с ограниченным кругом читателей, не имеют большой литературной ценности, но свидетельствуют об актуальности образа прокуратора, в том числе для представителей нелитературных профессий: для них Пилат — и «человек-зеркало, показывающий нам наше собственное отражение»19, и «мост, ведущий от светской к духовной сфере» [Derchef: 76].
Неизвестно, принесет ли нам новые сюрпризы пятый прокуратор Иудеи, родившийся как литературный герой на рубеже XIX и XX веков, но обо всех ипостасях этого героя нашего времени можно говорить словами Жана Грожана:
Разве наша видимая свобода и даже наш видимый авторитет не оказываются зачастую в той же ловушке? Пилат — это мы в нашей деятельной жизни [Grosjean 1988: 64].
Литература
Agamben G. Pilate et Jésus. Paris: Payot, 2014 (Rivages).
Decherf D. Ponce Pilate, mon frère. Le Plessis-Robinson: France-Empire, 2018.
Grosjean J. Araméennes. Paris: Éditions du Cerf, 1988.
Ренан Э. Жизнь Иисуса // http://khazarzar.skeptik.net/books/renan/01/index.html (дата обращения: 20.09.2018).
Примечания
1. Здесь и далее перевод цитат наш.
2. Вслед за А. Франсом, М. Булгаковым и другими авторами мы сохранили титул прокуратор, хотя известно, что Пилат в описываемый период был на самом деле префектом Иудеи. Префект Иудеи стал прокуратором Иудеи в 44 году при императоре Клавдии.
3. Текст поэмы цитируется по изданию: Victor Hugo, La fin de Satan, Paris, J. Hetzel & G-A. Quantin, 1886, кн. II.
4. Текст рассказа цитируется по изданию: Anatole France, Le procurateur de Judée, Paris: Rivages poche, 2005. С. 44.
5. В «Жизни Иисуса» Э. Ренан пишет: «Получив отставку, Пилат, вероятно, совсем и не думал об эпизоде, которому суждено было передать его печальную славу самому отдаленному потомству» [Ренан].
6. Текст пьесы цитируется по изданию: Louis Mercier, Lazare le ressuscité, suivi de Ponce Pilate, Paris: Calmann-Lévy, 1910.
7. Текст рассказа цитируется по изданию: Paul Claudel. Le point de vue de Ponce Pilate // NRF № 235 (avril 1933).
8. В немецкоязычной швейцарской литературе известен рассказ Фридриха Дюрренматта «Pilatus» (1946), впоследствии вошедший в сборник «Город». Это одно из первых произведений писателя, навеянное ужасами войны и холокоста.
9. Повесть Кайуа была впервые опубликована в русском переводе в 1968 году в журнале «Наука и религия» (№ 8, 9).
10. Текст повести цитируется по изданию: Jean Grosjean, Pilate, Paris: Gallimard, 1983.
11. В своем эссе Д. Агамбен подчеркивает, что слово «суд» по-древнегречески — krisis [см.: Agamben]. В свою очередь, в сочинениях Булгакова слово «кризис» играет важную роль, прежде всего в медицинском смысле. Так, кризис — переломный момент, когда решается судьба больного тифом в «Записках на манжетах» и т. д.
12. Anne Bemet, Mémoires de Ponce Pilate, Paris: Plon, 1998.
13. Текст романа цитируется по изданию: Eric-Emmanuel Schmitt, L'Évangile selon Pilate, Paris, Albin Michel (Le livre de poche), 2016.
14. В романе Бернэ встречаются отзвуки из «Мастера и Маргариты»: полет ласточек, перенесенный в воспоминания детства, видение императора Тиверия на Капри во время суда.
15. Текст романа цитируется по изданию: Булгаков М.А. Собр. соч.: В 5 т. М.: Худож. лит., 1989. Т. 5. С. 7—384.
16. Michel Suffran, Pilate. L'homme aux mains nettes, Hélette: Jean Curuchet — Éditions Harriet, 1995.
17. Alain Didier, Ponce Pilate, Versailles: Via Romana, 2009. Пилат здесь показан как прагматичный и самоуверенный римлянин и осуждается автором. Попытка восстановить классическую традицию пьесы в александрийских стихах неудачна.
18. В своем эссе Дершеф проводит параллели со случаями из своего дипломатического опыта в Руанде, Боснии и Израиле.
19. Текст рассказа цитируется по изданию: Michel Suffran, Pilate...
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |