С желтыми цветами в руках она вышла в тот день, чтобы я наконец ее нашел.
Мастер, глава 13
Но возвратимся к каприйскому периоду жизни Андреевой. Одной из главных ее заслуг на этом этапе является, по ее собственной оценке, борьба за Горького против «впередовского» и «отзовистского» влияния со стороны деятелей Каприйской партийной школы, стоявших в оппозиции к Ленину. Вот что она сама писала по этому вопросу в 1910 году:
«Богданов, Луначарский, Алексинский и К° — вот кто мои враги, они сделали все, от клеветы до обвинения меня в сумасшествии, чтобы "развести" Ал. М. со мной, так как пока эта "подлая, цепная собака около него — мы бессильны". Они свою игру проиграли, А. М. навсегда отошел от них, но стоило это мне всего, что мне было дорого...»1
Письмо весьма интересное, особенно если учесть, что оно было адресовано в Россию сестре Андреевой — Е.Ф. Крит. Такое впечатление, как будто бы оно является отчетом о проделанной работе и предназначено для прочтения кем-то другим.
...«Она стала уходить гулять»... Только вот — куда?.. И к кому — ведь Ленин был в то время в Женеве... Если вспомнить сомнения В.Н. Буниной («Неужели, неужели...») и ее же замечание о нашпигованной провокаторами Каприйской партийной школе, где все между собой перессорились, то приведенная выдержка из письма Андреевой к сестре дает представление о том, кто мог вносить раздор в ряды слушателей школы. И хотя сама В.Н. Бунина писала эти строки в занятой белыми Одессе и вряд ли была знакома с содержанием этого письма, относительно Андреевой она была весьма невысокого мнения:
«Андреева в Петербурге издает строжайшие декреты. Вот, когда проявилась ее жестокость. Пятницкий рассказывал, что она в четырнадцать лет перерезывала кошкам горло!»2 Здесь речь идет о руководителе издательства «Знание» К.П. Пятницком, который вместе с Буниными был у Горького и Андреевой на Капри зимой 1911—1912 годов.
Вот еще одна запись в этом дневнике, от 11/24 декабря 1918 года: «Вспомнила Капри [... — сочельник]. Мы идем с Горьким. Мария Федоровна говорит, как в театре, каждому встречному все одно и то же, на слишком подчеркнутом итальянском языке...»
Весьма характерный психологический портрет Андреевой содержится в письме К.С. Станиславского, направленном ей в феврале 1902 года:
«Я люблю Ваш ум, Ваши взгляды, которые с годами становятся все глубже и интереснее. И совсем не люблю Вас актеркой в жизни, на сцене и за кулисами. Эта актерка — Ваш главный враг, резкий диссонанс Вашей общей гармонии. Эту актерку в Вас (не сердитесь) — я ненавижу... Она убивает в Вас все лучшее. Вы начинаете говорить неправду, Вы перестаете быть доброй и умной, становитесь резкой, бестактной, неискренней и на сцене, и в жизни.
Отношения Саввы Тимофеевича к Вам — исключительные. Это те отношения, ради которых ломают жизнь, приносят себя в жертву, и Вы это знаете и относитесь к ним бережно, почтительно. Но знаете ли, до какого святотатства Вы доходите?.. Вы хвастаетесь публично перед почти посторонними тем, что мучительно ревнующая Вас Зинаида Григорьевна ищет Вашего влияния над мужем. Вы ради актерского тщеславия рассказываете направо и налево о том, что Савва Тимофеевич, по Вашему настоянию, вносит целый капитал... ради спасения кого-то. Если бы Вы увидели себя со стороны в эту минуту, Вы бы согласились со мной»3.
«Актерка в жизни»... Как видим, эту черту характера Андреевой подметили К.С. Станиславский и В.Н. Бунина.
Кстати, кроме Каприйской школы, был еще и V съезд РСДРП, куда Андреева была приглашена в качестве гостьи (именно Андреева, Горький лишь сопровождал ее). Это было в мае 1907 года в Лондоне. «Гостья» проявила себя неплохой хозяйкой на этом съезде: нашла какого-то английского фабриканта-мыловара, одолжившего крупную сумму денег на проведение съезда, «оберегала делегатов от натисков корреспондентов, обеспечивая конспиративные условия для тех из них, которым было рискованно оставлять свое фото даже в несовершенных газетных иллюстрациях»4.
Ну чем не хозяйка на балу Воланда! Прибыв гостьей, все быстро взяла в свои руки, все знала, всех оберегала... У юной ткачихи Орехово-Зуевской фабрики Морозовых, прибывшей на съезд в качестве делегата, о Марии Федоровне остались очень теплые воспоминания. Как же — девятнадцатилетней делегатке стало жарко, и Мария Федоровна по своей инициативе и за свой счет отправила ее пальто прямо домой в Орехово-Зуево! По почте. Чтобы девушке не тащить обузу на обратном пути. И еще у юной делегатки остались хорошие впечатления о том, как «во время перерывов был организован буфет, а около буфета часто угощали пивом, это организовала Мария Федоровна Андреева (жена Максима Горького). Она, приглашая выпить кружку пива, говорила полушутя, полусерьезно: "Угощаю пивом только большевиков", и меньшевики проходили мимо, с завистью поглядывая на кружки с пивом»5.
Да, меньшевикам явно не повезло... Хотя кто знает, кому больше...
Интересно, откуда у полиции появились данные о расходах по этой конференции? В том же сборнике «М.Ф. Андреева» сказано: «Заграничная агентура департамента полиции сообщала в мае 1907 года в Петербург о ее приезде на съезд и денежных суммах, в свое время переданных ею большевистской партии на организацию съезда: "...из ста тысяч рублей, оставленных Саввой Морозовым Андреевой (второй жене Горького), в их распоряжении остается лишь 40 000 рублей"»6.
Странно: это «сообщение» весьма сомнительно по своему явно не полицейскому стилю.
Во всех делах того же департамента полиции (фотокопии — в этой же книге!) Андреева значилась как «жена действительного статского советника Желябужская М.Ф.» — не допускались даже сокращения типа «жена д. с. с.»; когда ее супруга повысили в чине, стала именоваться «женой тайного советника Желябужской М.Ф.», но не «Андреевой» и тем более не «второй женой Горького» — ведь не только в департаменте полиции, а во всей России в то время еще чтили закон, а церковный брак Горького с Екатериной Павловной, как и брак Андреевой с А.А. Желябужским, расторгнут не был. А Горький в официальных донесениях «заграничной агентуры» не мог именоваться не по настоящей фамилии — Пешков. Да и о Савве Морозове никто не мог писать иначе, как о «потомственном почетном гражданине советнике мануфактуры С.Т. Морозове». К тому же это совсем не казенное словечко «лишь», явно не подходящее для полицейского донесения... Так что приведенная запись — скорее всего, литературная обработка того, что, возможно, было когда-то полицейским донесением.
Не менее странными выглядят и обстоятельства возвращения Андреевой в Россию в конце 1912 года. Судя по содержанию ее писем Н.Е. Буренину (из Боевой технической группы РСДРП, сопровождал ее и Горького в поездке в Америку и в переезде оттуда в Италию), отправленных в последний месяц пребывания на Капри, выезд был обставлен с соблюдением всех мер конспирации: о себе писала в третьем лице, ехала через Данию под именем Харриет Брукс... Хотя для охранки содержание этих писем, если только они ее интересовали, вряд ли представило бы секрет.
Дело в том, что параллельно этим письмам Ленин по своим каналам тоже обеспечивал «конспирацию» прибытия Андреевой в Россию. Заботясь о ее безопасности, хотя никакой необходимости в этом не было (преступление Андреевой, которое ей инкриминировалось, — издание в 1905 году газеты «Новая жизнь» — к тому времени попало под амнистию, в связи с чем, собственно, и стало возможным ее возвращение), Владимир Ильич возложил все тяготы по обеспечению ее безопасности в России на самого надежного партийного товарища — Романа Малиновского, успешно совмещавшего руководство фракцией социал-демократов в Государственной Думе с ролью платного провокатора охранки. Того самого Малиновского, по инициативе которого мало кому известный до этого Сталин был кооптирован в состав ЦК РСДРП.
И еще штрих. На пути из Капри Андреева в письме к А.М. Коллонтай писала 29 ноября 1912 года из Копенгагена: «За мной все время, с самого Капри, был хвост благодаря визиту к Алексею Максимовичу Вл. Лв. Б-ва [Бурцева], совпавшему с моим отъездом»7. Следовательно, Андреева подозревала «ассенизатора партий», то есть человека едва ли не единственного, в отношении непричастности которого к охранке сомнений нет, в том, что он привел к ней мифический «хвост». А, может, не подозревала вовсе, а просто боялась? Ведь Бурцев мог прибыть на Капри только по делу, которому посвятил свою жизнь. По вопросу выявления провокаторов охранного отделения... А вот Малиновского, которого Бурцев все-таки разоблачил как провокатора, Мария Федоровна почему-то не опасалась.
Странное обстоятельство: в тексте одного из приведенных в сборнике писем Ленина Горькому есть такие слова об Андреевой: «Еще черкните, как Малиновскому найти ее в Питере или в Москве. Через Тихонова?»8, но в подробнейшем «Указателе имен» Малиновский не упоминается вообще! А о Бурцеве сказано буквально: «Был близок к эсерам, затем поддерживал партию кадетов; издатель журнала "Былое". После 1917 г. — эмигрант». И все. Обвинение Андреевой в адрес Бурцева бросили, а главного не сказали. То есть в этом сборнике имеем то же, что и в четырехтомной фундаментальной «Летописи жизни и творчества А.М. Горького» — недомолвки. И так во всем, что касается Горького и Андреевой.
И если уж присмотреться попристальней, то вся история с конспирацией была шита белыми нитками с самого начала. Посылать за Андреевой «хвост» от Капри до самой России — накладно, да и не было в этом необходимости, поскольку весь этот переезд контролировался Малиновским. Решение о въезде Андреевой в Россию принимал не кто иной, как товарищ министра внутренних дел В.Ф. Джунковский — тот самый, который, будучи адъютантом московского генерал-губернатора Великого Князя Сергея Александровича, якобы предупредил ее, что полиции известно о нахождении Н.Э. Баумана в ее доме. После этого Савва Морозов (благо жил рядом, тоже на Патриарших) выполняя роль кучера (для конспирации!), вывез Баумана в свое загородное имение.
Если вы, уважаемый читатель, до сих пор полагаете, что роман Булгакова «Мастер и Маргарита» — фантасмагория, то теперь имеете возможность убедиться, что настоящая фантасмагория — в жизни. Вернее — в скомпонованных в тридцатые годы воспоминаниях М.Ф. Андреевой. Баумана убили черносотенцы в 1905 году, влюбленный в Андрееву «кучер» — потомственный почетный гражданин С.Т. Морозов — застрелился тогда же, так что ни подтвердить, ни опровергнуть эту фантасмагорию некому.
А нужно ли вообще?.. Ведь на главный вопрос ответа мы все равно не получим — кто оплатил Андреевой поездку в Женеву летом 1903 года?
Знал ли сам Булгаков ответ на этот вопрос? Ведь с Бурцевым его пути нигде не пересеклись. И все же сомнения в истинной роли Андреевой во всей этой истории у него могли возникнуть в процессе тесного общения с В.В. Вересаевым, в воспоминаниях которого просматриваются намеки именно по этому вопросу. Если к этому добавить, что в ближайший круг общения Булгакова входили также В.И. Качалов, поддерживавший в начале века отношения с Андреевой не только в связи с совместной сценической деятельностью в Художественном театре, но и на почве увлечения идеями социал-демократии (достаточно сказать, что за помощью в сокрытии Баумана от полиции к Андреевой обратился именно он), Е.И. Замятин, тесно общавшийся в начале века с Горьким и Андреевой (характер отношений самого Булгакова с Замятиным иллюстрирует не только содержание их переписки, но и тот факт, что, когда находившийся в опале Замятин получил разрешение на выезд из СССР, на вокзале его провожали только два писателя — Булгаков и Вс. Иванов), то возможность получения им детальной характеристики личности Андреевой сомнений не вызывает. Причем из уст людей, для которых наблюдательность является едва ли не главнейшим профессиональным качеством.
Примечания
1. М.Ф. Андреева. Переписка, воспоминания, статьи, документы. М.: «Искусство», 1968, с. 173.
2. Устами Буниных. Запись от 23 ноября / 6 декабря 1918 г.
3. Цитируется по указ. соч. Н. Думовой: Друзья Художественного театра. «Знамя», № 8—1990 г.
4. Из воспоминаний делегата съезда Н.Н. Корякова — М.Ф. Андреева, с. 152.
5. Из воспоминаний делегата съезда Е.С. Горячевой — там же, с. 152.
6. Там же, с. 690.
7. Там же, с. 229.
8. С. 232, начало января 1913 г.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |