Дорогой Борис Владимирович!
Я получил Ваше письмо от 15-го; оно меня очень удивило. Ваша догадка о том, что мне рекомендовали не общаться с Вами, совершенно неосновательна1. Решительно никто мне этого не рекомендовал, а если бы кто и вздумал рекомендовать, то ведь я таков человек, что могу, чего доброго, и не послушаться! А я-то был уверен, что Вы уже достаточно знаете меня, знаете, что я не похож на других. Посылаю Вам упрек!2
Теперь сообщаю Вам важное известие о «Минине». 14 декабря я был приглашен к Керженцеву, который сообщил мне, что докладывал о работе над «Мининым», и тут же попросил меня в срочном порядке приступить к переделкам в либретто, на которых он настаивает. Кратко главное:
а) Расширение Минина (ария, которую можно отнести к типу «О поле, поле...»).
б) Противодействие Минину в Нижнем.
в) Расширение роли Пожарского.
г) Перенесение финала оперы из Кремля на Москву-реку — мост3.
Что же предпринимаю я? Я немедленно приступаю к этим переделкам и одновременно добиваюсь прослушивания Керженцевым клавира в последнем варианте, где и Мокеев и Кострома, с тем, чтобы наилучшим образом разместить дополнения, поправки и переделки.
Не знаю, что ждет «Минина» в дальнейшем, но на сегодняшний день у меня ясное впечатление, что он снят с мертвой точки. В свете происшедшего понятен, как я полагаю, и ответ Всесоюзного комитета о монтаже. Я-то знаю, что Вы писали «Минина» не во сне4, и я сам написал либретто не во сне, но Комитет-то считает, что работа над «Мининым» еще идет. Опера ставится под важный знак, а так как, по мнению Комитета, она может идти не в том виде, как она написана, а непременно с переделками, которые я отметил Вам выше, то естественно, что они не дают разрешения на монтаж и отвечают, что она «не утверждена», «пишется» и прочее.
Вот самое главное сообщил, а сейчас спешу отправить письмо (оттого и диктую — для скорости, извините). Получили ли Вы мою телеграмму, посланную вчера?
О дальнейшем я Вас буду, конечно, уведомлять, а Вас прошу, если у Вас по этому письму возникли какие-нибудь вопросы, немедленно мне написать5. Привет супруге.
Ваш М. Булгаков.
Примечания
Впервые: Музыка России. Вып. 3. М., 1980. Печатается по указ. изд.
1. 16 декабря Булгаковы получили письмо от Асафьева (от 15 декабря). Характерная запись Е.С. Булгаковой: «Пришло письмо от Асафьева — сплошной вопль! Что с «Мининым»?.. Чувствуется, издерган до последней степени». В письме, в частности, были и такие строки: «Правда, я догадываюсь, что Вам рекомендуется не общаться со мной, но ведь речь идет не о каком-л[ибо] новом Вашем либретто. Может быть, надо просто забыть и уничтожить «Минина»? Что ж, я готов. Я же просил вернуть мне клавир и освободить В[аш] текст от моей музыки. Тогда и я буду свободен, и Вы».
2. В ответ на упрек Булгакова Асафьев «послал» ему свой упрек (письмо от 19 декабря): «Категорически отметаю первый сердитый абзац Вашего письма. Конечно, никто Вам буквально ничего не рекомендовал, и, конечно, Вы и не послушались бы при прямом натиске. Но В[ашего] нового оперного либретто я не знаю, и могло быть, что Вам неудобно было меня с ним познакомить, хотя Вы мне и сообщили о своей работе. Затем, один из Ленингр [адских] композиторов показывал мне эскизы заказанной ему Б[ольшим] т[еатром] оперы на В[аше] либретто. Не примите все это за упрек. Но я полагаю, что я Булгакова знаю и ценить его умею. Просто я его люблю».
3. Запись Е.С. Булгаковой по этому поводу (14 декабря): «М.А. пригласил к себе Керженцев, сообщил, что докладывал высокопоставленному лицу о «Минине», просил М.А. сделать необходимые переделки в либретто. Сказал, что поляки правильные. (А прошлый раз говорил, что неправильные.) Надо увеличить роль Минина, арию вроде «О, поле, поле...» и т. д. ...М.А. приехал домой в его машине, усталый, измученный...»
О мнении «высокопоставленного лица» (скорее всего, это был Сталин) можно судить из письма Керженцева авторам оперы и режиссеру (Асафьеву, Булгакову и Самосуду) от 20 декабря, в котором он писал: «Моя тема снова «Минин и Пожарский». На днях я еще раз имел возможность беседовать об этом с руководящими товарищами (по их инициативе). Меня спросили, как подвигается опера. Думаю, что это даст Вам новый толчок, чтобы работать над «Мининым и Пожарским».
На днях я имел длительную беседу с Булгаковым, указав ему, что именно либретто требует дополнения и развертывания.
Основное — это более широко и полно дать образ Минина как героического народного вождя, дорисовать образ Пожарского как доблестного честного воина, дать более развернутые и осложненные характеристики другим действующим лицам, более развернуто дать массу. Создать некоторые не то что конфликты, но какое-то осложнение и разногласие в позициях Пожарского и Минина в Костроме. Например, что Пожарский несколько осторожен, требует выжидания в Костроме, чтобы подтянуть силы, а Минин более политически прозорлив, требует быстрейшего наступления на Москву, учитывая, что силы Ополчения пополнятся в процессе похода на Москву, и сознавая важность быстрого военного удара...»
Керженцев напомнил авторам, что в опере нет еще такой арии, которая могла бы по своей силе приблизиться к арии князя Игоря. «Я указал Булгакову, — продолжал Керженцев, — что в пьесе «Козьма Минин» Островского есть подобный монолог, где много хорошего, что можно позаимствовать. Вот над этой арией я прошу особенно поработать. Это должно быть кульминацией. Думаю, что можно вставить ее в самом начале новгородских сцен до веча... Я еще раз перечитал либретто Булгакова и считаю, что в основном оно не плохое, но еще схематично и требует значительной доработки. Ведь размер оперы пока что получился маленький... Я сообщил руководящим товарищам, что работа над «Мининым и Пожарским» у нас несколько отложилась из-за восстановления новой редакции «Ивана Сусанина»...»
4. Булгаков отвечает на следующую реплику Асафьева (письмо композитора от 15 декабря): «Вчера мне сообщили из здешнего Радио, что на их просьбу исполнить в виде обычного для них монтажа, как принято делать с операми, «Минина», им ответили из Всесоюзного комитета сухим безапелляционным отказом. Смысл отказа: «Опера не утверждена, еще пишется, и до постановки в Б[ольшом] театре ее исполнять нельзя...»
Очевидно, я видел во сне, что я написал «Минина», что еще в прошлом году ее слушали и не отвергли (об этом напечатали), далее, что с марта я сделал по В[ашей] дополнительной редакции дополнительные сцены, к[отор]ые давно сданы Б[ольшому] театру. Я не раз обо всем этом писал Керженцеву... Пишу Вам, чтобы выяснить следующее: если по мнению комитета опера «Минин» еще пишется, то, значит, и надо что-то писать, т[о] е[сть] что-то вновь переделывать. Так не знаете ли Вы: что?!»
Булгаков прекрасно понимал состояние Асафьева, поэтому и реагировал мгновенно на его письмо. Елена Сергеевна пометила в дневнике 17 декабря: «Вечером послал Асафьеву успокоительную (выделено мною. — В.Л.) телеграмму, завтра М.А. напишет ему письмо». 18 декабря: «М.А. послал Асафьеву письмо — очень спокойное, логическое».
5. Асафьев не заставил себя долго ждать. В ответ он писал:
«Известия о «Минине» принимаю с интересом и жду дальнейшего. Как только Вы с Керженцевым закончите новую редакцию, я берусь с максимальной решимостью и быстротой выполнить все, чего бы Вы ни пожелали. Единственно, о чем я умоляю, — принять все меры к тому, чтобы сохранить сцену в Костроме: у меня на нее большой и, кажется, верный расчет!
Запрещение «Минина» в виде монтажа на Радио я теперь понимаю. Но когда я Вам писал письмо, я по газетным уведомлениям руководства Большого театра знал только, что «Минин» находится где-то на седьмом месте и все еще пишется, и я решительно не понимал, почему некоторые оперы, которые действительно пишутся, в то же время репетируются... объявляются законченными, и отрывки из них повсеместно исполняются, и это идет в похвалу, на пользу, не вызывая запретов. О моих же, даже исполняемых и с большим успехом идущих вещах, принято молчать.
Но как бы там ни было, я рад, что о «Минине» вспомнили и что его не сдали в архив. Я с удовольствием вернусь к этому сочинению, а главное, опять к работе с Вами, и пусть даже за этой третьей редакцией последуют еще другие — пусть до «Минина» поставят еще два-три дредноута из Ленинграда — я от работы не откажусь никогда.
Сердечный привет. Не надо на меня обижаться: в 53 года бороться за признание и право быть композитором и за право писать не только балеты, а и оперы и симфонии — дело нелегкое».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |