Среди выдающихся художников XX века, чье слово всегда способно прозвучать по-новому в открытом диалоге с современниками, особое место занимает М.А. Булгаков. Спустя почти 70 лет со дня его смерти он остается любимым писателем нескольких поколений людей. Это один из самых цитируемых авторов в русскоязычной аудитории. О булгаковских произведениях можно сказать словами А.С. Пушкина по поводу стихов комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума»: «половина — должны войти в пословицу» [Пушкин 1966: 122]. Несмотря на то, что многие произведения Булгакова долгие годы оставались под запретом, они получили распространение в тамиздате и в самиздате, а когда, наконец, спустя почти тридцать лет после смерти писателя, был опубликован его «закатный» роман «Мастер и Маргарита», М.А. Булгаков стал культовым писателем. Восторженное признание его таланта только укрепилось, когда в конце 1980-х годов российский читатель открыл для себя написанные им еще в середине 1920-х и в 1930-е повесть «Собачье сердце» (1987), пьесы «Зойкина квартира» (публикация 1986 года), «Багровый остров» (1987), «Адам и Ева» (1987), «Батум» (1988) и целый ряд других ранее не публиковавшихся произведений1.
Неудивительно, что творчество М.А. Булгакова оказало огромное влияние на все последующее развитие нашей литературы. Во-первых, это было мощное идейное, мировоззренческое воздействие. Для многих советских людей творения писателя помогли во многом скорректировать само понимание жизни, ее ценностей, они задали высокую планку свободы и открыли глаза на мир несвободы, с его ложью, лицемерием, двоемыслием. Во-вторых, творчество М.А. Булгакова оказало сильнейшее эстетическое влияние. Его произведения и, прежде всего, роман «Мастер и Маргарита», поражали своей новизной, смелым соединением несоединимого: фантастики и злобы дня, лирики и горького сарказма, романтического пафоса, мистики и философской глубины, сложной семантики возможных миров и реалистического анализа. Поскольку булгаковскую прозу и драматургию отличает разнообразие интертекстуальных связей, неудивительно, что, воспринимая эти произведения, читатель тоже подключается к литературному диалогу с самыми разными по своей творческой индивидуальности писателями-предшественниками М.А. Булгакова. Среди них Н.В. Гоголь и М.Е. Салтыков-Щедрин, А.С. Пушкин и А.П. Чехов, Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой, а также А. Данте, Э.Т.А. Гофман, И.В. Гете, Г. Уэллс и другие представители русской и зарубежной литературы.
Интерес к личности и творчеству создателя «Мастера и Маргариты» не утихает как среди читающей публики, так и в общем поле культуры. За последние тридцать лет были экранизированы все наиболее значительные произведения Булгакова: повести «Собачье сердце» (1988 год, режиссер В. Бортко) и «Роковые яйца» (1995, режиссер С. Ломкин), роман «Мастер и Маргарита» (2005 год, В. Бортко; 1994, Ю. Кара; «Пилат и другие» 1972 ФРГ, А. Вайда), пьесы «Дни Турбиных» (1976, В. Басов) и «Бег» (1970, А. Алов и В. Наумов), рассказы из цикла «Записки юного врача» («Морфий» 2008, А. Балабанов).
Целые циклы живописных работ, посвященных произведениям М.А. Булгакова, создали художники. Среди них В. Прокофьев, П. Оринянский, Н. Домашенко, С. Бойко, С. Алимов, М. Загорская, Ю. Чистяков, А. Лаврухин и другие.
Таким образом, обращение наших современников к творчеству М.А. Булгакова сегодня представляет собой многогранный диалог, в который включаются читатели, критики, литературоведы, философы, деятели культуры и, конечно же, писатели. В этой связи исследование форм диалога современных писателей с М. Булгаковым представляется безусловно актуальным.
Диалог в данном контексте выступает отнюдь не просто как художественная форма и не только как феномен развития литературы, но принцип существования культуры в целом и способ осуществления литературно-художественного процесса, в частности. В этом контексте диалог между писателями разных эпох представляет собой квинтэссенцию диалогичности самой культуры.
По словам известного философа и культуролога В.С. Библера, «культура есть форма одновременного бытия и общения людей различных — прошлых, настоящих и будущих культур, форма диалога и взаимопорождения этих культур (...)» [Библер 1991: 289 (Выделено мною. — З.Х.)]. Библер говорит о том, что любая культура, поскольку она живая, находится в постоянном диалоге с самой собой, и добавление каждого нового участника осуществляется по принципу устройства драматического произведения: «те же и Софья». Никто из участников не сходит со сцены, но зато Софокл по-новому звучит после появления Шекспира. Эти идеи могут с полным правом быть применены к проблеме бесконечного диалога, который ведут наши современники с М.А. Булгаковым. В этом разговоре не только каждый современный писатель может ощутить на себе влияние великого мастера, но булгаковские идеи, образы, сюжетные ходы могут обрести новую трактовку в произведениях современных авторов. В то же время каждое новое художественное прочтение текстов, ставших уже классическими, позволяет и им зазвучать по-новому.
Постмодернистская ситуация еще более усложняет диалог с классикой: она становится объектом деконструкции. Подчеркивая эту общую закономерность, философ-постмодернист Ж. Деррида писал о том, что каждая книга — это новая вселенная, которая добавляется к уже существующей и деконструирует ее [Деррида 2007].
Проблемное пространство диалога «писатель — писатель» предполагает целый спектр подходов2.
Основатель идеи диалога культур в отечественной гуманитаристике, М.М. Бахтин задает, по крайней мере, три направления в исследовании данной проблемы. Во-первых, это собственно идея нескончаемого диалога культур, который длится в веках: каждая культура, вовлеченная в общение с последующими эпохами, постоянно уточняет свои множественные смыслы, раскрывающиеся именно во взаимодействии. Во-вторых, Бахтин является автором идеи принципиальной диалогичности любого смысла. В-третьих, М.М. Бахтин выделяет элементарную единицу, клеточку диалога: в качестве такой единицы выступает слово. Ученый говорит о внутренней диалогичности каждого слова, которое явилось продуктом сотворчества многих поколений людей. По мысли ученого, «всякое слово направлено на ответ, и не может избежать глубокого влияния предвосхищаемого ответного слова» [Бахтин 1975: 93]3. Это утверждение, разумеется, относится и к слову писателя, воплощенному в его произведениях, поэтому, воспринимая художественный текст, читатель также включается в диалог и оказывается, таким образом, своеобразным соавтором. В данном случае, согласно Бахтину, основной ценностью диалога становится взаимное понимание собеседников.
Если для Бахтина одной из важнейших категорий диалога является понимание, то М. Хайдеггер утверждает, что главным оказывается общее пространство мысли. В произведении всегда остается некая тайна, а значит, поле непонимания также представляет собой своеобразную диалогическую ценность. Если проецировать мысли Хайдеггера на наше исследование, получается, что булгаковские смыслы никогда не могут быть полностью исчерпаны.
Выдающийся отечественный философ культуры Г.С. Померанц основную ценность диалога определяет как «дух целого» [Померанц 1998]. По мнению мыслителя, этот дух лучше всего сохраняется в таком диалоге, где стороны равнозначны и который по-русски можно назвать беседой. Позицию Померанца можно считать относящейся к позиции Бахтина по принципу дополнительности. Если Бахтин ищет единичку, из которой может вырастать диалог, то Померанц акцентирует внимание на необходимости поля согласия, в котором живет дух целого. По этой причине среди всех форм диалога он отдает предпочтение таким, в которых все стороны равноправны. Идея равноправия участников диалога была сформулирована М. Бубером, мыслившим любую работу читателя в качестве диалога между «Я» и «Ты» [Бубер 1995]. В этом смысле текст и автор этого текста не объект для исследования, а такой же полноправный участник диалога, как и вопрошающий.
Противоположной позиции придерживается в этом вопросе лидер герменевтической мысли XX века Г.-Г. Гадамер. Для него текст выступает в качестве объекта интерпретации. Текст должен стать для интерпретатора достаточно «мертвым» с тем, чтобы выявились его объективные смыслы. Н.К. Бонецкая отмечала, что «Диалектическая встреча собеседников, согласно Гадамеру, осуществляется «в общем предмете»» [Бонецкая 1995: 38], в качестве которого в данном случае выступает текст. Согласно Гадамеру, «диалог ведут не собеседники, но само дело — сам логос, объединяющий их» [Цит. по: Бонецкая 1995: 38].
Применяя общую логику постмодерна к проблеме диалога в культуре и в литературном процессе в частности, Ю. Кристева выделяет особый аспект: главной фигурой диалога между писателем и читателем она считает читателя. Исследовательница указывает на то, что «повествование всегда создается как диалогическая матрица, причем она создается получателем, к которому это повествование обращено» [Кристева 2004: 178]. В этом плане современные писатели оказываются изначально внутренне полилогичными фигурами, поскольку выступают, прежде всего, в роли читателей, принимающих послание. Разумеется, наличие двух одинаковых интерпретаций исключается уже в силу многообразия позиций и творческих кредо, художественных средств и кругозора восприемников. О высокой миссии читателя размышляет Р. Ингарден: «Конкретизация литературного произведения и особенно произведения художественной литературы является результатом взаимодействия двух различных факторов: самого произведения и читателя, в особенности творческой воссоздающей деятельности последнего, которая проявляется в процессе чтения» [Ингарден 1962: 73].
Таким образом, в настоящее время существует целый спектр взглядов по вопросу, что именно составляет главную ценность диалога, его субъект и объект. Возникает уже своеобразный диалог по поводу диалога. В нашей работе, посвященной изучению диалогических связей современных российских авторов 1980—2000-х годов с М.А. Булгаковым, мы будем опираться на важнейшие положения этой формирующейся науки о диалоге. Наиболее соответствующей нашим целям является концепция диалога М.М. Бахтина. Акцентированная Бахтиным проблема диалога внутри литературного процесса легла в основу нашего исследования. Мы, разумеется, будем также учитывать и литературоведческие работы, посвященные анализу творчества М.А. Булгакова.
Каждый год выходит около сотни исследований, посвященных толкованию произведений великого мастера. Сегодня булгаковедение включает биографические и историко-литературные статьи, монографии, диссертационные исследования. Это и труды обобщающего характера, в которых выявляются особенности художественного мира писателя, исследуется своеобразие нравственно-философской проблематики, поэтики булгаковских книг, рассматривается взаимодействие разных видов искусств в его творчестве, и работы, посвященные анализу отдельных его произведений. ([Яновская 1978], [Галинская 1986], [Лакшин 1989], [Чудакова 1988], [Гаспаров 1988—1989], [Смелянский 1988], [Вулис 1991], [Немцев 1991], [Сахаров 1992], [Новиков 1996], [Яблоков 1997а, б], [Петелин 2000], [Васильева-Шальнева 2002, 2006], [Химич 2003], [Соколов 1991, 1996, 2005] и многие другие).
Исследователи давно обратили внимание на то, что в булгаковском творчестве присутствует диалог с целым рядом русских и зарубежных писателей. В связи с этим неудивительно, что в последнее время появляется все больше и больше работ, в которых выявляются эти диалогические связи. Так, огромное число исследований посвящено восприятию Булгаковым гоголевских традиций. Это, в частности, работы Б.Ф. Егорова «Булгаков и Гоголь: тема борьбы со злом» [Егоров 2005], Ю.В. Кондаковой «Гоголь и Булгаков: мистика творчества» [Кондакова 2002], Б.И. Узелевского «Достоевский, Гоголь и Булгаков» [Узелевский 2003], диссертация М.Г. Васильевой «Н.В. Гоголь в творческом сознании М.А. Булгакова» [Васильева 2005]. Большое внимание также уделяется литературным параллелям между творчеством Булгакова и М.Е. Салтыкова-Щедрина, А.П. Чехова, Ф.М. Достоевского, среди зарубежных писателей — Э.Т.А. Гофмана, Г. Уэллса ([Сахаров 1998], [Борисова 1999], [Борисова 2000а], [Борисова 2000б], [Химич 2004], [Титкова 2006], [Владимирова 2005], [Салихова 2002], [Банных 2006], [Новикова 1999] и др.).
Проблема диалога Булгакова с его современниками затрагивается в статьях Н. Кузякиной «Михаил Булгаков и Демьян Бедный» [Кузякина 1988], А. Арьева ««Что пользы, если Моцарт будет жив...» (Михаил Булгаков и Юрий Слезкин)» [Арьев 1988], Е.А. Яблокова «Александр Грин и Михаил Булгаков...» [Яблоков 1991].
Таким образом, ученые стремятся выявить истоки и осмыслить своеобразие булгаковского творчества. Однако вопросу «Булгаков и современная литература» пока уделяется мало внимания. Между тем, изучение этого аспекта диалогических связей не менее важно, поскольку в современной литературе булгаковское влияние ощущается как в творчестве писателей, продолжающих реалистические традиции, так и в произведениях художников, тяготеющих к модернизму и постмодернизму. Однако в данном направлении исследователи пока лишь намечают возможные пути анализа, происходит, так сказать, сбор материала: выявляются имена писателей, воспринявших булгаковский опыт, рассматриваются отдельные произведения, в чем-то типологически близкие творениям Булгакова, продолжающие его традицию. Одни исследователи сосредоточивают свое внимание, прежде всего, на сходстве проблематики, на комплексе социально-философских и религиозных идей. Среди работ подобного плана назовем статью В. Лакшина, в которой возникает довольно неожиданная параллель — «Булгаков и Солженицын» [Лакшин 1992]. Критик утверждает, что оба писателя «подняли коренную тему эпохи — трагизм несвободы и сопротивление духовной личности» [Лакшин 1992: 95].
Но в основном в научно-критической литературе мы встречаем работы, посвященные творчеству авторов, которые, как и Булгаков в «Мастере и Маргарите», обратились к образу Христа, к евангельским сюжетам. Так, исследователи обратили внимание на проблемно-тематические и структурные переклички, существующие между произведениями М.А. Булгакова и Ч. Айтматова «Плаха» (А. Барков «К вопросу методологии исследования философских контекстов романа «Мастер и Маргарита»», Г. Фаст «Образ Христа в художественном творчестве»), Ю. Домбровского «Факультет ненужных вещей» (Г. Анисимов, М. Емцев «Этот хранитель древностей»), В. Орлова «Альтист Данилов» (С. Руденко «Руководствуйтесь вкусом и здравым смыслом»). По мнению Баркова [Барков 2009: http://literarytheory.narod.ru/t03.htm], в произведениях Булгакова и Айтматова возникает мотив восприятия советской реальности как «второй Голгофы», где обречены на гибель мудрые и глубоко понимающие жизнь люди. Г. Фаст [Фаст 2007: http://magazines.russ.ru] в своем исследовании сравнивает ряд трактовок образа Христа в художественной литературе и делает вывод о том, что, и Булгаков, и Айтматов подчеркивают человеческую природу Христа в противовес божественной. С. Руденко [Руденко 2009: http://www.hrono.ru], рассуждая о романе Орлова, отмечает, что его роднит с «Мастером и Маргаритой» как идейный, так и структурный план: в обоих произведениях наличествуют размышления авторов о судьбе художника, активно используются сатирические средства при описании действительности, тесно переплетаются реальное и фантастическое. Г. Анисимов и М. Емцев [Анисимов 1989] называют «закатный» роман Булгакова одним из претекстов произведения Домбровского на основе сходных трактовок образа Понтия Пилата.
В последнее время стали появляться статьи, в которых обнаруживаются связи между творчеством Булгакова и писателей, тяготеющих к постмодернизму. Среди них хотелось бы особо выделить работу О.В. Богдановой, в которой она рассматривает «Мастера и Маргариту» как претекст романа Виктора Пелевина «Чапаев и Пустота» [Богданова 2006]. Автор статьи отмечает, что Пелевин обращается, в первую очередь, к идейному пласту булгаковского произведения, однако он по-новому трактует проблему добра и зла. Писатель-постмодернист не принимает как данность невозможность расчленения доброго и злого начал, что было очевидно для Булгакова, а указывает на относительность самих понятий добра и зла. Это связано с тем, что Пелевин воплощает в своем романе постмодернистский принцип множественности истин. Но при этом, как справедливо заметила О.В. Богданова, между пелевинским «Чапаевым...» и булгаковским «Мастером...» обнаруживается общность и на уровне композиционной структуры, и на уровне системы образов. Осуществленный анализ позволил О.В. Богдановой сделать любопытный вывод о том, что «постмодернизм оказывается не менее созвучен творчеству Булгакова, чем творчеству Пелевина, неслучайно некоторые современные исследователи и критики ведут начало постмодернистского летоисчисления не от Андрея Битова или Венедикта Ерофеева, но от Владимира Набокова и Михаила Булгакова (...) Сравнительно-сопоставительные моменты, выделенные в творчестве двух писателей, позволяют не отделить постмодерн от традиций русской литературы XIX—XXI веков, а создать их взаимосвязь и преемственность» [Богданова 2006: 90].
Обнаруживая влияние Булгакова в произведениях современных писателей, критики порою выявляют неожиданные параллели между творчеством авторов, принадлежащих к массовой и к «элитарной» литературе. Например, исследователь творчества М. Булгакова В.И. Немцев обнаружил творческие переклички и одновременно художественный спор с романом «Мастер и Маргарита» в произведениях таких разных писателей, как Ф. Горенштейн (роман «Псалом») и Э. Тополь (трилогия «Любимые и ненавистные») [Немцев 2004]. Но, к сожалению, автор статьи в большей степени концентрирует внимание на религиозно-идеологических вопросах, а собственно литературные достоинства и недостатки анализируемых произведений остаются вне поля его зрения. Это, на наш взгляд, во многом снижает научную значимость данного исследования. Такой подход в результате приводит к тому, что Э. Тополь и Ф. Горенштейн оказываются в одном литературном ряду. Специфика диалога, в который вступает каждый из них с Булгаковым, их художественные стратегии остаются не проясненными.
Некоторые исследователи идут по пути выявления отдельных мотивов, значимых как в творчестве Булгакова, так и в произведениях современных авторов, при этом они обращаются не только к прозе, но и к поэзии. Например, в сборник научных трудов «Литература в современном культурном пространстве» (Курган 2005) включена статья М.Н. Капрусовой «Мотив очередного «кризиса веры» в литературе последней четверти XX века (диалог М. Булгакова с А. Макаревичем)» [Капрусова 2005а]. Строго говоря, диалог раскрывается автором на примере лишь одного стихотворения Макаревича 1980-х годов «Пооткрывали вновь церквей», в котором содержится ряд аллюзий из «Мастера...». Автор статьи приходит к выводу, что современный поэт переосмысливает булгаковские мотивы и образы, поскольку его лирический герой переживает «кризис веры».
Следует констатировать, что авторы проанализированных нами научно-критических работ, посвященных современной литературе, обычно ограничиваются анализом одного-двух произведений и не стремятся к обобщениям, позволяющим сделать вывод о путях и формах ведения диалога с Булгаковым.
Цель нашего исследования — выявить основные пути литературно-художественных интерпретаций наследия Булгакова, определить характерные функции и формы диалогических связей с ним в произведениях отечественной прозы 1980—2000-х годов, то есть того периода, когда читателю были возвращены все ранее запрещенные творения мастера.
Поставленная цель позволила нам выделить три ключевых теоретических аспекта: проблема традиции; проблема подтекста; анализ интертекстуальных связей. Отсюда вытекает и круг конкретных задач, к решению которых мы стремились:
1. установить причины обращения современных писателей к творчеству Булгакова;
2. на материале романа братьев Стругацких «Отягощенные злом, или Сорок лет спустя» исследовать формы рецепции булгаковской традиции;
3. проанализировать формы и функции булгаковского подтекста на примере повестей А. Житинского «Внук доктора Борменталя» и Э. Рязанова «Предсказание»;
4. определить формы интертекстуальных связей в постмодернистских новеллах Ю. Буйды и рассказах Д. Липскерова.
Объектом анализа в диссертации являются: последнее произведение братьев Стругацких — роман «Отягощенные злом, или Сорок лет спустя», повести А. Житинского «Внук доктора Борменталя» и Э. Рязанова «Предсказание», рассказы Д. Липскерова («Эдипов комплекс», «Окно для наблюдателя») и новеллы Ю. Буйды («Черт и аптекарь», «Седьмой холм»). Эти произведения были выбраны нами по целому ряду причин. Во-первых, мы следовали хронологическому принципу. Так, братья Стругацкие являются писателями советской эпохи, они «вышли» из советского времени.
А. Житинский и Э. Рязанов — люди того же поколения, но в анализируемых произведениях более ярко, чем у Стругацких, отражен сложный характер начала 1990-х годов. Ю. Буйда и Д. Липскеров являются представителями уже нового поколения авторов, ярко заявивших о себе в литературе конца 1990-х. Во-вторых, выбор материала был обусловлен желанием вовлечь в научный оборот произведения разных эпических жанров: роман, повести, рассказы, новеллы. При этом мы намеренно избрали в качестве объекта исследования вещи разного художественного уровня, принадлежащие авторам как первого, так и второго литературного ряда. В-третьих, выбор текстов мотивировался стремлением показать, как происходит диалог с Булгаковым в произведениях, тяготеющих и к реализму, и к постмодернизму, а также представляющих переходные художественные формы. В-четвертых, и это главное, мы стремились на разном материале продемонстрировать, сколь различными путями может идти диалог и какие разнообразные формы он при этом принимает.
Предметом исследования являются диалогические связи с творчеством М.А. Булгакова в отечественной прозе рубежа XX—XXI веков.
Научная новизна работы заключается в том, что в ней впервые
• обобщен и систематизирован литературный материал, позволяющий выявить различные формы диалога современных авторов с Булгаковым;
• определен круг произведений Булгакова, к которым чаще всего апеллируют современные писатели;
• выявлены основные функции булгаковских мотивов и образов, цитат, аллюзий, реминисценций в произведениях современных писателей;
• определены различные формы восприятия булгаковской традиции и литературной игры с ней;
• введены в научный оборот ранее не анализировавшиеся в данном аспекте произведения А. Житинского «Внук доктора Борменталя», Э. Рязанова «Предсказание», Д. Липскерова («Эдипов комплекс», «Окно для наблюдателя»), Ю. Буйды («Черт и аптекарь», «Седьмой холм»);
Теоретико-методологической основой диссертации послужили концептуальные положения работ по проблеме диалогизма в литературе М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана, Ж. Деррида, М. Бубера, М. Хайдеггера, Г. Гадамера, У. Эко. В вопросах теории традиции мы в основном опирались на работы А.С. Бушмина, Д.С. Лихачева, Ю.Н. Тынянова, В.Е. Хализева. Исследование булгаковского подтекста велось на основе трудов А.Р. Лурия, К. Тарановского, В.Я. Мыркина. В области теории интертекстуальности мы опираемся на широкий круг отечественных и зарубежных исследований: Ю. Кристевой, Ж. Женетта, Р. Барта, А.К. Жолковского, Ю.Н. Тынянова, Н.А. Фатеевой, И.В. Арнольд, И.П. Смирнова, И.П. Ильина и др.
В ходе исследования были применены системный, историко-функциональный, структурный, интертекстуальный и сравнительно-типологический методы анализа.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Интерес современных писателей к булгаковскому творческому опыту на разных этапах развития литературы объясняется разными причинами и носит различный характер. Если на рубеже 1980—1990-х годов в Булгакове видели, прежде всего, сатирика и социального диагноста, то в ситуации постмодерна писателей привлекает игровая стихия его творчества.
2. Творческий опыт Булгакова был востребован как писателями, близкими постмодернизму (в частности, Ю. Буйдой и Д. Липскеровым), так и продолжателями реалистических традиций (А. Житинским, Э. Рязановым, А. и Б. Стругацкими).
3. Булгаковское «присутствие» в русской прозе конца XX обнаруживается на различных уровнях: начиная с заголовочного комплекса и до сюжета, композиции, структурообразующих мотивов, системы ключевых фраз, слов, знаковых имен и образов.
4. Основные функции диалога современной прозы с Булгаковым заключаются в следующем: размышления над типологически сходными вечными проблемами актуализируют философскую функцию; особое мироощущение, балансирующее на грани фантастики и реальности в, казалось бы, обыденной ситуации, определяет значимость моделирующей функции и, наконец, структурирующая функция связана с такими свойствами анализируемых текстов, как полифонизм, множественность точек зрения.
5. Восприятие булгаковской традиции воплощается в виде структурной референции, цитации на уровне художественных образов, интерпретации характерных булгаковских тем и мотивов; в виде обращения к формам карнавализации и гротеска. Булгаковский подтекст выражается через диалог-полемику, биографическую цитацию, структурно-сюжетный палимпсест. В постмодернистских текстах наблюдается как следование традиции, так и игра с ней. Форма пастиша используется современными авторами как редуцированная форма пародии на булгаковские произведения.
Апробация работы. Основные положения диссертации были отражены в 6 докладах: на VI и IX межвузовских научных конференциях студентов-филологов (Санкт-Петербург: 7—11 апреля 2003 года и 10—14 апреля 2006 года), на международной конференции «В.А. Богородицкий: научное наследие и современное языкознание» (Казань, 4—7 мая 2007 года), на IV международной научно-методической конференции «Литература в контексте современности» (Челябинск, 12—13 мая 2009 года); на VI Республиканской научно-практической конференции «Литературоведение и эстетика в XXI веке» («Татьянин день») (Казань, 21—23 января 2009 года), на итоговой конференции преподавателей КГУ (Казань, 5 февраля 2009 года), а также в 9 публикациях (три из них — в изданиях, рецензируемых ВАК РФ).
Практическая значимость диссертации: материалы исследования могут использоваться в спецкурсах по современной литературе и по творчеству М.А. Булгакова, а также при разработке курса по истории русской литературы XX века.
Структура работы определилась в соответствии с задачами исследования. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованных источников и научной литературы. Первая глава посвящена изучению булгаковских традиций в современной отечественной прозе (на материале романа братьев Стругацких «Отягощенные злом, или Сорок лет спустя»)»; вторая глава — анализу специфики функционирования булгаковского подтекста в повестях А. Житинского «Внук доктора Борменталя» и Э. Рязанова «Предсказание»; в третьей главе выявляется булгаковский интертекст в творчестве Ю. Буйды и Д. Липскерова, исследуются его формы и функции.
Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях автора:
I. Публикации в изданиях, рекомендованных ВАК
1. Харитонова З.Г. М.А. Булгаков и братья Стругацкие: принцип структурной цитации в романе «Отягощенные злом» / З.Г. Харитонова // Вестн. Тамбовского ун-та. Сер. Гуманитарные науки. — 2008. — Вып. 11 (67). — С. 277—281.
2. Харитонова З.Г. Булгаковские традиции в романе братьев Стругацких «Отягощенные злом» / З.Г. Харитонова // Учен. зап. Казан. ун-та. Сер. Гуманитарные науки. — 2008. — Т. 150, кн. 6. — С. 99—107.
3. Харитонова З.Г. Булгаковский подтекст в повести А. Житинского «Внук доктора Борменталя» / З.Г. Харитонова // Вестн. Тамбовского унта. Сер. Гуманитарные науки. — 2009. — Вып. 4 (72). — С. 173—177.
II. Публикации в других научных изданиях:
4. Харитонова З.Г. Булгаковский подтекст в повести Э. Рязанова «Предсказание»: мотивы и образы / З.Г. Харитонова // Литература в контексте современности: сб. материалов IV Междунар. науч.-методической конф., Челябинск, 12—13 мая 2009. — Челябинск: Энциклопедия, 2009. — С. 341—344.
5. Харитонова З.Г. Экспрессионистские тенденции в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» / З.Г. Харитонова // В.А. Богородицкий: научное наследие и современное языкознание: труды и материалы Междунар. науч. конф., Казань, 4—7 мая 2007 г. — Казань, 2007. — С. 273276.
6. Харитонова З.Г. Черты экспрессионизма в раннем творчестве Михаила Булгакова / З.Г. Харитонова // Литература и реальность: XX век: сб. ст. — СПб.: Фак. филол. и искусств СПбГУ, 2007. — С. 21—28.
7. Харитонова З.Г. Черты импрессионистской прозы в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» / З.Г. Харитонова // Русская и сопоставительная филология '2008: Исследования молодых ученых: [сборник] / [редкол. Н.А. Андрамонова (отв. ред.) и др.]. — Казань: Изд-во Казан. гос. ун-та, 2008. — С. 125—126.
8. Харитонова З.Г. Диалог с М. Булгаковым в творчестве Ю. Буйды (на примере рассказа «Черт и аптекарь») — Сборник итоговой научной конференции филологического факультета КГУ за 2008 год (находится в печати).
9. Харитонова З.Г. Шариков и Дружков: Булгаковский палимпсест в повести А. Житинского «Внук доктора Борменталя» — Сборник VI Республиканской научно-практической конференции «Литературоведение и эстетика в XXI веке («Татьянин день») — 2009 год (находится в печати).
Примечания
1. В публикации «Почти академический Булгаков» (Литературная газета, январь 1990 года) сообщается: «Сегодня уже не требуется смелости, чтобы издавать Булгакова. Сегодня он бьет все рекорды: по статистике, каждая десятая купленная в этом году книга — булгаковская».
2. Все эти подходы представляют собой существенную компоненту герменевтического дискурса XX—XXI веков, и их анализ выходит далеко за пределы возможностей данной работы. Мы остановимся практически лишь на одной проблеме — проблеме главной ценности диалога.
3. Применительно к нашей теме это высказывание может иметь глубокий смысл, так как в поле диалога может оказаться бытование языка того или иного автора в произведениях последователей.
| К оглавлению | Следующая страница |