Вернуться к В.И. Сахаров. Михаил Булгаков: писатель и власть

Вместо введения

Михаил Афанасьевич Булгаков умер 10 марта 1940 года.

Уже была спрятана его женой Еленой Сергеевной в секретер красного дерева рукопись романа «Мастер и Маргарита», где сказаны пронзительные, знаменитые ныне слова: «Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот это знает. Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, ее болотца и реки, он отдается с легким сердцем в руки смерти...»

Уже запомнил навсегда друг-писатель прощальный завет умирающего: «Не срывайся, не падай, не ползи. Ты — это ты, и, пожалуй, это самое главное».

Уже записала плачущая Елена Сергеевна последние горестные мысли Булгакова: «Служить народу... За что меня жали? Я хотел служить народу... Я никому не делал зла».

И вдруг посреди безмолвного горя и страшной обыденности похорон требовательно, словно из другого мира, зазвонил телефон. Подошел друг покойного Сергей Ермолинский. Звонили из секретариата Сталина.

— Правда ли, что умер товарищ Булгаков?

— Да, он умер.

На другом конце провода помолчали и осторожно положили трубку.

Далее последовали внешне разрозненные события, связь между которыми видна лишь сегодня.

15 марта в «Литературной газете» появились фотография и некролог: «Умер Михаил Афанасьевич Булгаков — писатель очень большого таланта и блестящего мастерства...» Подпись одна, коллективная — «Президиум Союза советских писателей». Некролог как некролог, вполне официален, написан А. Фадеевым сердечно, не казенно. Но в тогдашней литературе давно уже не существовало такого писателя. Булгаков молчаливо считался явлением «незаконным». Высокопоставленные чиновники из секретариата СП старались его не замечать, избегали встреч. И вдруг такая храбрость... Непонятно...

Тогда же благоразумно отсутствовавший на похоронах А. Фадеев написал вдове Булгакова неожиданно смелое прочувствованное письмо. Ныне оно знаменито, мало кто обходится без его цитирования. Особенно нравятся слова, что автор «Мастера и Маргариты» «не все видел так, как оно было на самом деле».

Вообще-то очень разные итоги судеб Булгакова и Фадеева показывают, что на самом деле все обстояло как раз наоборот1. Иначе все мы сейчас читали бы «Черную металлургию», незавершенный последний роман Фадеева, а не «Мастера и Маргариту». Но интересны другие строки письма: «И люди политики, и люди литературы знают, что он человек, не обременивший себя ни в творчестве, ни в жизни политической ложью...» Даже если бы слова эти были сказаны вдове опального писателя с глазу на глаз, они, с точки зрения тогдашних «людей политики», выглядели бы непростительной, опасной оплошностью. Но они содержатся в официальном письме одного из руководителей Союза писателей СССР, заметного и влиятельного члена ЦК ВКП(б). Значит, Фадеев знал, что делал, и говорил не только от своего имени.

Похоронили Булгакова на Новодевичьем кладбище, неподалеку от могил Чехова и актеров МХАТа. И снова удивляет загадочная смелость обычно осторожнейших советских чиновников. Как они решились на это? Ведь ни Художественный, ни Большой театры не имели права да и не захотели бы хоронить прах беспокойного и не очень значительного своего служащего в заповедной земле, предназначенной в лучшем случае для народных артистов СССР. Да и сам автор «Театрального романа» знал это и говорил об артисте-«основоположнике» Герасиме Николаевиче (Н. Подгорном): «Он может быть только в одном месте, на Новодевичьем!» Там же очутился и булгаковский номенклатурный «писатель» Берлиоз. И все же Булгаков обрел последний покой в поэтичнейшем уголке самого престижного кладбища страны, и его черный надгробный камень, именуемый «Голгофой», унаследован от Гоголя (еще одно таинственное совпадение).

В написанной Булгаковым «Жизни господина де Мольера» приведены подлинные слова Людовика XIV, узнавшего о смерти опального драматурга: «Похороните непременно, избежав как торжества, так и скандала». Похоже, что нечто подобное было сказано и о похоронах Булгакова.

Вся эта таинственная история завершала долгую, сложную и жестокую игру вокруг писателя и его произведений. Булгаков об этой игре знал, постоянно видел в своем доме явных и тайных соглядатаев, глубоко переживал невозможность высвободиться из невидимых пут тягостного и опасного внимания: «Вот уже несколько лет, как в Москве и за границей вокруг моей фамилии сплетают домыслы. Большей частью злостные». И в другом письме: «Судьба моя была запутанна и страшна». Только смерть разрубила этот узел.

Менее всего Булгаков думал об официальном признании, почестях, званиях, орденах и прочих игрушках писательского самолюбия. Когда он вступил в 1924 году во Всероссийский союз писателей, у него попросили портрет для литературной выставки в «Доме Герцена». Автор «Белой гвардии» остроумно и тактично ответил: «Что касается портрета моего: ничем особенным не прославившись как в области русской литературы, так равно и в других каких-либо областях, нахожу, что выставлять мой портрет для публичного обозрения — преждевременно. Кроме того, у меня его нет».

От ложной скромности и замкнутости Булгаков был далек, хотя и его посещали великие сомнения. В 1923 году, работая над «Белой гвардией», он записал в дневнике, только теперь обнаруженном в архиве КГБ: «Среди моей хандры и тоски по прошлому, иногда, как сейчас, в этой нелепой обстановке временной тесноты, в гнусной комнате гнусного дома, у меня бывают взрывы уверенности и силы. И сейчас я слышу в себе, как взмывает моя мысль, и верю, что я неизмеримо сильнее как писатель всех, кого я ни знаю. Но в таких условиях, как сейчас, я, возможно, пропаду».

Путь его был прям и потому опасен и многотруден, а сам ход событий и литературные недруги не раз пытались толкнуть автора «Собачьего сердца» на дорогу, уводящую в сторону от истины. Недаром Булгаков много думал и писал о «нелепости судьбы таланта», о «самых странных опасностях на пути таланта». Как и Пушкину, судьба порой являлась ему в виде беспечной и жестокой силы, играющей с беспомощными существами. В одном из грустных булгаковских писем другу, философу П.С. Попову, сказано с горечью: «Я ни за что не берусь уже давно, так как не распоряжаюсь ни одним моим шагом, а Судьба берет меня за горло».

Однако это минутная слабость. Проработав немало лет в литературе и многое пережив, писатель уверенно говорил: «Не верю в светильник под спудом. Рано или поздно, писатель все равно скажет то, что хочет сказать... Главное — не терять достоинства». И когда во МХАТ позвонила из «Литературной энциклопедии» наглая редакторша и спросила, не перестроился ли автор «Дней Турбиных» после критики, Булгаков, узнав об этом, резко заметил: «Жаль, что не подошел к телефону курьер, он бы ответил: так точно, перестроился вчера в 11 часов».

В нем чувствовалась воля к жизни и творчеству, упрямая убежденность в правильности раз выбранного пути. Недаром смертельно больной И. Ильф, приходя к Булгакову, печально говорил: «Вы счастливый человек, без смуты внутри себя». Конечно же самолюбивый, нервный и ранимый писатель знал и великие сомнения, минуты полной безнадежности и отчаяния, страдал от вечного неустройства жизни, постоянного гнета и клеветы, неудач, обманов и предательств. И все же написал в либретто оперы «Минин и Пожарский» удивительные слова: «Мне цепи не дают писать, но мыслить не мешают».

Страшное давление бесчеловечной «системы» Булгаков ощущал постоянно, и в 1936 году один из его «друзей дома» передал в НКВД горькие слова опального драматурга: «Я похож на человека, который лезет по намыленному столбу только для того, чтобы его стаскивали за штаны вниз для потехи почтеннейшей публики. Меня травят так, как никого и никогда не травили: и сверху, и снизу, и с боков... Я поднадзорный, у которого нет только конвойных». И в то же время сила духа и жизни Булгакова была такова, что смогла создать и защитить от беспощадного давления власти свой добрый, веселый, умный и талантливый мир, куда стремились усталые, отчаявшиеся, изолгавшиеся, даже заведомые негодяи и предатели. «Люди приходили к Булгакову отдохнуть, повеселиться», — говорил друг писателя Ермолинский на допросах в НКВД.

Этот мягкий и интеллигентный потомок орловских священников все видел, все понимал, был человеком мужественным и целеустремленным, находил в себе силы для того, чтобы преодолевать многочисленные препятствия, встречавшиеся на его долгом и многотрудном писательском пути. О многом говорят известные слова Булгакова, сказанные 18 апреля 1930 года в телефонном разговоре со Сталиным: «Я очень много думал в последнее время, может ли русский писатель жить вне Родины, и мне кажется, что не может». И был прав, ибо такие книги, как «Мастер и Маргарита», не пишутся в парижской квартире или американском уединении.

Булгаков жадно любил живую жизнь, ее удовольствия и наслаждения, ценил материальный комфорт, ту внутреннюю свободу, которую дают деньги. И все же в 1939 году, когда его судьба близилась к завершению, писал в Париж жене друга, писателя-эмигранта Евгения Замятина: «Так как мне точно известно, что нужно для счастья человека, то этого и желаю Вам: 1) здоровье, 2) собственная вилла, 3) автомобиль, 4) деньги. Все прочее приложится». Ничего этого у бесправного, затравленного, нищего советского писателя Булгакова никогда не было и быть не могло. Все это имелось у великого пролетарского писателя Максима Горького, любившего жить с очаровательными женами и любовницами на великолепных виллах в Сорренто и на Капри, имевшего красивый поместительный особняк в центре Москвы, роскошное княжеское поместье под Москвой, открытый счет в банке, дорогие итальянские («лянча») и американские («линкольн», подарок Сталина) автомобили в личном гараже. Но кто теперь читает Горького?

У Булгакова было совсем другое — подлинное творчество, полное понимание реальной жизни и надежда, приходившая в радостную и грустную новогоднюю ночь: «Еще несколько часов, и пробьет — «12». Говорят, что все это условности. Возможно. Но все-таки всякий раз, как ждешь боя часов, внушаешь себе, что вот явится Фортуна, обольстительно улыбнется. Она, конечно, не явится, все это чепуха, но ждать никогда не запрещается. Затрепанная, тусклая, заношенная надежда...» Этой надеждой живет творчество Михаила Булгакова. Наверное, поэтому книги его читают теперь во всем мире...

Булгаков имел мужество сделать окончательный выбор, знал все неизбежные его последствия, опасность, постоянно грозившую ему и близким, и все же до конца жизни не разучился удивляться превратностям своей судьбы.

А в ней, как и в судьбе всякого самобытного таланта, имеется некая тайна, разгадывать которую в первую очередь приходится самому писателю, а потом уже являются ученые биографы и по опубликованным книгам, клочкам рукописей, письмам и мемуарам начинают гадать об итогах незаурядной судьбы. И то, что остается после писателя в литературе, обычно добывается им в беспощадной борьбе с обстоятельствами и самим собою. Подлинный талант рождается и развивается не столько «вопреки», сколько «благодаря» самым разным обстоятельствам. Такова непростая литературная жизнь, ее жестокий закон. Хорошо сказал об этом старший современник Булгакова, немецкий писатель Томас Манн: «Вообще говоря, талант очень сложное, трудное понятие, и дело здесь не столько в способностях человека, сколько в том, что представляет собой человек как личность. Вот почему можно сказать, что талант есть способность обрести собственную судьбу».

Михаил Булгаков такой способностью обладал. Он обрел собственную судьбу, и могучие силы, ему препятствовавшие или стремившиеся погубить, вынуждены были отступить перед этой непонятной им мужественной стойкостью. За прощанием последовал полет; сила художественной правды, скрытая в сочинениях Булгакова, не могла и не хотела таиться под спудом. Книги его, появляясь одна за другой, принесли их автору всемирную посмертную славу. Вышло двумя изданиями пятитомное собрание сочинений Булгакова, появляются его письма, дневники, либретто, сценарии, воспоминания современников, многочисленные книги и статьи о писателе. Столетие со дня его рождения отмечалось во всем просвещенном мире.

Булгаков один из самых читаемых писателей XX века, теперь мы смело называем его великим, гением, о чем раньше нельзя было и помыслить. И все же имя автора «Мастера и Маргариты» не просто веха в истории литературы. Его живые книги не должны заслонять самобытного человека, замечательную, сильную духом и верой личность, честного русского писателя, сумевшего прожить столь трудную, счастливую, богатую творчеством и поступками жизнь и обрести свою непростую судьбу в истории и литературе XX века.

Примечания

1. В предсмертном письме застрелившегося Фадеева о себе сказано горестно: «И нет никакого уже стимула в душе, чтобы творить...» А вот и о Булгакове: «Лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте».