Мы надеемся только на наших бывших союзников французов и в особенности на господина Пуанкаре...
(Из «манифеста» русских рабочих, напечатанного в «Новом Времени»)
— Не верят, подлецы! — сказал Михаил Суворин. — Говорит, русские рабочие такого и имени не выговорят: Пуанкаре. Прямо голову теряю. Если уж этот манифест неубедителен, так не знаю, что и предпринять!
— Я вот что думаю, — сказал Ренников, — пошлем депутацию в «Роте фане». От русских рабочих. Мне Коко Шаховской обещал опытных исполнителей найти, которые в «Плодах Просвещения» играли. Такие мужички выйдут — пальчики оближете...
— Ну, ну, — сказал устало Суворин.
Редактор «Роте фане» строго смотрел на депутатов и спрашивал: «А откуда вы, товарищи, так бойко немецкий язык знаете? Прямо удивительно!»
— Это от пленных, — быстро отпарировал глава депутации, незамужний хлебороб Варсонофий Тыква. — За время войны их у нас по деревням много перебывало.
— Хороший народ — немецкие пленные! — поддержал Степан Сквозняков, питерский рабочий, — ведь вот и национальности враждебной и обычаев других, а как сошлись с нами... Прямо по пословице: les ektrémités se touchent...
— Французскому языку вы, вероятно, тоже от пленных выучились? — иронически спросил редактор.
Депутаты смешались. От конфуза Степан Сквозняков даже вынул откуда-то из-за пазухи монокль и вставил его в глаз. Но услышав подозрительное шиканье остальных, спохватился и поспешил спрятать его обратно.
— Так вы говорите, Пуанкаре — самое популярное имя среди русских рабочих? — продолжал спрашивать редактор «Роте фане».
— Это уж наверняка! — сказал твердо Остап Степной, по мандату башкирский кочевник. — Я рабочий быт — во как знаю. У моего дяди, слава Богу, два завода было...
— В Башкирии? — задал ехидный вопрос редактор.
— Собственно говоря, — пробормотал, сконфузившись, депутат, — это не то что мой родной дядя. У нас в Башкирии дядями — соседей зовут. Дядя — сосед, а тетя — соседка.
— А бабушка? — поставил вопрос ребром редактор.
— Бабушка, это — если из другой деревни... — промямлил башкирец.
— Муссолини тоже очень популярное имя у русских рабочих, — поспешно заговорил глава депутации Варсонофий Тыква, чтобы переменить тему. — Пастух у нас на селе — симпатичный такой старичок, так прямо про него и выражается: ессе, — говорит!
— Классическое замечание! — расхохотавшись, сказал редактор. — Образованный старичок — пастух ваш. Вероятно, филолог?
— Юрист, — с готовностью подхватила депутатка Анна Чебоксарова, иваново-вознесенская текстильщица. — На прямой дороге в сенаторы был, а теперь...
— Мерзавцы! Подлецы! — грохотал Михаил Суворин. — Тоже! «Плоды Просвещения» ставили... Вас надо ставить, а не «Плоды Просвещения»! Выставить всех рядом да — по мордасам, по мордасам, по мордасам...
— Не виноваты мы ни в чем, — угрюмо возражал Варсонофий Тыква, он же Коко Шаховской. — Случай тут, и ничего больше! Все хорошо шло — без сучка и задоринки. Но только мадам Кускова заговорила — прахом вся затея! По голосу ее, каналья, признал. «Я, — говорит, — раз вас на лекции слышал. Извините, — говорит, — не проведете!»
— Подлецы! — процедил Суворин. — А Ренникова я...
Но Ренникова поблизости не оказалось. Он — Ренников — знал, что в случае неудачи Суворину опасно показываться. Рука у него тяжелая, а пресс-папье на письменном столе — еще тяжелее...
Ол-Райт.
Примечания
«Дрезина», 1923, № 12.