Для Михаила Афанасьевича Булгакова период жизни с 1921 по 1924 года, проведенные на Большой Садовой, был целой вехой биографии. Это было самое настоящее испытание на выживание: голод, безработица, отсутствие денег и невыносимый быт коммунальной квартиры. И вместе с тем это время дало писателю ярких, живых, не выдуманных героев для его будущих произведений.
Комната большой коммунальной квартиры впечатляла не только Булгакова. Его жена и друзья, бывавшие в гостях у писателя, оставили свои воспоминания о «нехорошей квартире».
«В то время устроиться жить в Москве было совсем непросто. Но нам крупно повезло, — вспоминала Татьяна Николаевна Лаппа, первая жена М. А. Булгакова, — Андрей Земский, муж Надежды, сестры Михаила, уезжал на время в Киев и оставил нам свою комнату в доме № 10 на Большой Садовой. Эта квартира не такая, как остальные, была. Это бывшее общежитие, и была коридорная система: комнаты направо и налево. По-моему, комнат семь было и кухня. Ванной, конечно, никакой не было и черного хода тоже. Хорошая у нас комната была, светлая, два окна. От входа четвертая, предпоследняя. А жилищное товарищество на Большой Садовой в доме 10 хотело Андрея выписать и нас выселить. Им просто денег нужно было, а денег у нас не было. И вот только несколько месяцев прошло, Михаил стал работать в газете, где заведовала Крупская, и она дала Михаилу бумажку, чтоб его прописали. Вот так мы там оказались».
Сам Михаил Афанасьевич в очерке «Воспоминание» (1924 г.) писал:
«Надежда Константиновна в вытертой какой-то меховой кацавейке вышла из-за стола и посмотрела на мой полушубок.
— Вы что хотите? — спросила она, разглядев в моих руках знаменитый лист.
— Я ничего не хочу на свете, кроме одного — совместного жительства. Меня хотят выгнать. У меня нет никаких надежд ни на кого, кроме Председателя Совета Народных Комиссаров. Убедительно вас прошу передать ему это заявление.
И я вручил ей мой лист. Она прочитала его.
— Нет, — сказала она, — такую штуку подавать Председателю Совета Народных Комиссаров?
— Что же мне делать? — спросил я и уронил шапку. Надежда Константиновна взяла мой лист и написала сбоку красными чернилами:
"Прошу дать ордер на совместное жительство".
И подписала: Ульянова.
Точка».
Татьяна Николаевна Лаппа вспоминала и об обитателях шумной квартиры 50:
«…Помню, что там не было покоя ни днем ни ночью. Многочисленные соседи варили самогон, ругались и часто дрались между собой» или «Кого только в нашей квартире не было! По той стороне, где окна выходят во двор, жили так: хлебопек, мы, дальше Дуся-проститутка; к нам нередко стучали ночью: "Дуся, открой!" Я говорила: "Рядом!" Вообще же она была женщина скромная, шуму от нее не было; тут же и муж ее где-то был недалеко… Дальше жил начальник милиции с женой, довольно веселой дамочкой… Муж ее часто бывал в командировке; сынишка ее забегал к нам… В основном, в квартире рабочие жили. А на той стороне коридора, напротив, жила такая Горячева Аннушка. У нее был сын, и она все время его била, а он орал. И вообще, там невообразимо что творилось. Купят самогону, напьются, обязательно начинают драться, женщины орут: "Спасите! Помогите!" Булгаков, конечно, выскакивает, бежит вызывать милицию. А милиция приходит — они закрываются на ключ и сидят тихо. Его даже оштрафовать хотели»
Т. Н. Лаппа рассказала об обстановке их комнаты и попытках наладить быт:
«В комнате этой была уже мебель — два шкафчика, письменный стол ореховый, диван, большое зеркало, походная кровать складная, два шкафчика, кресло дырявое… Была даже кое-какая посуда — супник белый. А ели мы сначала на белом кухонном шкафчике. Потом однажды я шла по Москве и слышу: "Тасенька, здравствуй!" Это была жена саратовского казначея. Она позвала меня к себе: "Пойдем — у меня же твоя родительская мебель". Оказывается, она вывезла из Саратова мебель, в том числе стол родителей. Стол был ореховый, овальный, на гнутых ножках. Мы пошли с Михаилом, ему стол очень понравился, и мы его взяли и взяли еще наше собрание сочинений Данилевского в хороших переплетах… Стол был бабушки со стороны отца, а ей достался от кого-то из предков… Потом мы купили длинную книжную полку — боковинами ее были два сфинкса — и повесили ее над письменным столом.
Как-то один еврей привез какому-то из пигитских рабочих мебель. А того то ли дома не было, то ли он не взял — постучал в нашу дверь: "Не нужна мебель?" Меня тогда не было, уезжала, наверно, к сестре. Булгаков посмотрел, мебель ему понравилась. И дешево продавали, а он как раз получил тогда за что-то деньги. Это была будуарная мебель во французском стиле — шелковая светло-зеленая обивка в мелкий красный цветочек. Диванчик, кресло, два мягких стула, туалетный столик с бахромой… Два мягких пуфа. Для нашей комнаты эта мебель совсем не подходила — она была слишком миниатюрной для довольно большой комнаты (25 м2 или больше). Но Михаил все хотел, чтоб в комнате было уютно».
Несмотря на то, что Булгаков крайне стеснялся своего жилища и коллег старался приглашать нечасто, побывавшие на Садовой друзья были действительно поражены этой квартирой и, к большому счастью, оставили о ней воспоминания. Писатель Юрий Львович Слезкин записал о комнате следующее:
«Жил тогда Миша бедно, в темноватой, сырой комнате большого дома на Садовой, со своей первой женой Татьяной Николаевной. По стенкам висели старые афиши, вырезки из газет, чудаческие надписи. Был Булгаков стеснен в средствах, сутулился, поднимал глаза к небу, воздевал руки, говорил: "когда же это кончится?.." припрятывал "золотые", рекомендовал делать то же».
Бывал дома у Булгакова и его киевский гимназический товарищ Константин Паустовский. Он оставил воспоминания не только о самой квартире, но и тех условиях, с которыми приходилось мириться писателю и его жене:
«Булгаков поселился на Садово-Триумфальной в темной и огромной, как скетинг-ринг, коммунальной квартире. Соседи Булгакова привезли из деревни петуха. Он смущал Булгакова тем, что пел ночью без времени. Жизнь в городе сбила петуха с толку».
Валентин Катаев, его брат Евгений Петров и их общий друг Илья Ильф достаточно часто бывали у Булгакова. Помимо службы в издательстве газеты «Гудок» молодых писателей связывали теплые дружеские отношения. Воспоминания журналисты «Гудка» оставили не только о самом Булгакове, но и о его супруге. У Валентина Катаева в автобиографическом романе «Алмазный мой венец» читаем:
«Жена синеглазого (Михаила Булгакова) Татьяна Николаевна была добрая женщина и нами воспринималась если не как мама, то, во всяком случае, как тетя. Она деликатно и незаметно подкармливала в трудные минуты нас, друзей ее мужа, безалаберных холостяков» или «Не могу не вспомнить с благодарностью и нежностью милую Татьяну Николаевну, ее наваристый борщ, крепкий чай внакладку из семейного самовара, который мне выпадало счастье ставить в холодной, запущенной кухне…» и добавлял, что Михаилу Афанасьевичу чай подавался в мельхиоровом подстаканнике, когда все остальные пили просто — из стаканов.
Про обстановку комнаты Булгакова Катаев писал:
«У синеглазого был настоящий большой письменный стол, как полагается у всякого порядочного русского писателя, заваленный рукописями, газетами, газетными вырезками и книгами, из которых торчали бумажные закладки», «На стене перед столом были наклеены разные курьезы из иллюстрированных журналов, ругательные рецензии, а также заголовок газеты "Накануне" с переставленными буквами, так что получалось не "Накануне", а "Нуненака"». Валентин Катаев говорил, что Булгаков играл роль «известного русского писателя, даже, может быть, классика», «дома ходил в полосатой байковой пижаме, стянутой сзади резинкой, что не скрывало его стройной фигуры, и, конечно, в растоптанных шлепанцах».