Посвящается памяти Наталии Абрамовны Ушаковой
«Настоящему моему лучшему другу Николаю Николаевичу Лямину.
Михаил Булгаков. 1925 г. 18 июля. Москва».
Этой надписи еще нет. Она появится через восемь месяцев. Нет и известного автора «Дней Турбиных» — это будет через два года. Тем более нет знаменитого автора «Мастера и Маргариты» — до того пройдут десятилетия.
Сейчас недавно перебравшийся в Москву, немолодой уже, начинающий писатель Михаил Булгаков стоит в квартире, вернее в комнате, Сергея Сергеевича Заяицкого1 и тревожно вглядывается в людей, которые, тыкаясь в загромождающие коридор койки, неторопливо заполняют жилище хозяина. Булгаков будет читать только что законченную рукопись «Белой гвардии».
Там они и познакомились, Михаил Афанасьевич Булгаков и Николай Николаевич Лямин.
В 1915 году потомственный почетный гражданин Москвы Лямин окончил историко-филологический факультет Московского университета и был оставлен при кафедре западноевропейской литературы. Он свободно владел несколькими языками, прекрасно знал историю западноевропейской культуры, русскую историю и литературу. В момент описываемых событий Николай Николаевич работал научным сотрудником Государственной Академии художественных наук (ГАХН) и старшим библиотекарем Библиотеки ВСНХ2. Характером был мягок и дружелюбен, очень искренне и сердечно относился к друзьям, любил веселое живое общество, обладал хорошим чувством юмора — однажды, заполняя анкету, на вопрос: «Как Вы отнеслись к Великой Октябрьской социалистической революции?» — он ответил: «Очень испугался, но быстро оправился».
На следующее чтение «Белой гвардии» Лямин пригласил всех к себе — он с женой, Наталией Абрамовной Ушаковой, художником-графиком, занимал две комнаты большой коммунальной квартиры в Савельевском переулке. Симпатия между Булгаковым и Ляминым возникла сразу, и, если бы я знал чуть-чуть меньше, написал бы, что вскоре она переросла в дружбу...
Потом Булгаков быстро пошел в гору. После выхода «Белой гвардии» Волошин3 писал Ангарскому4: «...Как дебют начинающего писателя ее можно сравнить только с дебютами Достоевского и Толстого»5. Затем шумный успех «Дней Турбиных». В комнате Лямина, где собиралось по 20—30 человек, Булгаков читает новые и новые свои произведения. Появились и новые, уже из театрального мира, друзья. К этому времени относится шуточный «Дневник Лямина»6, где записи на самом деле вели от имени Николая Николаевича его друзья, которые, как это обычно бывает в компаниях, выбрали для подтрунивания самого добродушного и безобидного человека. Многое в тексте «дневника» прояснили комментарии Н.А. Ушаковой, которая любезно разрешила мне сделать их магнитозапись.
Начало «дневнику» положила Любовь Евгеньевна Белозерская, ставшая незадолго до этого второй женой Булгакова. Ее первую запись в «дневнике», помеченную «22, суббота», следует датировать 22 августа 1925 года. Текст отражает атмосферу раннего московского периода булгаковской прозы. Театральный период еще только-только начинается: в январе Булгаков приступил к работе над пьесой «Белая гвардия», переработанной вскоре в «Дни Турбиных».
«22, суббота.
Сегодня удрал с этой чертовой службы в 3 часа — мигрень. До чего надоела библиотека: книги, книги и книги7. Мертвое дело. Сидя за большим столом, мечтаю о той минуте, когда за мной хлопнет дверь. По натуре я писатель, или нет, издатель. Для этого только, к сожалению, нужны деньги. Если на первое время сделать так: Миша Булгаков напишет. Боб8 нарисует иллюстрации (тушью у нее выходит удачно), я издам, Л.Е.9 поможет по распространению. Мой Шюзвиль10 ни с места. Хотя в мозгу весь готов11. Вчера Боб пустил ко мне приятеля. Сидел, сидел, сидел, сидел. А все она. Надо было его гнать. Это можно всегда сделать вежливо и незаметно»12.
Следующая запись, начатая через год с небольшим также Белозерской, носит уже явную печать театрального периода творчества Булгакова. Прошедшее между записями время было заполнено работой над пьесами «Зойкина квартира» (окончена в декабре 1925 года) и «Дни Турбиных» (окончена в январе 1926 года). Обе премьеры состоялись в октябре 1926 года.
«31 октября 1926 г.».
Перерыв полтора года...
«...Опять гости, съели всю баранину, черт бы их побрал! Но в хорошем обществе принято не возмущаться... Много нового: Мака13 написал две пьесы: одна идет хорошо, хорошо играют14, а вторая "Mauvais ton"»15.
Запись этого дня продолжает Виктор Яковлевич Станицын16, актер МХАТа, игравший в «Днях Турбиных» немецкого офицера:
«Грозится написать третью! Придется опять таскаться на генеральные репетиции!17 Буду надеяться, что после этих будущих генеральных не напросятся на обед...»
Продолжает Белозерская:
«А "героине" Зойке нос наклеили. Зачем? Она гораздо лучше без носа. Я в крайне раздраженном состоянии. Мне бы следовало влюбиться, но вот что Боб скажет?»
Снова Станицын:
«Ну все равно. Сам себе признаюсь — Тумская18 очаровательна! Не знаю, что делать? Кроме постоянного лицезрения Булгакова приходится выслушивать постоянные разговоры об этих ужасных пьесах, которые так хлестко (дай Бог ему здоровья) — обласкал Блюм»19.
Белозерская:
«Попутно занозил себе пятку (зачеркнуто три слова). Занозу тащили я сам, и Боб, и Бог. У меня есть чудный друг — Патя Попов, он мой старый знакомый и философ20. Служит у нас в РКИ21 и пишет разную галиматью (Макину биографию например)».
Станицын:
«Уже дошел до самых корней его происхождения (несколько слов зачеркнуто). Зачеркнул написанное — мое внутреннее РКИ не пропускает».
Булгаков:
«Рассказывал опять про тетку Данцига. Опять не поверили, подлецы! А между тем, тетка действительно померла. И сидел Стани22 (несимпатичный) и немедленно рассказал, что его тетка умерла от укуса бешеной канарейки!! (Тоже, наверное, соврал!)»
Станицын:
«Выяснилось, что Булгаков ничего писать не может. Пишет весьма самоуверенные надписи на своих портретах, к., например, на карточке, подаренной моей жене23. Теперь понятно, почему он отвергает такой изумительный сюжет, как "тетка Данцига". Заболел бедный! "Mania Maguifica"!!24 Даст Бог, поправится!»
Следующая запись сделана Е. Понсовой25, ставшей женой Станицына. События между этими записями уже приведены в прим. 17.
«21.III Почти год ничего не записывал! (Три строки зачеркнуты.) Опять были Станицыны. Пришлось-таки пригласить!! Неловко, был все-таки на свадьбе! Должен был быть Булгаков. Не пришел, подлец! Должно быть, запил. Признавался в любви жене Станицына, конечно, не искренне, а по долгу хозяина дома. Кажется, не поверила! Наплевать! Кстати, из моих афоризмов: Смердяков был худым, а Демьян Бедный толстый. Ха! Ха! Ха! Долго смотрел на Шапошникова26, не завести ли мне монокль? Все-таки импозантно!»27
Белозерская:
«Женщины вешаются мне на шею и кричат: "На Разгуляй! На Разгуляй!"28 Ну, я и вожу!!»
Понсова:
«Сам себя презираю. Впился в губы жене Станицына. Откуда во мне столько сладострастья. Разве что по Дарвину!»
Следующая и последняя запись в «дневнике Лямина» сделана через полтора года также Понсовой. Булгаков к этому времени закончил работу над пьесой «Бег», читал ее в театре, заключил договор и сдал текст в МХАТ. И хотя беззаботный шуточный тон «дневника» не изменился, на горизонте Булгакова появились две маленькие далекие тучки, не предвещавшие, казалось бы, ничего особенного: запрещена «Зойкина квартира» и снят с репертуара «Бег».
«13 августа 1928 г.
Опять были Станицыны и Булгакова. Сам Булгаков в Ленинграде. Зачем его туда черт носит — никому не известно. В его отсутствие впился в губы его жены. Опять сладострастие! Боже мой! Куда мы идем?! Лечиться мне или не лечиться — вот в чем вопрос!! А по-моему, во мне есть что-то Гамлетовское!! Сейчас соврал насчет флейты, будто бы видел ее только на расстоянии 3-х верст. Поймали! Но неловкости не ощущал».
Ведение «дневника» прекратилось, когда небо над Булгаковым начало темнеть. Впрочем, не только над Булгаковым. Потемнело оно и над некоторыми друзьями, над театрами, над страной. Он продолжал часто бывать в Савельевском переулке, подолгу разговаривал с Николаем Николаевичем, который добросовестно восполнял обширные пробелы в гуманитарном образовании Булгакова29, они ходили на лыжах, много играли в шахматы. В печати же против Булгакова развернулась травля. Его перестали печатать, а весной 1929 года были запрещены все его пьесы. Но Булгаков продолжает писать: ранние редакции «Мастера и Маргариты», «Тайному другу», «Мольер», «Блаженство» и письма — письма правительству с просьбой выпустить его за границу.
«По ночам я мучительно напрягаю голову, выдумывая средства к спасению. Но ничего не видно. Кому бы, думаю, еще написать заявление?..» — писал он тогда брату30.
Когда была запрещена и новая его пьеса «Мольер», Булгаков уничтожает свои рукописи и 28 марта 1930 г. пишет письмо Сталину. Через восемнадцать дней застрелился Маяковский, через двадцать один Сталин позвонил Булгакову:
— ...Вы где хотите работать? В Художественном театре?
— Да, я хотел бы. Но я говорил об этом — мне отказали.
— А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся... (Вулис А. Серьезность несерьезных ситуаций. Ташкент, 1984, с. 237—238.)
В связи с этим я вспомнил анекдот о звонке Сталина в театр:
— Позовите директора театра... Говорит Сталин... Нет на месте? Хорошо, я позвоню через десять минут.
Через десять минут:
— Позовите директора театра... Как умер?
Так Булгаков начал работать в МХАТе и Театре Рабочей Молодежи, а вскоре снова вернулся к роману «Мастер и Маргарита». В одной из его глав — «Сон Никанора Ивановича» — рассказывается о том, как управдом попадает во сне в «мужской театр», где многочисленную «публику» призывают сдавать государству валюту и ценности.
Вот что написал мне по этому поводу старый работник военной разведки Л. Хургес (письмо от 13 ноября 1985 года)31:
«Насчет изъятия ценностей в 30-е годы: такие изъятия действительно производились "компетентными органами" в фонд индустриализации страны. Методы изъятия были довольно примитивными, а иногда и весьма остроумными (причем учти, что об этом я слышал из вторых уст и поэтому за 100% достоверность ручаться не могу). <...> "Брали" всех, у которых могли быть ценности: бывших купцов в царское время, бывших нэпманов, зубных врачей и техников, словом, всех "подозрительных"».
Вот под эту метлу и попал Никанор Иванович Босой, а написана эта глава «Мастера и Маргариты», как выяснилось, по рассказу Николая Николаевича Лямина.
Из воспоминаний Н.А. Ушаковой:
«Николая Николаевича тоже вызвали. Уж не знаю, почему они решили, что у нас что-то есть. Может быть, потому, что они уже вызывали первую жену Николая Николаевича — Александру Сергеевну Лямину, которая была из известной купеческой семьи Прохоровых, кроме того, у них уже сидела ее тетка. Николай Николаевич просидел там недели две».
«Тогда Никанора Ивановича посетило сновидение, в основе которого, несомненно, были его сегодняшние переживания. Началось с того, что Никанору Ивановичу привиделось, будто бы какие-то люди с золотыми трубами в руках подводят его, и очень торжественно, к большим лакированным дверям, У этих дверей спутники сыграли будто бы туш Никанору Ивановичу, а затем гулкий бас с небес весело сказал:
— Добро пожаловать, Никанор Иванович! Сдавайте валюту. — Удивившись крайне, Никанор Иванович увидел над собой черный громкоговоритель.
Затем он почему-то очутился в театральном зале, где под золоченым потолком сияли хрустальные люстры, а на стенах кенкеты. Имелась сцена, задернутая бархатным занавесом, по темно-вишневому фону усеянным, как звездочками, изображениями золотых увеличенных десяток, суфлерская будка и даже публика.
Удивило Никанора Ивановича то, что вся эта публика была одного пола — мужского и вся почему-то с бородами. Кроме того, поражало, что в театральном зале не было стульев и вся эта публика сидела на полу, великолепно натертом и скользком» («Мастер и Маргарита»).
Из письма Л. Хургеса:
«Поскольку брали массово, а насчет тюрем покойник Николай оставил весьма скромное наследство, да и "аппарат" в те времена был еще не так многочисленен, то обработку вели массово. В камеру, в которую обычно помещалось человек 10—15, набивали 50—60. Кормили соленой пищей, а воду давали "ограниченно" (один из самых любимых и испытанных методов для получения результата)».
Из «Воспоминаний» Н. Мандельштам:
«...Когда ощущалась нужда в тюремной жилплощади, эти крохотные камеры набивались до отказа. Об этом мы впервые услышали во время изъятия ценностей. <...> О[сипа] М[андельштама] кормили соленым, но пить не давали — это делалось сплошь и рядом с сидевшими на Лубянке».
Осведомленность Булгакова об этих обстоятельствах явствует из дневниковой записи третьей жены писателя Елены Сергеевны за 11 декабря 1933 года. Когда Булгаков услышал, что некто советовал отправить его на три месяца на Днепрострой и не кормить, дабы он перестроился, Михаил Афанасьевич ответил: «Есть еще способ — кормить селедками и не давать пить»32.
Недавно мне тоже пришлось побывать там, где сидел Николай Николаевич, в Бутырской тюрьме. Эта глава из «Мастера и Маргариты» припомнилась моментально! Совершенно точно: большие лакированные двери, «архангелы с золотыми трубами в руках» — конвой с автоматами, и громкоговоритель при входе (правда, не черный), и спать приходилось на полу, действительно скользком и натертом до блеска телами, и борода отрастала, потому что там ее не бреют, а подстригают машинкой, и сияют под почерневшими потолками камер, ни на миг не угасая, мощные «хрустальные люстры и кенкеты». Не раз вспомнил я и Николая Николаевича, и Булгакова, и 15 главу романа:
«Тут послышался мягкий звон колокольчика, свет в зале потух, занавесь разошлась, и обнаружилась освещенная сцена с креслом, столиком, на котором был золотой колокольчик, и с глухим черным бархатным задником.
Из кулис тут вышел артист в смокинге, гладко выбритый и причесанный на пробор, молодой и с очень приятными чертами лица. Публика в зале оживилась, и все повернулись к сцене. Артист подошел к будке и потер руки.
— Сидите? — спросил он мягким баритоном и улыбнулся залу.
— Сидим, сидим, — хором ответили ему из зала тенора и басы.
— Гм... — заговорил задумчиво артист, — и как вам не надоест, я не понимаю? Все люди как люди, ходят сейчас по улицам, наслаждаются весенним солнцем и теплом, а вы здесь на полу торчите в душном зале! Неужто уж программа такая интересная? Впрочем, что кому нравится, — философски закончил артист» («Мастер и Маргарита»).
Из письма Л. Хургеса:
«К окну над дверью (камеры. — Л.П.) со стороны коридора ставили лестницу-стремянку, на ее верху устраивался работник органов и через открытое над дверью окошко "читал лекции" об индустриализации и необходимости ее осуществления без иностранной помощи. "Лекторы", конечно, сменялись, и "лекции" продолжались почти круглые сутки сразу для всех сидящих в камере. Поскольку комфорт в камере был не ахти, да и жрать (а особенно пить) очень хотелось, то постепенно квартиранты начинали "раскалываться" и сдавать золотишко, и их сразу же (пока) отпускали по домам».
«Поэзия ли Пушкина произвела такое впечатление или прозаическая роль конферансье, но только вдруг из зала раздался застенчивый голос:
— Я сдаю валюту.
— Милости прошу на сцену! — вежливо пригласил конферансье, всматриваясь в темный зал.
И на сцене оказался маленького роста белокурый гражданин, судя по лицу, не брившийся около трех недель <...>.
— Где же спрятали?
— У тетки моей, Пороховниковой, на Пречистенке...» («Мастер и Маргарита»).
Из воспоминаний Н.А. Ушаковой:
«Тетка эта, Прохорова, у них уже долго сидела. Какое-то ожерелье или колье они искали... не помню, чье оно и у кого было спрятано. И Николая Николаевича все время об этом спрашивали, но он от всего отказывался и говорил, что ничего не знает».
«— Да, кстати: за одним разом, чтобы машину зря не гонять... у тетки самой ведь тоже есть? А?
Канавкин, никак не ожидавший такого оборота дела, дрогнул, и в театре наступило молчание.
— Э, Канавкин, — укоризненно-ласково сказал конферансье, — а я-то еще похвалил его! Нате, взял да и засбоил ни с того ни с сего! Нелепо это, Канавкин! Ведь я только что говорил про глаза. Ведь видно, что у тетки есть. Ну, чего вы нас зря терзаете?» («Мастер и Маргарита»).
Н.А. Ушакова:
«А первую жену Николая Николаевича тоже туда вызывали и тоже колье спрашивали, но они заранее договорились ни в чем не признаваться».
«— Сергей Герардович, — обратился к нему конферансье, — вот уже полтора месяца вы сидите здесь, упорно отказываясь сдать оставшуюся у вас валюту, в то время как страна нуждается в ней, а вам она совершенно ни к чему, а вы все-таки упорствуете. Вы — человек интеллигентный, прекрасно все это понимаете и все же не хотите пойти мне навстречу.
— К сожалению, ничего сделать не могу, так как валюты у меня больше нет, — спокойно ответил Дунчиль.
— Так нет ли, по крайней мере, бриллиантов? — спросил артист.
— И бриллиантов нет.
Артист повесил голову и задумался, а потом хлопнул в ладоши. Из кулисы вышла на сцену средних лет дама, одетая по моде, то есть в пальто без воротника и в крошечной шляпке. Дама имела встревоженный вид, а Дунчиль поглядел на нее, не шевельнув бровью.
— Кто эта дама? — спросил ведущий программу у Дунчиля.
— Это моя жена, — с достоинством ответил Дунчиль и посмотрел на длинную шею дамы с некоторым отвращением.
— Мы потревожили вас, мадам Дунчиль, — отнесся к даме конферансье, — вот по какому поводу: мы хотели вас спросить, есть ли еще у вашего супруга валюта?
— Он тогда все сдал, — волнуясь, ответила мадам Дунчиль.
— Так, — сказал артист, — ну, что же, раз так, то так» («Мастер и Маргарита»).
Н.А. Ушакова:
«В общем, он ничего не говорил о тетке до тех пор, пока ее не провели перед ним. Тогда он убедился, что они ее все равно знают».
«— Одну минуточку! — остановил его конферансье. — Позвольте мне на прощанье показать вам еще один номер из нашей программы, — и опять хлопнул в ладоши.
Черный занавес раздвинулся, и на сцену вышла юная красавица в бальном платье, держащая в руках золотой подносик, на котором лежала толстая пачка, перевязанная конфетной лентой, и бриллиантовое колье, от которого во все стороны отскакивали синие, желтые и красные огни» («Мастер и Маргарита»).
Н.А. Ушакова:
«Потом у нас сделали обыск, но у нас, конечно, ничего не было, и они унесли две дешевые побрякушки со стекляшками вместо камней, и Николая Николаевича выпустили. И вот, он Булгакову обо всем этом подробно рассказывал, и тот написал эту главу про сон Никанора Ивановича почти слово в слово».
Теперь понятно, почему, едва написав в начале сентября 1933 года главу о Босом (тогда она называлась «Замок чудес» и была 8-й)33, Булгаков прежде всего читает ее Н.Н. Лямину (17 и 27 сентября). Глава была больше по объему, со 117 по 292 страницу авторской пагинации, и откровеннее по содержанию:
«Вовсе не потому, что москвич Босой знал эти места, был наслышан о них, нет, просто иным каким-то способом, кожей, что ли, Босой понял, что его ведут для того, чтобы совершить с ним самое ужасное, что могут совершить с человеком, — лишить свободы»34.
Однако, узнав 12 октября, что арестованы его друзья Эрдман и Масс, Булгаков ночью уничтожает эту главу романа и возвращается к ней лишь спустя значительное время. В начале 1934 года история с Босым и Лубянкой находит продолжение на страницах 555—588 после главы 20-й, но и этот текст вырван и уничтожен (вероятно, в связи с арестом О. Мандельштама, жившего по соседству). И все же эта тема так волновала Булгакова, что в законченной в 1936 году 3-й редакции «Мастера и Маргариты» под № 16 появляется новый вариант главы, называющийся «Что снилось Босому»35.
К этому периоду относятся 19 сохранившихся писем Н.Н. Лямина М.А. Булгакову (ИРЛИ, Рукописный отдел, фонд 369, № 437 — «Н.Н. Лямин»), полный текст которых приводится в приложении36. Ответные письма Булгакова Наталия Абрамовна была вынуждена уничтожить, поэтому будем, где возможно, сопоставлять письма Лямина с сохранившимися ответами Булгакова их общему другу П.С. Попову.
Осенью 1930 года во время разгрома ГАХНа и Пречистенки Попов был арестован, но через год «вынырнул» в окрестностях Ленинграда, куда в это время было выслано около 80 тысяч москвичей и где ему предстояло теперь жить вместе с женой Анной Ильиничной, внучкой Л.Н. Толстого. Давая о себе знать, Попов спрашивал у Булгакова:
«Цел ли Коля (Н.Н. Лямин. — Л.П.) и что поделывает — поджидал, но не получил от него весточки»37.
В то время чье-либо молчание было серьезным поводом для беспокойства.
«Позвонил Тате (Н.А. Ушаковой. — Л.П.) <...> — отвечал Булгаков. — Коля живет пристойно, но простудился на днях»38.
Это означало: Лямин на свободе, но недавно были неприятности (вероятно, бутырская эпопея с валютой).
Казалось, жизнь постепенно входит в колею.
Письмо № 2 из Ленинграда в Москву
1.VIII.32 г.
Дорогой Мака!
Меня искренне обрадовало твое письмо. Жаль, конечно, что ты никуда не выбрался на отдых, но, по-видимому, у тебя появилась интересная работа39.
Ты грозишь сделаться самым осведомленным знатоком Мольера40. Мне очень хотелось бы быть в Москве, чтобы узнать, как ты думаешь писать биографию Мольера и переделывать «Мещанина во дворянстве»41. Не пиши только слишком научной сухой биографии, изложи лучше главное из жизни Мольера в беллетристической форме. Ведь это должно у тебя получиться так хорошо! Если тебе необходимы какие-нибудь книги, которых нет в Москве, я постараюсь разыскать их у ленинградских антикваров. Пришли только список поскорее, ибо 15 я уже вернусь. Теперь, что касается Завадского42. Мне очень хотелось бы видеть «Мещ. во дворянстве» на сцене не только в твоей переделке, но и в твоей постановке. Неужели и на этот раз тебе не удастся получить самостоятельной сценической работы?
Лодя А.43 написал мне, что в Москве исчезли какие бы то ни было спиртные напитки. Это меня беспокоит, так как я давно уже пощусь. Надеюсь, что к моему приезду (15-го числа) ты раздобудешь, чем меня угостить. Явлюсь к тебе тотчас же.
Мы живем по-прежнему хорошо. Ездили с Пашей и Аннушкой44 по Неве на пароходе в Шлиссельбург и обратно. Любовались чудесным Ладожским озером. 7-го отправимся в Тярлево45 и на этот раз будем осматривать Детское Село46.
Целую тебя крепко. Тата47 шлет привет.
Коля.
Письмо Булгакова Попову от 4.VIII.1932 г. из Москвы в Ленинград48:
Дорогой друг Павел Сергеевич!
Как только Жан Батист Поклен де Мольер несколько отпустит душу, я получу возможность немного соображать, с жадностью Вам стану писать.
Биография — 10 листов — да еще в жару — да еще в Москве!
А Вам хочется писать о серьезном и важном, что немыслимо при наличии на столе Grimarest, Despois и других интуристов.
Сейчас я посылаю Вам и Анне Ильиничне дружеский привет и отчаянное мое сожаление, что не могу повидать Вас 7-го.
Спасибо Вам за память.
Непременно напишите, сколько времени еще будете жить в Тярлеве.
Ваш М.
Письмо Булгакова Попову от 18.VIII.1932 г. из Москвы в Ленинград49:
Дорогой Павел Сергеевич,
Коля (Н.Н. Лямин. — Л.П.) передал мне Ваше письмо. Оно угодило в самую мертвую паузу, потому что все слопал Нащокинский переулок, в котором надстраивается дом (Булгаков ожидает получения квартиры, чем объясняет отсутствие денег. — Л.П.).
Но:
я жду денег. Как только они будут получены (а если их не будет, то вообще ерунда выйдет), Ваш уважаемый заказ будет исполнен.
Вчера я уже ломал голову, но пока еще ничего не вышло.
Итак, все меры принимаются!
Обнимаю Вас.
Анне Ильиничне привет!
Ваш М.
Письмо № 3 из Москвы в Ленинград
14.VII.33
Милый Мака, не могу сообщить тебе ничего радостного. Я только что был в строительной конторе твоего дома50 и узнал, что твоя квартира усохла на 13 кв. метр. Прибегнул к усиленным мольбам, жалобам и легким угрозам. В результате удалось установить при помощи коротконогой девицы и Петра Александр., что пострадали также квартира над тобой и под тобой. Дело будто бы в том, что этих 13 кв. м. никогда и не существовало. (Эти) Они явились плодом небрежности архитектора, который неправильно спроектировал лестничную клетку и еще что-то. Мне предложили расписаться в том, что вопрос со мной согласован. Я отказался, написав: «Ввиду отсутствия М.А. Булгакова план мне сообщен». Очень обидно уменьшение площади с 60 кв. м. на 47. Во всяком случае в связи с этим пребывания своего в Ленинграде не сокращай. Таков мой совет потому, что твое отсутствие — едва ли что-нибудь изменит. У меня в жизни тоже распоряжается нечистая сила51.
15-го мы на пароходе никуда не едем, ибо прорвались шлюзы. Черт знает что такое!
Целую вас обоих, также и Тата.
Коля.
Удивлен полным отсутствием от вас каких бы то ни было известий.
Следующие три года проходят более-менее спокойно. Попову с женой удалось вернуться в Москву. Друзья изредка обменивались письмами, в основном во время поездок.
Булгаков тем временем ушел из Театра Рабочей Молодежи, продолжал писать правительству и Сталину письма о заграничной поездке, развелся и женился третий раз и очень много работал. Закончил третью (первую полную) редакцию «Мастера и Маргариты», репетировал в МХАТе «Мертвые души», написал пьесы «Иван Васильевич», «Адам и Ева», «Полоумный Журден», «Война и мир», «Пушкин», киносценарии «Мертвые души» и «Ревизор», переработал «Зойкину квартиру», закончил книгу о Мольере.
Лямин занимался своей работой, организовал и заведовал библиотекой Академии коммунального хозяйства, а в январе 1936 года был принят на должность ученого секретаря Государственной библиотеки им. Ленина.
А вокруг уже не то чтоб помрачнело, а, можно сказать, почернело. Вслед за выстрелом Маяковского грянул уже настоящий гром — выстрел в Кирова, и после первых громких процессов развернулись массовые репрессии.
«Некоторых наших знакомых уже арестовали, — рассказывает Н.А. Ушакова, — и, когда мы откуда-нибудь возвращались домой, всегда всматривались в подъезд, думали, что нас уже ждут...»
Да, разные приходили на чтения люди. Еще не успевшего принять дела Лямина вызвали директор Библиотеки им. Ленина Елена Федоровна Розмирович (уму непостижимо, как попала туда председатель Следственной комиссии Верховного трибунала ВЦИК) и без объяснения причин предложила ему подыскать другое место работы. Он все понял. Перешел в библиотеку Академии архитектуры и стал ждать ареста. За ним пришли довольно скоро. Ночью 3 апреля 1936 года. Он был спокоен и думал, казалось, больше о друге, чем о себе: «Уничтожь Макины письма», — шепнул он, прощаясь, жене. Потом Бутырская тюрьма и долгая дорога на север, во владения страшного человека по фамилии Мороз — лагерь Чибью.
В апреле 1987 года в узкой щели прогулочного дворика Ярославской тюрьмы увидел я освещенную клетчатым солнцем выцарапанную на бетонной стене плохо сохранившуюся надпись: «Идем на Чибью». Так я и здесь, спустя полвека, продолжаю идти по следам тех, кто ходил арбатскими переулками.
Переписка Лямина и Булгакова прервалась на три года. Булгаков перешел из МХАТа в Большой театр, писал оперные либретто, инсценировал «Дон Кихота», переработал «Бег» и заканчивал пьесу «Батум», но главное — закончил шестую (вторую полную) редакцию «Мастера и Маргариты».
Через три года, когда Лямин через Москву следовал к месту своего вынужденного поселения в Калугу, они почему-то не встретились. Почему-то... На вокзале Николая Николаевича встретили жена и Павел Сергеевич Попов. Лямин тайно переночевал у Поповых. На следующий день они тоже почему-то не встретились, и Лямин уехал в Калугу. Ему предстояла жизнь человека, вырванного из круга близких ему людей, из ставших родными московских переулков, оторванного от семьи, от любимой работы, оторванного от жизни.
Письмо № 12 из Калуги в Москву
9/II 39 г.
Дорогой Мака!
Из дальних странствий воротясь, я нашел тихий приют в г. Калуге, насчитывающем около 100.000 жителей и расположенном на р. Оке. Здесь много деревянных одноэтажных домиков и садов, имеются превосходные архитектурные памятники конца XVIII и нач. XIX в. Население состоит преимущественно из стариков или, вернее, из старушек, блуждающих по улицам как тени. В 40 минутах ходьбы от меня сосновый бор, река совсем близко.
Настроение у меня ровное, вернее, нет никакого. Что буду делать — не знаю. Недели три посвящу приятному отдыху (может быть, он и затянется), а дальше буду послушен велениям судьбы, впрочем, как всегда. Очень мне хотелось бы знать, над чем ты сейчас работаешь (ведь это меня всегда так близко трогало). Кое-какие сведения газетного порядка до меня доходили, но весьма смутные. Напиши подробнее, да боюсь, что ты поленишься. Конечно, исключительно хотелось бы повидаться, только ведь из этого ничего не выйдет. Меня калачом не заманишь в Москву, через которую я промелькнул как метеор. Зная твой характер, опасаюсь, что ты никогда не соберешься в Калугу.
Напиши мне о Люсе, о Сереже. Он, наверное, стал совсем большой и мудрый. Мне почему-то кажется, что прошла вечность с тех пор, как я никого не видел.
Крепко целую вас всех, тебя, Люсю и Сережу.
Твой Коля.
Мой адрес:
Калуга. Ул. Марата. Д. 13.
«Очень мне хотелось бы знать, над чем ты сейчас работаешь (ведь это меня всегда так близко трогало)...»
«Напиши подробнее, да боюсь, что ты поленишься».
«...Исключительно хотелось бы повидаться...»
«Зная твой характер, опасаюсь, что ты никогда не соберешься в Калугу».
Да, в Калугу Булгаков не приехал.
Письмо № 13 из Калуги в Москву
19/II52
Дорогой Мака!
Вчера вечером я сидел, углубившись в чтение «Литературных воспоминаний» Анненкова, когда внезапно все мои мысли переключились совсем на другое. По радио раздался громкий голос, возвестивший передачу сцен из «Дней Турбиных». Как будто до сих пор таких передач еще не было. С такой яркостью вспомнились прошлые годы и наша дружба. Вина — не помню какого года, первая генеральная репетиция «Дней Турбиных» (еще в театре тогда было очень жарко)53, твой огромный успех. А потом мысленно я перебывал и на «Зойкиной квартире»54, и на «Багровом острове»55. Почему-то особенно явственно представился мне диспут в театре Мейерхольда, на котором выступали Луначарский и ты56. Старался, главу за главой, вспомнить весь твой роман57 и досадовал на провалы в моей памяти. Как бы мне хотелось перечитать его еще раз, как бы хотелось быть около тебя, а я даже не имею возможности съездить в Москву.
О моей жизни мне писать действительно нечего. Я стараюсь возможно добросовестно обучать немецкому языку моих питомцев, но это далеко не всегда удается. Тата у меня загостилась, впрочем, 24 она выезжает с валенками для вашей домработницы. Сейчас, когда очень много снега и очень много солнца, Калуга стала особенно красива. Я много гуляю и думаю, а по вечерам читаю всевозможные мемуары.
Крепко целую тебя, Люсю и Сережу.
Твой Коля.
«Как бы мне хотелось перечитать его еще раз, как бы хотелось быть около тебя, а я даже не имею возможности съездить в Москву».
Нет, Булгаков не прислал ему своего романа.
Из письма Н.Н. Лямина от 4.IV.1930 г.:
...Было бы мне уж очень приятно, если бы ты меня навестил хотя бы, когда станет теплее. Ехать сюда очень удобно — прямой поезд, одна ночь, мягкий вагон. Билет обратно я тоже мог бы тебе купить заранее. Крепко тебя целую. Много думаю о тебе, о твоих новых произведениях, мне еще неизвестных. Сердечный привет Люсе, пусть Сережа обо мне вспомнит.
Твой Коля.
Булгаков молчал.
И вдруг, в середине лета...
Письмо № 16 из Калуги в Москву
2/VII58
Дорогой Мака, мне было так приятно узнать, что ты сможешь приехать в Калугу. Ведь мне очень хотелось бы повидать и тебя и Люсю (если это возможно) и почитать какое-нибудь твое новое произведение.
Адрес гостиницы: Калуга. ул. Ленина. Гостиница Калужск. Коммун. Отдела. Т. 2-44. Комнату я мог бы заказать тебе заранее, если ты свое временно и точно, сообщишь, на какие дни. Если ты приедешь один и в отсутствие Таты, остановишься, конечно, у меня. Питаться при всех условиях у меня. Тата будет в Москве 7, тогда лучше всего сговоришься окончательно. Советую приехать не на слишком короткий срок, т. к. здесь и отдохнуть тебе вполне удастся.
Крепко целую тебя и Люсю.
Твой Коля.
Ул. Марата, д. 13.
«...Мне было так приятно узнать, что ты сможешь приехать в Калугу. Ведь мне очень хотелось бы повидать и тебя и Люсю (если это возможно) и почитать какое-нибудь твое новое произведение».
Нет, Булгаков снова не приехал. И ничего не прислал.
Осенью 1939 года после катастрофы с пьесой «Батум» здоровье Булгакова резко ухудшилось. Николай Николаевич, забыв, что Булгаков врач, по-детски наивно пытался поддержать друга.
Из письма от 1.Х.39:
...Так тяжело думать, что ты беспомощно лежишь в темной комнате и волнуешься. Я говорил о твоей болезни с моим приятелем, опытным врачом. Он утверждает, что это не только вполне излечимо, но излечимо без всяких последствий.
Когда это письмо пришло в Москву, Булгаков уже писал завещание.
Письмо № 19 из Калуги в Москву
17/XII59
Дорогой Мака!
Дошли до меня сведения, что опять вынырнула твоя пьеса о Пушкине и дело идет о ее постановке в Художественном театре60. Видишь, и в нашей провинции мы не так уж отстали от общего хода жизни. Это меня чрезвычайно обрадовало. Мне стало жить много легче. Вернулся с фронта почтенный педагог, которого я заменял, и уроков у меня сейчас гораздо меньше. Скоро наступят зимние каникулы. Я очень надеюсь съездить и повидать тебя.
Крепко целую тебя и Люсю.
Твой Коля.
Последнее письмо Булгакова Попову61:
24.I.1940 г. Москва.
Жив ли ты, дорогой Павел?
Меня морозы совершенно искалечили, и я чувствую себя плохо.
Позвони!
Твой М.
Николай Николаевич приехал в феврале 1940 года на один день, и они с Наталией Абрамовной навестили умирающего Булгакова. Перед уходом Елена Сергеевна хотела подарить им недавно сделанный снимок: лежит Булгаков с изуродованными болезнью чертами, рядом она с весьма скорбящим лицом. Лямины снимок не взяли. 10 марта 1940 года Булгаков умер.
Николай Николаевич вернулся в Калугу, с началом войны был вновь арестован и в 1942 году погиб в неизвестном сибирском лагере.
И сейчас, когда я прихожу к Наталии Абрамовне и пью чай с бесконечным тортом, знаю, что справа от меня в секретере лежит первая тоненькая книжка Булгакова с надписью:
«Настоящему моему лучшему другу Николаю Николаевичу Лямину.
Михаил Булгаков. 1925 г. 18 июля.
Москва».
Москва, 1985 г. (с дополнениями 1990 г.)
Приложение. Письма Н.Н. Лямина М.А. Булгакову
Письмо № 162
Дорогой Мака, умер вчера Сережа Заяицкий. Заезжал за тобой, чтобы звать тебя на панихиду63. Сегодня вечером мы с Бобой у Маруси64.
Коля.
Письмо № 4 из Коктебеля в Москву
Дорогой Мака!
Наконец доехали, устроились и блаженствуем. Живем в отдельной комнате у [неразборчивое слово] миловидной болгарки. Писателей несметно. Кроме Ауслендера, Асеева и Караваевой. Саша Г.65 очень мил. Вчера у него на балконе был организован небольшой кутеж, крепко вас всех целую.
6/VIII 33
Коля.
Письмо № 5 из Коктебеля в Москву
14/VII 33 г.66
До сегодняшнего дня погода была изумительная. Стояла такая жара, что у одного из членов нашей компании под влиянием палящего солнца произошла [неразборчивое слово] и отвалился сосок. Сейчас дело совсем другое. Дует уже не сирокко, а ледяной северный ветер. Мы лежим в нашей болгарской комнате на кроватях, Тата вяжет новый джемпер, а я не знаю, чем заняться. Ждем звонка обеду.
Настроение радостное. По дороге из нашего поселка на волошинскую дачу67 обычно останавливаюсь у ларька и выпиваю стакан молодого белого вина — по дороге в дом отдыха за Люсино здоровье, на обратном пути за твое. Целую вас всех.
Коля.
Письмо № 6 из Коктебеля в Москву
14/VII 33 г.68
Дорогой Мака, окажи мне, пожалуйста, следующую услугу. Возьми телефонную книжку, выпиши и пришли мне адрес Эд. Эд. Понтович (Трубн. пер. —) и Атабекова (Петровск. линии —). Буду тебе очень благодарен. Ураган все еще продолжается. Тата приступила уже ко второму рукаву джемпера. Скоро писатели начнут приходить в умоисступление (Саркисов).
Коля.
Письмо № 7 из Сочи в Москву
12/V 34 г.
Дорогие мои!
Фактически я здесь, но мысленно всецело с вами. Живу в комнате с очень милым человеком, пианистом Нейгаузом69. За вычетом музыки у нас совершенно одинаковые вкусы.
Купание мне очень нравится, а о пользе поговорим зимой. Выпейте рюмку водки за мое здоровье с Патей П.
Крепкий поцелуй Сереже70.
Коля.
Кавказ, Сочи, санат. КСУ
Сухумское ш., 2
Письмо № 8 из Сочи в Москву
20/V 34 г.
Дорогой Мака!
В течение 10 дней я являл собою зрелище полного инвалида. Болело все и хотелось громко выть, встать на четвереньки. Сейчас чувствую себя несколько лучше.
Мацеста вещь действительно ехидная. Водичка зеленая, вонючая и безобидная лишь на первый взгляд. На самом деле черт знает что! Даже часы нельзя брать с собой в Мацесту, т. к. механизм портится от испарений, имеющихся в воздухе. На теле после каждой ванны появляются черные пятна всюду, где кожа обычно соприкасается с какими-нибудь металлическими частями (запонки, подвязки и т. п.).
Живу я у самого моря и в довольно приемлемой компании, но не располагаю ни минутой свободного времени. Лечат педантично и всеми способами71, включая электризацию во всех видах. Если только совсем не залечат, то все будет хорошо. Свободно вздохнуть удается лишь после 9 ч. вечера: тут я отправляюсь в соседний ресторанчик, где выпиваю кружку пива за твое здоровье.
Умственно я окончательно отупел, но интерес к московской жизни еще не иссяк. Хотелось бы очень знать, что вы делаете с Люсей72 и Сережей. Работаешь ли над переделкой своей пьесы73? Повезут ли Турбиных в Ленинград74? Если не лень, напиши обо всем.
Крепко целую тебя, Люсю, Сережу.
Твой Коля.
Письмо № 9 из Теберды в Москву
29.VI.34 г.
Дорогой Мака, мой затянувшийся отпуск приходит, наконец, к благополучному завершению. Числа 10 июля буду в Москве. Надеюсь, что ты еще никуда не успел уехать.
Теберду могу посоветовать всем. Изумительный воздух, горы, чрезвычайно живописно. Время надлежит проводить в прогулках или поездках верхом. К сожалению, последнего удовольствия я был лишен, Т. к. у меня все время болела и болит спина. Гуляем мы, однако, очень много и почти всегда вдвоем. Общим стилем нашей жизни была крайняя замкнутость. В санатории КСУ можно устроиться вполне пристойно. Комната отдельная на двух человек. Кормят прилично, процветают все виды спорта и игр, включая биллиард75.
Я очень сожалею, что ты так и не удосужился мне ни разу написать. Меня очень интересовала судьба твоей новой пьесы76, а Тата никаких сведений по этому поводу сообщить не смогла. Ну да скоро приеду и все узнаю. Целую крепко тебя, Люсю и Сережу. Тата шлет привет.
До скорого свидания.
Коля.
Письмо № 1077 из Сочи в Москву
Дорогой Мака,
не соблазнит ли тебя [неразб.] вид этой [картинки? открытки?]? Пока еще не поздно. Можно даже принимать солнечные ванны. Крепко целую тебя, Люсю и Сережу. Тата шлет привет.
Коля.
Письмо № 11 из Сочи в Москву
21/XI 35 г.
Дорогой Мака!
Хотя ты и не выносишь писем о погоде, все-таки я принужден начать именно с погоды, п. ч. ею определяется наша жизнь в настоящее время. Здесь очень холодно, довольно солнечно, нередко идет дождь, не особенно сильный. По утрам я принимаю или мацестинские или морские ванны, днем мы совершаем с Татой весьма длительные прогулки, вечером пристрастились играть в покер. Шахматы78, так же как и всякое умственное напряжение, мне категорически воспрещены. Публика собралась в Ривьере исключительно скучная. Все это ответственные работники, не получившие своевременно отпуска и приехавшие сюда скучать и лечиться. Ворчат они с утра до вечера79. Главным моим наслаждением является Диккенс. Перечитываю один роман за другим и все более восхищаюсь.
Конечно, так поздно приезжать на Кавказ не стоит. Но когда подумаешь, что днем можно ходить в пиджаке, цветут розы, а в Москве, вероятно, мороз, на душе становится как-то легче.
В начале ноября80 мы поедем дней на десять в Гагры, в Москву вернемся 17. Очень прошу тебя ответить мне поскорее, чтобы твое письмо застало меня здесь. Меня живо, как и всегда, интересуют твои дела и успехи. Как идут репетиции «Мольера»81 и «Пушкина»82? Уладились ли неприятности с твоей комедией83?
Крепко целую Люсю, тебя и Сережу. Тата шлет вам всем привет.
Коля.
Азово-Черноморский край, Сочи.
Гост. «Кавказская Ривьера», коми. 29.
Письмо № 14 из Калуги в Москву
4/IV84
Дорогой Мака!
С огромным удовлетворением я прочел в «Советском искусстве», что Вахтанговский театр приступает к репетициям твоей переделки для сцены «Дон Кихота»85. Это, конечно, должно получиться очень хорошо. Осенью, наверно, уже состоится «генералка». Я крепко надеюсь, что смогу на ней присутствовать.
Твое письмо, на которое я по своей безалаберности так долго не отвечал, меня немножко расстроило: оно такое нервное, беспокойное. Да иначе и быть не может, если все время крутиться в нервных московских темпах жизни. О моих впечатлениях от Москвы за один день пребывания в ней Тата может тебе подробно рассказать.
Здесь в Калуге мне очень нравится, а летом будет еще лучше, п. ч. много простора и зелени. Я очень много читаю: необходимо, я это твердо почувствовал на старости лет, восполнить свое образование и набраться каких-то мыслей. Было бы мне уж очень приятно, если бы ты меня навестил хотя бы, когда станет теплее. Ехать сюда очень удобно — прямой поезд, одна ночь, мягкий вагон. Билет обратно я тоже мог бы тебе купить заранее.
Крепко тебя целую. Много думаю о тебе, о твоих новых произведениях, мне еще неизвестных. Сердечный привет Люсе, пусть Сережа обо мне вспомнит.
Твой Коля.
Письмо № 15 из Калуги в Москву
17/IV 39
Дорогой Мака, сегодня в «Советском искусстве» от 16/IV я опять прочел заметку о том, что в Театре им. Вахтангова началась подготовительная работа над постановкой пьесы М. Булгакова «Дон Кихот». Неужели и на этот раз блеф?
Мою жизнь в Калуге ничто не омрачает. С каждым днем становится теплее. Тата находится сейчас в Москве и обещает мне привезти две работы: словарную и что-то по Бальзаку. Всякая литературная и полу-литературная работа меня в настоящее время и в настоящих условиях, конечно, очень устраивает. Крепко целую тебя и Люсю.
Твой Коля.
Письмо № 17 из Калуги в Москву
1/X 39
Дорогой Мака, очень был огорчен твоим письмом, но глубоко верю, что ты вскоре поправишься. Мы встретимся, поговорим и даже выпьем. Сейчас я очень занят — работаю в скромной должности преподавателя немецкого языка. Такова судьба! Надо признаться, что это и трудно и утомительно. Лето прошло у меня приятно. Мы снимали комнату в деревне недалеко от Калуги86. Частично жили там сами, частично предоставляли многочисленным друзьям, приезжавшим меня навестить87. Много было приятных дней, а когда я остался один, читал запоем различные книги, главным образом по русской истории. В настоящее время дело обстоит несколько хуже, выхожу из дома в 7.30, а возвращаюсь в 3, в достаточной степени разбитый. Младенцы слишком шумливы или не хотят слушаться. Да и обучить их не так просто. Очень надеюсь на зимние каникулы. Может быть, удастся дня на два-три съездить в Москву и повидать друзей.
Так тяжело думать, что ты беспомощно лежишь в темной комнате и волнуешься. Я говорил о твоей болезни с моим приятелем, опытным врачом. Он утверждает, что это не только вполне излечимо, но излечимо без всяких последствий. Может быть, ты уже сейчас поправился и сам будешь в силах написать мне о своих главных работах и планах. Крепко целую тебя, Люсю и Сережу.
Тата сейчас в Калуге и шлет тебе привет.
Твой Коля.
Письмо № 18 из Калуги в Москву
30/X 39
Дорогой Мака!
Хотел бы я развлечь тебя описанием моей жизни, но, пожалуй, из этого ничего не выйдет. Летом я насладился во всех отношениях. Много гулял, читал и видел многих приятных мне людей. Ну а сейчас я даже минуты не имею, чтобы передохнуть и на чем-нибудь сосредоточиться. Началось с маленького, а кончилось тем, что заполнили все мое время. Возьму для примера два последних дня — вчерашний и сегодняшний, причем сегодня день выходной. Встав в 7 ч. утра, я бодрым шагом направился в школу (это было вчера). Мне надлежало дежурить и с 8 до 8.30 регулировать впуск учеников в школу, чтобы они не изувечили друг друга. С 8.30 до 2 ч. я непрерывно обучал молодежь (5-е, 6, 7 кл.) немецкому языку, чему они не очень поддаются. Часов до 4 проверял тетради, а затем стремительно кинулся домой обедать. После обеда пришлось смотаться к зубному врачу (у меня еще осталось три зуба и почему-то они болят). После врача готовился к докладу о Лермонтове, который сегодня вечером в школе для учеников и учителей. Часов в 11 был дома и пил водочку с Ник. Мих.88 и одним доктором. С Ник. Мих. мы всегда горячо вспоминаем тебя.
Сегодняшний день (выходной), встав довольно поздно, я посвятил обследованию домашнего быта учащихся. Обошел десять человек, живущих в разных местах. Вечером проверял тетради и заполнял дневники учеников ввиду окончания четверти. Так проходит моя трудовая жизнь. Очень обидно, что для себя, для своих собственных занятий почти не остается времени. О тебе мне часто пишет Патя. Нежно обнимаю и целую тебя, Люсю и Сережу.
Твой Коля.
Я тоже крепко целую тебя, дорогой Мака, а также Люсю. Думаю, скоро приеду и сразу позвоню.
Тата.
Примечания
1. Заяицкий Сергей Сергеевич (1893—1930), писатель, переводчик. Давний знакомый Лямина и недавний Булгакова.
2. Всесоюзный Совет Народного Хозяйства.
3. Волошин Максимилиан Александрович (1877—1932), поэт, художник. Поселившись еще до революции в Коктебеле, в 1924 г. сделал свой дом бесплатным домом творчества.
4. Ангарский Николай Семенович (Клестов) (1873—1941), издатель, редактор, глава кооперативного издательства «Недра».
5. Письмо от 25 марта 1925 г. Цит. по: Чудакова М. Архив М.А. Булгакова // Записки Отдела рукописей Гос. библиотеки СССР им. Ленина. М., 1976. Вып. 37. С. 55.
6. Копию любезно предоставила Н.А. Ушакова.
7. Тогда Н.Н. Лямин работал заведующим библиотекой ЦКК Народного Комиссариата Рабоче-Крестьянской Инспекции.
8. Прозвище Н.А. Ушаковой, данное ей Л.Е. Белозерской.
9. Л.Е. Белозерская.
10. Шюзвиль Жан. Французский поэт. Гувернер Н.Н. Лямина в гимназические годы. На своей книге «Пыльная дорога. Поэмы» (Париж, 1910) он сделал стихотворную надпись: «Дорогому Николаю Николаевичу Лямину, моему воспитаннику, достойному любви и дружбы за прекрасную душу и благородный ум. Жан Шюзвиль» (перевод с французского автора данного очерка).
11. Характерный метод литературной работы Булгакова.
12. Речь идет о Булгакове. Думаю, в последних фразах бессознательно отразилось недовольство Белозерской тем, что Булгаков много времени проводит с Ляминым; намек хозяевам и упрек Булгакову.
13. Прозвище, данное Белозерской Булгакову.
14. «Дни Турбиных».
15. Дурной тон (фр.), о «Зойкиной квартире».
16. Станицын Виктор Яковлевич (1897—1976), актер и режиссер. 1948 — нар. артист СССР.
17. Вряд ли речь идет о «Багровом острове» для Камерного театра, т. к. «угрозу» репетиций видит актер МХАТа. В марте 1926 года Булгаков заключил с МХАТом договор на пьесу «Собачье сердце» по своей одноименной повести, однако сомнительно, чтобы имелась в виду и эта пьеса, т. к. похоже, что речь идет о новой работе. Кроме того, после неприятностей с ГПУ и изъятия при обыске текста «Собачьего сердца» Булгаков, скорее всего, сознавал бесперспективность этой работы. В апреле 1927 года этот договор был расторгнут. Остается пьеса «Рыцарь Серафимы» («Бег»), договор с МХАТом на которую хоть и был заключен в апреле 1927 года, но, как обнаружила М. Чудакова, замысел ее относится именно к 1926 году.
18. Актриса театра им. Вахтангова, отличавшаяся заметной красотой.
19. Блюм Владимир Иванович (1877—1941), руководитель музыкально-театральной секции Главреперткома. Яростный критик Булгакова.
20. Попов Павел Сергеевич, литературовед, друг Н.Н. Лямина и М.А. Булгакова. Пытался быть биографом Булгакова, на что тот охотно откликнулся, передавая Попову некоторые свои рукописи и посылая подробные письма о себе и своей работе (дневники Булгаков перестал вести после их изъятия при обыске). Однако, как рассказал мне в 1981 г. С.А. Ермолинский, разбирая после смерти Попова его архив, он обнаружил там гораздо меньше материалов, чем ожидал, да и сам архив не отличался порядком.
21. Рабоче-Крестьянская Инспекция.
22. Как пояснила Н.А. Ушакова, они любили недоговаривать имена; речь идет о Станицыне.
23. Примерно за неделю до этой записи Булгаков подарил Н.А. Ушаковой свое фото с надписью: «Тате дорогой от дорогого М. Булгакова. 22/X 1926 г. Москва». Архив Н.А. Ушаковой.
24. Мания величия.
25. Понсова Елена Дмитриевна, начала работать в 3-й студии МХАТ, выделившейся затем в театр Вахтангова. Нар. артистка РСФСР (1957).
26. Шапошников Борис Валентинович, приятель Ляминых. Работник культуры (музейное дело), работал в ГАХН, художник.
27. Монокль Шапошников носил только до революции. Скорее, это камень в огород Булгакова, который в этот период несколько раз появлялся в монокле.
28. Старое название площади в Бауманском р-не Москвы по наименованию располагавшегося там известного кабака.
29. По образованию он был врачом.
30. Письмо от 21 февраля 1930 г. Н.А. Булгакову. Цит. по: Чудакова М. Архив... С. 92.
31. 18 марта 1988 г. Лев Лазаревич Хургес скончался. Цитируемое письмо также уничтожено Управлением КГБ по г. Москве 18 декабря 1986 г.
32. Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова // Москва. 1988. № 12. С. 16.
33. Чудакова М.О. Творческая история романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Вопросы литературы. 1976. № 1. С. 233—234.
34. Там же.
35. 33, с. 242.
36. Лицо, предоставившее мне копии писем, просило свое имя не называть.
37. 32, № 11, с. 99.
38. Гудкова В.В. Письма М.А. Булгакова П.С. Попову // Театр. 1981. № 5. С. 90—91.
39. В этот период Булгаков заключил договор на книгу о Мольере в серии «Жизнь замечательных людей» и договор с театром-студией под руководством Завадского на перевод комедии Мольера «Мещанин во дворянстве», легшей в основу пьесы Булгакова «Полоумный Журден». Продолжались репетиции «Мертвых душ» в МХАТе.
40. Работу над мольеровской темой Булгаков начал еще в 1929 году пьесой «Кабала святош».
41. Пьеса Булгакова имела подзаголовок «Мольериана в трех действиях».
42. Завадский Юрий Александрович (1894—1977), режиссер, актер, театральный деятель. Нар. артист СССР, Герой Соц. Труда. С 1915 г. в студии Вахтангова, с 1924 — основал свою студию.
43. Авилов Всеволод Михайлович, сын талантливой писательницы Л.А. Авиловой, друг Н.Н. Лямина.
44. Супруги Поповы.
45. Дачная местность вблизи Ленинграда, где отдыхали тогда Поповы. Н.Н. Лямин с женой отдыхали в то же время в Петергофе на даче родственницы.
46. Царское Село.
47. Так в узком кругу звали Н.А. Ушакову.
48. Булгаков М.А. Глава из романа и письма // Новый мир. 1987. № 2. С. 196.
49. Там же.
50. Булгаков ожидал получения квартиры в строящемся на ул. Фурманова доме 3/5 писательского кооператива, руководимого Матэ Залкой. В феврале 1934 г. он поселился там в трехкомнатной квартире № 44 с третьей женой Е.С. Булгаковой (Шиловской).
51. К этому времени Булгаков несколько раз читал Н.Н. Лямину ранние редакции романа «Мастер и Маргарита».
52. Это и все следующие письма Лямина были написаны в 1939 году.
53. 27 сентября 1926 г.
54. Премьера — 28 октября 1926 г. Запрещена в 1928 г.
55. Премьера — 11 декабря 1928 г. Запрещена весной 1929 г. Тогда же были запрещены вообще все пьесы Булгакова.
56. 7 февраля 1927 г.
57. «Мастер и Маргарита».
58. 52.
59. Там же.
60. Договор был подписан 22 января 1940 г.
61. 48, с. 180.
62. Записка, оставленная Ляминым в квартире Булгакова на Б. Пироговской ул., д. 35-а, кв. 6. Не датирована. По дате смерти С.С. Заяицкого — 21 мая 1930 г. — записку можно датировать 22 мая 1930 г.
63. С.С. Заяицкий умер в Феодосии, но московские друзья устроили панихиду в Москве.
64. Мария Нестеренко, вторая жена С.С. Топленинова, владельца д. № 9 в Мансуровском переулке, театрального макетчика.
65. Габричевский Александр Георгиевич, искусствовед, одаренный музыкант и художник, автор считающегося лучшим портрета Волошина, сын основоположника отечественной микробиологии Г.Н. Габричевского, чей скульптурный портрет, созданный Роденом, хранится в Музее изобразительных искусств им. Пушкина. Друг Н.Н. Лямина.
66. Письма № 5 и № 6 датированы ошибочно. Вероятно, следует читать «14/VIII 33 г.» (по комментариям Н.А. Ушаковой).
67. На даче Волошина Лямин с женой навещал отдыхавших там Габричевских.
68. 66.
69. Нейгауз Генрих Густавович (1888—1964), нар. артист РСФСР (1956), пианист, друг Габричевских.
70. Шиловский Сергей Евгеньевич, младший сын Е.С. Булгаковой от первого брака. Поселился вместе с матерью в квартире Булгакова на Б. Пироговской в октябре 1932 г.
71. Н.Н. Лямин был болен радикулитом.
72. Имя Е.С. Булгаковой в узком кругу.
73. Речь идет о законченной в апреле 1934 года пьесе «Блаженство», написанной для Ленинградского мюзик-холла. После переработки пьеса получила название «Иван Васильевич».
74. 20 июля 1934 года в Ленинграде МХАТ показал 500-й спектакль «Дни Турбиных».
75. «Винт» и биллиард — любимые игры Булгакова. Позже присоединились шахматы.
76. 73.
77. Открытка. Не датирована. Московский почтовый штемпель получения — 9 ноября 1935 г.
78. Булгаков и Лямин часто играли в шахматы.
79. В качестве примера Н.А. Ушакова, отдыхавшая там вместе с мужем, рассказала, что жильцы гостиницы высказывались о дутости нашумевших тогда рекордов Стаханова.
80. Описка автора письма. Следует читать «декабря».
81. Пьеса (первая полная редакция) была закончена в декабре 1929 года, в следующем году перепечатана, в 1931 после «третьей перепечатки» разрешена, в 1932 начались репетиции в МХАТе и продолжались несколько лет. Генеральная репетиция и премьера состоялись в феврале 1935 года, но через три недели пьесу сняли с репертуара. Больше ее Булгаков никогда не видел.
82. Практически — никак. После отказа Булгакова внести в пьесу предлагаемые театром им. Вахтангова изменения автор счел пьесу похороненной.
83. Неприятности уладились. За три дня до написания этого письма начались репетиции «Ивана Васильевича» в Театре Сатиры, которые закончились ровно через полгода генеральной репетицией и снятием пьесы с репертуара.
84. См. прим. 52.
85. Пьеса начата в декабре 1937 г. для театра им. Вахтангова, но отложена до лета 1938 г. Закончена в сентябре 1938 г.
86. На противоположном берегу Оки.
87. Сестра Наталии Абрамовны Ольга Абрамовна Ушакова, племянница Наталия Арсеньевна Обухова, Поповы, Морицы, Шервинский, Белозерская и др.
88. Стронский Николай Михайлович, знакомый Ляминых и Булгаковых по Москве. Оказался в Калуге так же, как Лямин.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |