Тройной жизнью

Живя во Владикавказе, Булгаков с горечью отмечал, что его творчество разделяется на две неравноценные части: «подлинное» и «вымученное» (М.А. Булгаков — Вере А. Булгаковой. 26.IV.1921).

В Москве оно разделилось уже на три части и, соответственно, на «три жизни»:

одна жизнь — внешняя, обычная, обязывающая трудиться в поте лица; в неблагополучных обществах она превращается в борьбу за выживание;

другая жизнь — тоже борьба, но уже за качество жизни, за жизненный приз, за достойное социальное положение;

третья жизнь — увы, тоже борьба, борьба со смертью, временем, забвением; цель этой жизни — бессмертие.

«Три жизни» Михаила Булгакова — это три ступени его вхождения в «литературный мир»: его литературные знакомства, отношения с редакторами и издателями, опыты общественно-литературной и литературно-критической деятельности.

Это три рода испытаний, которым он подвергался и которые с достоинством выдержал.

Это, наконец, три уровня его отношений с современниками и современной литературой.

А теперь, когда мы уже знаем, чем это кончилось, можно сказать, что это роман, который должен быть написан, главный его роман показывал свою структуру:

на поверхности — пестрая, рассыпающаяся, осколочная, несобранная картина, которую, пожалуй, только на бегу, в фельетонах, очерках, коротких рассказах и можно успеть запечатлеть;

глубже, под внешней оболочкой явлений — история собственной жизни, побуждающая к более замедленному, проникновенному и доверительному повествованию;

наконец, в самых темных глубинах памяти и безднах подсознания хранилось пережитое знание о смысле и тайне большой истории. Роман открывался Мастеру в его же творчестве:

в фельетонах открывался фельетонный стиль, фельетонное мышление, фельетонная суть эпохи — открывался целый мир, изъясняющий себя на своем языке;

в записках, фиксирующих и угадывающих сюжетные, исполненные смысла и назидания повороты судьбы, открывались законы жизни и творчества;

в романном, самовыговаривающемся бытии открывалась сама жизнь в ее истинности и реальности.

Роман структурировал жизнь автора, предопределяя формы его творческой самореализации, а также композицию его будущих жизнеописаний. Структурированная, жизнь Мастера становилась читаемой и понимаемой.

Словом, не жизнь, а яйцо, роковое первояйцо: твердая, скрывающая и предохраняющая поверхность — и неоднородная животворящая субстанция внутри. Пробиваясь сквозь фельетонность внешней жизни, усваивая флюиды внутренней, личностной, домашней жизни, мы приближаемся к самому центру, к постижению жизни вечной, которая символически является в финалах булгаковских романов — в виде круглого, солнечного шара и всезатопляющей жизненной влаги.

Так что же было в начале, раздраженно спросит читатель, привыкший мыслить временными категориями, яйцо или кто?

Как-нибудь на досуге надо подумать и об этом. А пока, для понимания дальнейшего, нам будет достаточно констатации: роман творит мастера, чтобы затем мастер сотворил роман.

ТАКИМ ОБРАЗОМ, МОЙ ДРУГ, Я ЗАЖИЛ ТРОЙНОЙ ЖИЗНЬЮ (ТД, 4).