Булгаковы и Турбины

Михаил Булгаков много думал о судьбе Льва Толстого и, почитая его творческий гений, жалел великого старца, вынужденного в холодную дождливую ночь бежать из родового гнезда навстречу смерти: «Толстой не пользовался уважением в своей семье... Софья Андреевна постоянно пилила его, упрекала за то, что не понимает, что семья большая, детей надо учить, а он тратит много денег на свои благотворительные дела, на постройку школ, на издание дешевых народных книг. Дети были на стороне матери все, кроме младшей — Александры. Иногда они в открытую подсмеивались над отцом, над его аскетизмом, над его плебейской одеждой... Вот как бывает в жизни: человек гениальный, пользующийся уважением и в своей стране и за ее пределами, часто не бывает понят в своей семье, не имеет от родных и близких ни поддержки, ни участия. Вы только подумайте, как ему должно быть тяжело и одиноко. Мне его бесконечно жаль!»

Речь неожиданная, похожая на парадокс. Но в словах Булгакова есть правда, резкая, неприятная, но, увы, реальная. Вспомним булгаковские произведения и увидим, что мысль о семейном счастье как основе всякой нормальной человеческой жизни всегда занимала писателя.

Его гениальные, но всегда несчастные профессора — Персиков («Роковые яйца»), Преображенский («Собачье сердце»), Афросимов («Адам и Ева») — одиноки и уязвимы, жизнь их неполна и потому неподлинна. В пьесе «Кабала святош» и романе «Жизнь господина де Мольера» говорится о страданиях великого французского комедиографа, влюбленного в свою юную, суетную и неверную супругу; пьеса «Последние дни» («Пушкин») — семейная драма великого русского поэта. Булгаков был знаком с Маяковским, наблюдал неравнодушным взглядом его трагические метания, уродливый и эксплуататорский «брак втроем», безответственное и эгоцентричное отношение поэта к другим женщинам и чужим семьям, всю эту страшную и коварную игру в «новую мораль», пришедшую к логическому концу, справедливо сомневался в самоубийстве из-за любовной драмы. И, как бы отвечая на эти размышления, написал роман о Мастере, нашедшем свое счастье, свою Маргариту, душевный покой после великих сомнений и испытаний, после тупика одиночества. И, наконец, вспомним, что Булгаков — автор «Белой гвардии», одного из лучших русских романов о семье.

Всюду Булгаков говорит и думает о семье, исходя из определенной системы взглядов. Эти воззрения мало похожи на вынесенные из педвуза «разработки» или модные социологические теории, у них есть реальная жизненная основа. Скорее это убеждения, твердые принципы, опиравшиеся на вековые традиции русской семьи.

Писатель Валентин Катаев, которого Булгаков считал человеком талантливым, но циничным, разменявшим дарование на житейские блага и удовольствия, вспоминал: «По характеру своему Булгаков был хороший семьянин». Сказано верно, но как-то общо, истина же всегда конкретна. У любой хорошей семьи свои корни и традиции. Это понял и сам Катаев (см. его рассказ «Зимой», 1923), пытавшийся жениться на младшей сестре Булгакова, но столкнувшийся с устойчивыми моральными принципами девушки и семьи и в ярости отступивший. Тогда отвергнутый жених со злобой сказал Булгакову: «У меня нет ничего, но у меня будет все. А у вас никогда ничего не будет». Нет, у Булгакова была семья, которая берегла предание и честь, спасала и защищала, помогала в жизненной борьбе, давала мысли и материал для подлинного творчества.

Надобно помнить о происхождении этой семьи, которую традиционно начинают описывать с отца-профессора. Интеллигентность Булгаковых очевидна. В неопубликованных воспоминаниях врача М.С. Шапиро рассказывается о небывалом успехе пьесы «Дни Турбиных»: «Кто-то из нас сказал, что пьеса потому так волнует зрителя, что в ней поставлен важнейший вопрос — куда и за кем пойдет интеллигенция. Михаил Афанасьевич ответил, что для него именно эта проблема была самой важной, так как он кровно связан с интеллигенцией и вопрос о ее пути волнует его». Да, Булгакова эта проблема волновала всегда, ибо он был классическим русским интеллигентом, сыном профессора Киевской духовной академии. Но откуда этот профессор пришел? Из «колокольных дворян», из низового православного духовенства, близкого к народной стихии, к русскому крестьянству.

Открываем семейный альбом фотографий и видим совсем иные лица, не профессоров и доцентов. Вот кроткий священник из Орла Иван Булгаков, вот жена его Олимпиада Ферапонтовна, волевая матушка-попадья с татарским лицом. Осанистый протоиерей из Карачева Михаил Покровской среди многочисленной семьи, справа — очень серьезная девочка Варя. Эта милая поповна выросла, стала учительницей в местной гимназии, и тогда сын Ивана Булгакова Афанасий, основательный и немногословный, окончивший к тому времени Орловскую семинарию и учившийся в Киевской духовной академии, вернулся, женился в Карачеве на девушке из своей среды и увез ее в Киев.

Это очень важный поступок, один из главных в жизни. Ибо муж и жена должны быть из «одного теста». Выбор Афанасия Булгакова был безошибочен. Варвара Михайловна стала ему хорошей женой, родила десять детей, выжили семеро, четыре дочери и три сына. Семья по корням своим и воззрениям во многом оставалась орловской священнической, и именовать ее только интеллигентной можно лишь при полной потере памяти. Хорошо, что сегодня мы вспомнили о предках Михаила Булгакова, увидели наконец их честные умные русские лица.

Словом, семья была патриархальная, с прочными устоями. Стоит ли говорить, что Афанасий Иванович и Варвара Михайловна глубоко и искренно верили в Бога и в детях воспитывали то же чувство. Но делали это без мелочного принуждения и всегда тягостного для ребенка фарисейства. Сестра писателя Надежда вспоминала: «По привычке, по обычаю в детстве они все ходили в церковь, но нравы в семье были весьма свободные, родители не настаивали, когда они повзрослели, на выполнении религиозных обрядов, каждый выбирал себе то, что считал нужным, — веру или безверие... Михаил Афанасьевич тоже не был особенно религиозным...». Родители знали, что к вере надо прийти самому и что воспитать можно лишь примером, а не прямым внушением. Главным для них стало правильное устройство жизни. Умное добро и ласка сочетались со спокойной и последовательной требовательностью.

Вот отрывки из семейных преданий: «Жизнь Булгаковы вели патриархальную. Квартира была удобная, мебель добротная, уют придавал свет желтых абажуров. Кухня была русская. Летом вся семья уезжала в «Бучи», свое поместье. Там варилось летом варенье, осенью собирались и сушились грибы, весной любовались полноводьем «своей» реки. Крестьянские дети звали их «барчуками» и участвовали в их играх — в бабки и т. д. ...Вся семья была музыкальной и любила петь». Впрочем, поместье было обыкновенной дачей, а «барчуки» бегали босиком.

Варвара Михайловна обладала умением налаживать жизнь. «Она была женщина энергичная, очень умная, жизнеспособная и радостная. У нас в доме все время звучал смех», — вспоминала Н.А. Булгакова-Земская. Характер был твердый, дети никогда не видели мать в слезах. Но когда муж умер, оставив ее одну с маленькими детьми, и эта сильная женщина поначалу растерялась. Но потом взяла себя в руки и стала главой дома: «Все дети Булгаковы боготворили мать и несколько побаивались ее. Когда ей нужно было сделать кому-нибудь замечание, рано овдовевшая мать вызывала виновного в отцовский кабинет и спокойным, строгим голосом делала выговор. Это называлось детьми вызов на «цугундер»».

Варвара Михайловна понимала, что может оставить детям один «капитал»: хорошее образование и правильное воспитание в семье. И все учились — в гимназии, университете, военном училище, на женских курсах, все друг другу помогали: «Семья воспитала в нас чувство дружбы и долга, научила работать, научила сочувствию, научила ценить человека». Дети помогали матери, Ваня и Коля трудились в саду, Михаил работал контролером на пригородных поездах, девочки вели хозяйство.

Патриархальные принципы соединились с новыми вольными идеями демократической среды — гимназии, университета, семей киевской интеллигенции. Дом был полон молодежи, споров о вере в Бога, смысле жизни, текущей политике. Киев, этот древний русский город, стал перекрестком европейских культурных влияний и национальных традиций; рядом с молодыми Булгаковыми учились украинцы, поляки, евреи, немцы. Это возвращало к своим корням: «Вся семья Булгаковых ощущала Россию как славянский мир, у них не было пристрастия к Западу, но и не было враждебности к нему. Особых революционных настроений не было». Сам Михаил в молодости склонялся к просвещенному монархизму, далекому от всякого черносотенства. Сестра же его Надежда увлеклась левой пропагандой и листовками. Но основа была одна: «Хотя мы жили на Украине... у нас все-таки было чисто русское воспитание. И мы очень чувствовали себя русскими. Но Украину любили» (Н.А. Булгакова-Земская).

В их жизни очень много значила отечественная классика, основа домашней библиотеки. Потом эти с детства знакомые книги Булгаков вспомнит в «Белой гвардии»: «Война и мир», «Капитанская дочка», «Бесы», Гоголь. «Из русских писателей Булгаков больше всех любил Гоголя и утверждал, что, несмотря на его славу, Гоголя в России еще не вполне понимают. Гоголь наиболее проникнул в сущность и быт русского народа, воплотил в литературу типично русскую фантастику и одновременно русскую духовность... После Гоголя семья Булгаковых чтила Лескова — за его пристрастие ко всему, чем живет и дышит русский человек — за его портреты неграмотных, но мудрых «народных босяков» — выражение булгаковское... Достоевского Булгаковы не любили. Не отрицая его гений, они считали, что он исказил черты русского человека, тогда как Гоголь раскрыл его». К великой литературе присоединились музыка и театр, также увлекавшие булгаковскую семью. А тогда в Киеве было на кого посмотреть и кого послушать — от Шаляпина до молодой Айседоры Дункан.

В переплетении традиций и влияний вырастала дружная веселая молодежь, полная надежд и энергии. Молодые Булгаковы смотрели в будущее без боязни: «...Весна, весна и грохот в залах, гимназистки в зеленых передниках на бульваре, каштаны и май, и, главное, вечный маяк впереди — университет, значит, жизнь свободная, — понимаете ли вы, что значит университет? Закаты на Днепре, воля, деньги, сила, слава» («Белая гвардия»). Лучшая в Киеве гимназия и императорский университет Св. Владимира стали для Михаила Булгакова отличной школой, и все же потом он писал: «Я полагаю, что ни в каком учебном заведении образованным человеком стать нельзя. Но во всяком хорошо поставленном учебном заведении можно стать дисциплинированным человеком и приобрести навык, который пригодится в будущем, когда человек вне стен учебного заведения станет образовывать себя сам».

Но так далеко в будущее беззаботные юноши и девушки не заглядывали, их уютный дом-корабль плыл в неизвестность под звуки рояля, гитары и балалайки, шум споров, игр и юношеских вечеринок. Первая жена Булгакова Татьяна Лаппа-Кисельгоф вспоминала: «Они дружно жили... Соберутся, устроят оркестр или разыграют что-нибудь». Да, жилось им весело и хорошо: «Миша был неизменным участником всех семейных праздников-именин. Где был Миша, там неизменно царили шутки, смех, веселье и остроумие. Все поражались его начитанности, знанию литературы, музыки и пр. Игра в «шарады» превращалась в маленькие театральные представления. В них охотно участвовали и взрослые. Для реквизита и костюмов опустошали гардероб, отыскивались старые шляпки, накидки и пр. В изобретательности сюжетов Миша был неистощим. Кроме того, он экспромтом писал небольшие рассказы, которые вызывали безудержное веселье и смех» (С.П. Гдешинская). Казалось, что так будет всегда.

Когда мать вышла замуж и переехала на другую квартиру, молодые Булгаковы остались одни. Дочь их домохозяина В.П. Листовничего (будущего Василисы) с неудовольствием вспоминала о «верхних жильцах» знаменитого ныне дома на Андреевском спуске: «В доме воцарилась безалаберщина. Очень они были веселые и шумные. И всегда уйма народу. Пели, пили, говорили всегда разом, стараясь друг друга перекричать». Для молодежи важно было, что у них дом и семья, друзья, что все они вместе, им хорошо, тепло, весело. Потом, когда Николай Булгаков волею судеб очутился в далекой Югославии, снял наконец форму офицера врангелевской армии и стал учиться медицине в Загребском университете, как же он страдал без всей этой «безалаберщины»: «Не забывайте, что я совершенно один и не могу переносить одиночества, а бывать не у кого: кругом все чужие...»

Пока кругом были все свои, хотя Первая мировая война уже шла, начались отъезды и прощания, мобилизация, присланы с фронта первые гробы с телами друзей и знакомых. Но настоящая гроза была далеко, хотя тревожное и стремительное ее приближение ощущалось в воздухе.

Старший в доме Михаил был остроумен, обаятелен, язвителен и вместе с тем застенчив, имел много гордыни и мало терпимости, отличался очаровательным легкомыслием и необязательностью, тянулся к внешнему комфорту и красивым вещам. Первая его жена вспоминала: «Вообще к деньгам он так относился: если есть деньги — надо их сразу использовать... Умел и любил ухаживать за женщинами. Увлекался игрой в карты. Очень любил бифштексы. Любил красное вино». Но никогда не бывал пьян, пил мало, для «куража» и компании. На главу семьи он был похож мало.

Скоропалительный студенческий роман и брак Михаила мать не одобрила, хотя юную дворянку из Саратова Тасю Лаппа в дом приняла и полюбила за безоговорочную преданность сыну. Младшие братья подросли, Николай стал юнкером, Иван учился играть на виолончели. Сестры начали выходить замуж. Но веселая прежняя жизнь с картежной игрой, вечеринками, танцами, походами в рестораны, театры и кинематограф продолжалась. И весь этот мир безоглядно летел к пропасти, историческому концу.

Потом Михаил Булгаков вновь посетил город своей юности и вспоминал: «Это были времена легендарные, те времена, когда в садах самого прекрасного города нашей Родины жило беспечальное, юное поколение. Тогда-то в сердцах у этого поколения родилась уверенность, что вся жизнь пройдет в белом цвете, тихо, спокойно, зори, закаты, Днепр, Крещатик, солнечные улицы летом, а зимой не холодный, не жесткий, крупный ласковый снег... И вышло совершенно наоборот. Легендарные времена оборвались, и внезапно и грозно наступила история».

В юности братья Булгаковы разбирали и отгадывали значение знаменитого пушкинского кот — «у Лукоморья на цепи». Толковали они этот бессмертный образ так: «Спустили ученого кота с цепи, и за ним двинулась на Россию вся нечисть». К этой встрече семья Булгаковых, как и основная часть нашей интеллигенции, оказалась неготовой. Потом в пьесе «Дни Турбиных» Елена произнесет горькие слова: «Вся наша жизнь рушится. Все пропадает, валится». События были стремительны и воспринимались Булгаковыми как вселенская катастрофа: «Налетел какой-то вихрь и смыл всю жизнь, как страшный вал смывает пристань» («Белая гвардия»).

Этот поворот истории сам автор романа сравнивал с действием «атомистической бомбы», тогда еще не изобретенной, но уже описанной английским фантастом Г. Уэллсом. Вот тогда-то молодежь поняла, что была для них семья, что сделали для них Афанасий Иванович и Варвара Михайловна: «Давно уже отмечено умными людьми, что счастье — как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь. Но когда пройдут годы, — как вспоминаешь о счастье, о, как вспоминаешь!» («Морфий»).

Простодушную молодежь настиг и потряс всеобщий развал, крушение всех старых идеалов и ценностей, а неглупый житейский практик-домохозяин их предупреждал: «Никакой сигнализацией вы не остановите этого развала и разложения, которые свили теперь гнездо в душах человеческих». Нет, зря мы воспринимаем инженера Василису в «Белой гвардии» только как высмеиваемое алчное ничтожество, порой он говорил интересные вещи: «У нас в России, в стране, несомненно, наиболее отсталой, революция уже выродилась в пугачевщину... Спасти нас может только одно... самодержавие... злейшая диктатура, какую можно только себе представить». Какие интересные переклички со словами Преображенского («Собачье сердце») и письмом Булгакова Сталину...

Василиса накликал беду: такая диктатура уже устанавливалась и окончательно оформилась в тридцатые годы. В.П. Листовничий, взятый красными как заложник-«буржуй», стал одной из первых ее жертв. Главный удар пришелся на семью, то единственное убежище, где человек может укрыться от официальной лжи, быть самим собой с близкими. Рвали связи между людьми, натравливали детей на родителей, сами биографические справки типа «дворянин», «сын священника», «дочь зажиточного крестьянина» стали грозными политическими обвинениями.

Для молодых Булгаковых это была большая и неожиданная беда. Рушились основы прежней безмятежной и веселой жизни. Их смятение лучше всего выразил, обращаясь к русской молодежи в 1922 году (тогда начата была работа над «Белой гвардией»), профессор и философ Питирим Сорокин: «Все мы сейчас похожи на людей, ошарашенных ударом дубины, заблудившихся и ищущих, страстно и горячо, до боли, до исступления — нужного до смерти выхода. Ищем, тычемся туда и сюда, подобно слепым щенятам, но темно кругом. А история не ждет, она ставит ультиматум... «Отцы» ваши не могут помочь вам; они сами оказались банкротами; их опыт, в форме традиционного мировоззрения русской интеллигенции, оказался недостаточным; иначе трагедии бы не было». А двоюродный дядя, известнейший религиозный философ Сергей Николаевич Булгаков выпустил в 1918 году в Киеве книгу «На пиру богов», где был столь же трезв и беспощаден к дореволюционной интеллигентской маниловщине: «Исторический счет... должен быть обращен и к культурному классу, не исполнившему своей просветительской миссии».

Но то слова, теории... Семья Булгаковых была расколота, разобщена, разбросана по стране. Юнкер Киевского (бывшего Алексеевского) инженерного училища Николай в октябре 1917 года выдержал вместе с соучениками и офицерами-преподавателями осаду революционных солдат, позднее вступил в ряды добровольцев и ушел с белыми, болел, был тяжело ранен, его увезли из России навсегда. Младшего Ивана мы видим на старой фотографии в военной шинели и погонах, сидящего в поле под Киевом у пулемета вместе с другими юнкерами. Незабываемый 1919-й, большевики идут... Бег белой армии забросил юного поэта Ваню в Париж, где ему пришлось оставить писание стихов и любимую виолончель и взяться за балалайку в «русском» ресторане. Сестры вышли замуж за офицеров и филологов, и их тоже ждали тяжелые испытания и разлуки. И последний удар, самый страшный, подведший черту под историей прежней семьи Булгаковых, — смерть Варвары Михайловны от тифа в 1922 году.

Былое счастье стало прошлым, о нем можно было уже писать исторический роман. И он был написан. Но о чем же?

Когда рушатся царства или семьи, это вовсе не означает, что идеи и принципы, в их основу положенные, неверны или изжили себя. Просто принципы не смогли себя защитить, столкнулись с не предвиденной ими жестокой силой, не признающей их морали. В «Белой гвардии» юнкер Николка Турбин, простая душа, мальчишка в погонах, лепечет: «Но честного слова не должен нарушать ни один человек, потому что нельзя будет жить на свете».

Как же легко обмануть таких людей! Что они могут сделать против профессионального революционера Михаила Семеновича Шполянского или хитрецов, лгунов и жуликов из белогвардейских штабов? Честность, верность России, долгу, присяге, царю — все это великолепные качества, но они неизбежно заводят Турбиных в заранее продуманные, умело расставленные ловушки. Мысль семейная не смогла противостоять враждебным идеям. Булгаков дал в своем романе вполне объективный, исторический портрет распавшейся, побежденной семьи, и за ней видится обманутая и расколотая Россия. Его любовь к близким, симпатичным людям требовательная и зрячая.

Это сразу заметила эмигрантская критика, в силу болезненного и горького чувства изгнания и великой потери куда более внимательная к такого рода обобщениям. Исторический опыт семьи Булгаковых привлек лучших писателей русского зарубежья: «С жадностью настоящего художника Булгаков обратил все свое внимание в сторону побежденных: в несчастьях и поражениях человек душевно богаче и сложнее, щедрее, интереснее для наблюдателя, чем в торжестве и успехах» (Г. Адамович).

Булгаковский роман для эмиграции оказался неожиданностью, стал открытием, ибо запечатлел трагедию оставшихся. Потрясло и весьма спокойное отношение автора к гибели белого дела. Более того, эмигранты восприняли «Белую гвардию» и «Дни Турбиных» как сатиру на белое движение, не имевшее реальной цели и подлинного смысла. «Леность мысли, привычка к насиженным местам, к изжитым и омертвелым традициям, к обывательскому укладу с его легкими романами, с картишками, с водочкой, — вот что движет средними персонажами пьесы», — писал ядовитый критик В. Ходасевич о «Днях Турбиных». Он же остроумно прокомментировал из чеховского «Вишневого сада» явившуюся унылую фигуру «недотепы» Лариосика: «Он олицетворяет собой вечную неудачницу, оторванную от жизни интеллигенцию».

Все это в романе и пьесе Булгакова о Турбиных есть. Он жалеет и любит своих героев, но понимает, что они не ангелы, видит их растерянность, легкомыслие, неприспособленность и обреченность. Поэтому в его романе дана чисто толстовская художественная критика недолжной жизни. Вспомним только, как описан «блестящий» брак Елены и беспринципного «прибалтийского человека» Тальберга — брак без взаимного уважения и «облегченный, без детей». Или несомненные черты вырождения в красивом и мужественном облике офицера-студента Виктора Мышлаевского. Или ту самую российскую безалаберность, милое безделье и склонность к отвлеченным разглагольствованиям под водочку, которую современники отмечали у молодых Булгаковых и которую унаследовали Турбины.

Булгаков говорит в романе «Белая гвардия» о людях обманутых и ослепленных, но сам он давно прозрел и уже в 1919 году писал в пророческой статье «Грядущие перспективы»: «...Мы наказаны... И вот пока там, на Западе, будут стучать машины созидания, у нас от края и до края страны будут стучать пулеметы... Нужно будет платить за прошлое неимоверным трудом, суровой бедностью жизни. Платить и в переносном и в буквальном смысле слова...» В «Белой гвардии» появляется военный врач Алексей Турбин, «постаревший и мрачный с 25 октября 1917 года». Но вот что писал о революции в конце того же 1917 года Михаил Булгаков из Вязьмы сестре Наде в Царское Село: «Я видел, как серые толпы с гиканьем и гнусной руганью бьют стекла в поездах, видел, как бьют людей. Видел разрушенные и обгоревшие дома в Москве... тупые и зверские лица... Видел толпы, которые осаждали подъезды захваченных и запертых банков, голодные хвосты у лавок, затравленных и жалких офицеров, видел газетные листки, где пишут, в сущности, об одном: о крови, которая льется и на юге, и на западе, и на востоке, и о тюрьмах. Все воочию видел и понял окончательно, что произошло».

Проза Булгакова проникнута этим пониманием. Но автору романа, его семье и персонажам надо было жить дальше, добиваться своей правды. В «Белой гвардии» встретились сатира и трагедия, с их помощью добыта новая художественная и историческая правда.

Именно поэтому вдумчивый читатель не может воспринять «Белую гвардию» как чистую сатиру, хотя таковая имеется там в достаточном количестве. И сам автор говорил о книге: «Роман этот я люблю больше всех других моих вещей». Первая его книга живет и привлекает нас сегодня именно силой и глубиной мыслей и чувств автора, постоянно возвращающегося к навсегда ушедшему миру прошлого и населявшим его близким дорогим людям. «Мать мне служила стимулом для создания романа «Белая гвардия», — признавался писатель. Это светлая поэтичная книга о детстве, отрочестве и юности, лирические грезы и сны об утраченном счастье.

Семья, ее тепло, свет, поэзия тихих повседневных домашних взаимоотношений и забот, честная, человечная мораль, классическая культура, Родина — все это помогло Булгаковым выстоять и выжить в революционные годы. Они поняли, как дорого стоит домашний покой, мирный свет зеленой настольной лампы: «Башни, тревоги и оружие человек воздвиг, сам того не зная, для одной лишь цели — охранять человеческий покой и очаг. Из-за него он воюет, и, в сущности говоря, ни из-за чего другого воевать ни в коем случае не следует» («Белая гвардия»).

И разбросанные по стране дети Варвары Михайловны Булгаковой начали собираться в новую семью. Старшим оставался Михаил, а хранительницей семейных традиций стала его сестра Надежда. Сюда незримо вошли и братья, уехавшие в чужие края. Михаил им помогал и писал в Париж Николаю: «Наша страшная и долгая разлука ничего не изменила: не забываю и не забуду тебя и Ваню». Эту семью много переживших молодых людей скрепляла память о матери и незабвенном киевском прошлом.

Конечно, жизнь семьи не была ровной и безоблачной. Михаил Афанасьевич полюбил своих родственников Андрея и Бориса Земских, но терпеть не мог Вариного мужа, «прибалтийского человека» Л.С. Карума, царского, гетманского, а затем красного офицера, ядовито именовал его «Тальбергом», ссорился из-за него с красавицей-сестрой, которую, как и ее мужа, ожидали тяжелые испытания во времена ежовщины. Надежда классически невзлюбила третью жену брата, Елену Сергеевну. Словом, хватало взаимных неудовольствий, женских обид, игры самолюбий, тяжелых ссор, без чего не обходится, как видно, ни одна большая русская семья. Все было: разводы, болезни, измены, смерть, вечная разлука. И все же рождалась новая духовная близость, выстраданная в страшные годы и утвердившаяся в неверном, утлом и опасном советском быту, где выжить можно только помогая друг другу и веря в родство.

Писатель Михаил Осоргин вспоминал о трудных 20-х годах: «Перенеся и испытав все тяготы и ужасы жизни — нищету, голод, террор, — мы видели и иное, придававшее жизни глубокий смысл: спайку душ, самоотвержение, взаимопомощь, поравнение в жизненной борьбе, пробуждение ранее спавших сознаний». То же пережила тогда семья Булгаковых. К новому пониманию жизни приходят в конце романа «Белая гвардия» прозревшие Турбины. И самому автору надо было многое пережить и понять, чтобы написать полную любви и благоговейной памяти книгу об обычной киевской семье и стать главой этой семьи в новые, куда более суровые времена.

В основе любой нормальной семьи — любовь, брак, дети. Либо это есть, либо нет. Маститый писатель Алексей Толстой, вернувшийся из берлинской эмиграции, снисходительно пояснил начинающему литератору Михаилу Булгакову: «Чтобы добиться литературной славы, надо жениться трижды». И тот, похоже, этот циничный совет опытного литератора запомнил, ибо женат был именно трижды и каждый раз выбирал женщин очень разных и очень привлекательных, «интересных», как тогда говорили. И все браки были «облегченные», без детей.

О женах здесь рассказывать не будем, ибо тема деликатнейшая, да и они сами это прекрасно сделали: воспоминания Татьяны Николаевны Лаппа-Кисельгоф, Любови Евгеньевны Белозерской и Елены Сергеевны Булгаковой наконец опубликованы, хотя и здесь, думается, нас ждут еще неожиданные открытия. Булгаков не был бесплотным ангелом, он знал и любил женщин, они были ему благодарны за это понимание и внимание, безукоризненные вежливость и манеры, остроумие, радостную атмосферу любовной игры и веселья, рыцарские поступки. Но еще больше писатель ценил независимость и свободу творчества, и потому мемуаристка М.Н. Ангарская с некоторой неловкостью пишет о вещах вполне понятных: «Михаил Афанасьевич довольно жестоко и решительно расставался с близкими ему женщинами, совсем не заботясь о них... Но что поделаешь, как говорится, «сердцу не прикажешь...» Мемуаристка обиделась за свою веселую и шумную подругу Любовь Евгеньевну Белозерскую, которой Булгаков не простил неуважения к себе, к своему тихому и одинокому писательскому делу, милых фраз типа «Ну, ты не Достоевский...».

С женщинами в жизни Булгакова сейчас все более или менее ясно. Но вот дети...

Достаточно вспомнить чудесный рассказ «Псалом», ребятишек в «Белой гвардии» и разговор Маргариты с маленьким мальчиком в доме Драмлита, чтобы понять, как автор знает и любит детскую душу. Надежда Булгакова-Земская вспоминала о брате: «Он очень любил детей, в особенности мальчишек. Он умел играть с ними. Он умел им рассказывать, умел привязать их к себе так, что они за ним ходили раскрывши рот». Даже дружеский шарж на любимого пасынка Сережу Шиловского, сына Елены Сергеевны, весьма комически изображенного в «Театральном романе» (сценка в конторе у Фили) вместе с мамой (Мисси) и немкой-нянькой, написан с удивительной теплотой и пониманием, поистине отцовской нежностью. Даже глубоко обиженная на изменявшего ей Булгакова, не хотевшая от него детей первая жена вспоминала о неблагодарном муже: «Он любил чужих детей, не своих». Бывавший у Земских С.Е. Крючков тоже запомнил эту черту характера, за которой крылись глубокая печаль, тоска по подлинному счастью в семье: «Миша очень любил детей, дочек Нади. А когда я его спросил, почему у него самого нет детей, ответил: «Зачем рожать таких неврастеников, как я?». Может быть, он был прав».

Прав или не прав, но свою судьбу Михаил Булгаков выбрал сам. Он любил жизнь и умел радоваться ей. Однако жизнь его была настолько трагичной, что в ней мало места оставалось для обыденных человеческих радостей. Она вся была творчество и страдание. «Вся жизнь Булгакова проходила в непрерывных сменах надежды и отчаяния», — говорила Елена Сергеевна. Писатель не хотел делать близких несчастными.

Но он с детства знал, что такое настоящее семейное счастье, и всегда тянулся к нему. И нам о нем рассказал.

В «Белой гвардии» есть замечательное, полное тихой поэзии и света описание сна маленького Петьки Щеглова: «Будто бы шел Петька по зеленому большому лугу, а на этом лугу лежал сверкающий алмазный шар, больше Петьки. Во сне взрослые, когда им нужно бежать, прилипают к земле, стонут и мечутся, пытаясь оторвать ноги от трясины. Детские же ноги резвы и свободны. Петька добежал до алмазного шара и, задохнувшись от радостного смеха, схватил его руками. Шар обдал Петьку сверкающими брызгами. Вот весь сон Петьки. От удовольствия он расхохотался в ночи. И ему весело стрекотал сверчок за печкой. Петька стал видеть иные, легкие и радостные сны, а сверчок все пел и пел свою песню, где-то в щели, в белом углу за ведром, оживляя сонную, бормочущую ночь в семье».

Пронзительные строки, одни из лучших в русской классической прозе, ибо в них вполне передано поэтичное чувство детства, счастья, любви, семьи. Читая эти строки, лучше понимаешь слова Михаила Булгакова: «Жизнь нельзя остановить». С печальным жизненным опытом, тревожными сомнениями будущий автор «Белой гвардии» пришел в нарождающуюся советскую литературу. Но была и надежда. Мысль семейная соединилась с мыслью народной, новым историческим опытом. И потому в конце романа Булгакова звучит романс Р. Глиэра: «Жить, будем жить!!»