М.А. Булгаков — И.О. Дунаевскому. 26 января 1939 г.

Дорогой Исаак Осипович!

При этом письме третья картина «Рашели»¹. На днях во время бессонницы было мне видение. А именно: появился Петр I и многозначительно сказал:

— Время подобно железу горящему, которое ежели остынет...

А вслед за ним пожаловал и современник Шекспира Вебстер и то же самое подтвердил:

— Strike while the iron is hot!

Да! Это ясно, ковать, ковать железо, пока горячо².

Пишите! Пишите! От Елены Сергеевны и от меня привет!

Ваш М. Булгаков.

Примечания

Впервые: Дунаевский И. Избранные письма. Л., 1971. Печатается по автографу (РГАЛИ, ф. 2062, оп. 1, ед. хр. 442).

1. Запись по этому поводу в дневнике Е.С. Булгаковой от 26 января: «Сегодня утром Миша диктовал мне третью картину «Рашели», и тут же — перед обедом — мы пошли на почту и отправили Дунаевскому ее, а также и телеграмму — получил ли он вторую картину».

2. Но «ковать железо» Дунаевский вместе с Булгаковым не стал. Любимец публики оказался занят другими делами, коих у него было с избытком. Исследователь творчества И. Дунаевского Н. Шафер справедливо отмечает: «Конец 30-х годов оказался самым счастливым периодом в творческой судьбе композитора. Он купался в лучах всенародной и заслуженной славы. Не было такого уголка в нашей стране, где не звучали бы мелодии из «Веселых ребят», «Цирка», «Волги-Волги» и других его кинофильмов. Первым из советских композиторов он получил орден. Его увековечили при жизни — по Волге начал курсировать прекрасный пассажирский пароход «Композитор Дунаевский». Мучительные... искания Булгакова... не могли в то время вызвать понимание у Дунаевского...» (Шафер Н. Дунаевский сегодня. М., 1988. С. 150). Все старания Я. Леонтьева и Булгакова «зажечь» «Дуню» не дали положительного результата. Лишь через месяц Дунаевский объявился у Булгакова, который уже был настроен пессимистически в отношении дальнейшей работы. В высшей степени важную запись сделала Елена Сергеевна 25 февраля: «Потом звонок и приезд Дунаевского. Неудачный вечер, Миша был хмур, печален, потом говорил, что не может работать над «Рашелью», если Дунаевский не отвечает на телеграмму и если он ведет разговоры по поводу оперы в таком роде, что «Франция ведет себя плохо» — значит, не пойдет!! Дунаевский играл до четырех часов на рояле, кой-какие наметки «Рашели». А потом мы с Николаем Робертовичем (речь идет об Эрдмане. — В.Л.) пилили Мишу, что он своей мрачностью и сухостью отпугнул Дунаевского».

Из этой записи ясно видно, что Булгаков, обладавший, повторим, редкой проницательностью, подметил у Дунаевского склонность к политической конъюнктуре, а это, как понимал писатель, неизбежно приведет к отрицательному результату в работе. Мысленно он и на этом сочинении уже поставил крест. И хотя на следующий день Дунаевский, как бы успокаивая Булгакова, поработал с ним над оперой (запись Е.С. Булгаковой: «Только что уехал Дунаевский. Наконец-то плодотворно и организованно поработал он с Мишей над тремя картинами «Рашели». Играл наметку канкана. Но пока еще ничего не писал (выделено нами. — В.Л.). Миша охотно принимает те поправки, которые предлагает Дунаевский, чтобы не стеснять музыкальную сторону. Но одну вещь Дунаевский предлагал совершенно не верно — лобовую сатирическую песенку по адресу пирующих пруссаков, вместо песенки по Беранже»), все же было ясно, что настоящей совместной работы не будет. И Дунаевский вновь надолго исчез. Булгаков же приступил к правке романа «Мастер и Маргарита».