В то время, когда случилось несчастье с председателем, в двух шагах от дома, где находилась проклятая квартира № 50, в кабинете финансового директора кабаре Григория Даниловича Римского сидело двое: сам Римский и администратор кабаре Иван Савельевич Варенуха.
Большой кабинет во втором этаже театра двумя окнами выходил на площадь, а одним, помещавшимся как раз за спиною финдиректора, сидевшего за письменным столом, в летний сад, где публика развлекалась в антрактах, стреляя в тире, или прохлаждала себя напитками в будочках.
Убранство кабинета заключалось, помимо письменного стола, в пачке старых афиш, висевших на крюке, маленьком столике с графином воды, двух креслах и четырех стульях. Впрочем, в углу еще была подставка, на которой стоял пыльный макет какого-то обозрения.
Сидящий за столом Римский был в отвратительном расположении духа с самого утра, а Варенуха, в противоположность ему, оживлен и необыкновенно деятелен, даже как-то беспокойно деятелен.
А между тем выхода его энергии не было. Варенуха пребывал в кабинете финдиректора, а не в своем по двум причинам. Во-первых, с минуты на минуту ждали Степу, чтобы составить с ним совещание и разрешить на нем накопившиеся неотложные вопросы, а во-вторых, Варенуха прятался от контрамарочников, которые ему отравляли жизнь, в особенности в дни перемены программы. А сегодня как раз и был такой день.
От нечего делать Варенуха пил воду из графина, дважды перечитал некролог Берлиоза. Когда звонил аппарат на столе, Варенуха брал трубку и лгал в нее:
— Кого? Варенуху? Его нету. Вышел из театра.
— Позвони ты, пожалуйста, ему еще раз, — раздраженно сказал Римский и злобно поглядел на администратора сквозь роговые очки.
— Нету его дома! — ответил Варенуха. — Я Карпова посылал. Никого нету в квартире.
— Что же это такое... — ворчал Римский, щелкая на счетной машинке.
Дверь открылась, и капельдинер, пыхтя, втащил толстую пачку дополнительных афиш. Крупными красными буквами на зеленых листах было напечатано:
СЕГОДНЯ И ЕЖЕДНЕВНО
В ТЕАТРЕ «КАБАРЕ»
СВЕРХ ПРОГРАММЫ:
ДОКТОР МАГИИ ВОЛАНД
СЕАНСЫ ЧЕРНОЙ МАГИИ
С ПОЛНЫМ ЕЕ РАЗОБЛАЧЕНИЕМ
Варенуха проверил афишу, тотчас распорядился о направлении афиши в расклейку. Капельдинер унес пачку, а Варенуха, отделив несколько экземпляров, один из них пристроил на крюк и издали еще раз полюбовался буквами.
— Хорошо. Броско, — одобрительно заметил Варенуха.
— А мне до крайности не нравится эта затея, — косясь на афишу, отозвался Римский, — вообще я удивляюсь, как это разрешили поставить...
— Нет, Григорий Данилович, не скажи, — возразил Варенуха, — это очень тонкий шаг. Тут вся соль в разоблачении!
— Не знаю, не знаю, — ворчал расстроенный Римский, — никакой тут соли нет. И всегда он придумает что-нибудь такое... Хоть бы показал этого мага. Ты его видел? Откуда он его выкопал?
Выяснилось, что Варенуха, так же как и Римский, не видел мага. Степа вчера прибежал с написанным черновиком договора, тут же велел его переписать и выдать деньги.
Римский вынул часы. Увидел, что они показывают пять минут третьего, и совершенно остервенился. В самом деле! В одиннадцать звонил, сказал, что придет через полчаса, и не только не пришел, но совсем исчез!
— У меня все дело стало! — рычал уже Римский.
— Уж не попал ли он, как Берлиоз, под трамвай? — сказал Варенуха, держа у уха безнадежно гудящую трубку и поглядывая на прочитанную газету.
— А хорошо бы было... — чуть слышно сквозь зубы сказал Римский.
В этот самый момент дверь открылась, вошла женщина в форменной куртке, в фуражке, в черной юбке и тапочках. Из маленькой сумки на поясе женщина вынула беленький квадратик и тетрадь и сказала:
— Где тут кабаре? Сверхмолния вам. Распишитесь.
Варенуха черкнул какую-то закорючку в тетради у женщины и, лишь только дверь за той захлопнулась, вскрыл квадратик.
Прочитав написанное, он воскликнул: «Что за черт?!» — и передал телеграмму Римскому.
В телеграмме было напечатано следующее:
«Владикавказа Москву Кабаре Сегодня двенадцать дня угрозыск явился блондин ночной сорочке брюках без сапог психически расстроенный назвался Лиходеев директор кабаре Молнируйте Владикавказ розыск где Лиходеев».
— Здравствуйте, я ваша тетя! — воскликнул Римский и добавил: — Еще сюрприз!
— Лжедимитрий, — сказал Варенуха и, взяв трубку телефона, сказал в нее так: — Телеграф? Сверхмолния. Владикавказ. Угрозыск. Лиходеев Москве. Финдиректор Римский.
Независимо от сообщения о владикавказском самозванце Варенуха принялся по телефону разыскивать Степу где попало и, конечно, нигде его не нашел.
Как раз тогда, когда Варенуха, держась за трубку, думал, куда бы еще позвонить, вошла та самая женщина, что принесла первую молнию, и вручила Варенухе новый квадратик.
Варенуха торопливо вскрыл его, прочитал и свистнул.
— Что еще? — спросил, нервно дернувшись, Римский.
Варенуха молча подал ему телеграмму, и Римский прочитал в ней:
«Умоляю верить брошен Владикавказ силой гипноза Воланда Молнируйте подтверждение моей личности Лиходеев».
Римский и Варенуха, касаясь друг друга головами, молча перечитывали телеграмму, а перечитав, молча же уставились друг на друга.
— Граждане! — вдруг рассердилась женщина. — Расписывайтесь, а потом будете молчать. Я ведь молнии разношу.
Варенуха, не спуская глаз с телеграммы, расчеркнулся в тетради. Женщина исчезла.
— Ты же с ним в начале двенадцатого разговаривал по телефону! — возбужденно заговорил администратор.
— Да смешно говорить! Разговаривал или не разговаривал. Не может он быть во Владикавказе! Это смешно!
— Он пьян! — сказал Варенуха.
— Кто пьян? — спросил Римский, и опять оба уставились друг на друга.
Что телеграфировал из Владикавказа какой-то самозванец или сумасшедший, в этом сомнений не было; но вот что было странно: откуда владикавказский мистификатор знает Воланда, только вчера приехавшего? И откуда он знает о связи между Лиходеевым и Воландом?
— «Силой гипноза...» — повторял Варенуха слова телеграммы. — Откуда ему известно о Воланде? Да нет, чепуха, чепуха!
— Где он остановился, этот Воланд, черт его возьми? — спросил Римский.
Варенуха немедленно соединился с портье «Метрополя» и узнал, что в «Метрополе» никакого Воланда нету. Тогда Варенуха дозвонился в контору «Интуриста» и с удивлением узнал, что артист Воланд остановился в квартире директора кабаре Лиходеева.
Долго после этого Варенуха слушал, как трубка дает ему густые гудки. Среди этих гудков откуда-то издалека послышался тяжкий мрачный голос, пропевший: «...скалы, мой приют...» Откуда-то, как решил администратор, прорвался в сеть радиоголос.
— Не отвечает квартира, — сказал Варенуха, кладя трубку, — попробовать позвонить еще в...
Он не договорил. В дверях появилась та же самая женщина, и Римский и Варенуха поднялись ей навстречу. Она вынула из сумки уже не белый, а какой-то темный листок.
— Это становится интересным... — процедил сквозь зубы Варенуха, провожая взглядом в спину поспешно уходившую женщину. Вскрыл пакетик Римский.
На темном фоне отчетливо выделялись сфотографированные строчки:
«Доказательство мой почерк молнируйте подтверждение установите секретное наблюдение Воландом Лиходеев».
За девятнадцать лет своей административной деятельности Варенуха видал всякие виды. Но тут он почувствовал, что ум его застилает как бы пеленою, и он ничего не произнес, кроме житейской и совершенно нелепой фразы:
— Этого не может быть!
Римский поступил не так. Он поднялся, в дверь сказал курьерше, дежурившей снаружи на табуретке:
— Никого, кроме почтальонши, не впускать... — и запер дверь на ключ.
Затем он достал из письменного стола кипу бумаг и начал тщательно сличать жирные с наклоном влево буквы в фотограмме с буквами в Степиных резолюциях и его подписях с винтовой закорюкой на бумагах.
Варенуха, навалившись на стол, жарко дышал в щеку Римскому.
— Это его почерк, — наконец твердо сказал финдиректор, а Варенуха, как эхо, подтвердил:
— Его... — и, поглядев в лицо Римского, подивился перемене, происшедшей в том. Финдиректор, и без того худой, как будто еще более похудел и даже постарел, а глаза его в роговой оправе утратили свою колючесть, и появилась в них не только тревога, но даже как будто печаль.
Затем Варенуха проделал все, что делает человек в минуты великого изумления. Он и по кабинету пробежал, и руки вздымал, как распятый, и выпил целый стакан желтоватой воды из графина, и восклицал:
— Не понимаю! Не по-ни-маю!
Римский же смотрел в окно и напряженно думал. Положение финдиректора было затруднительно. Нужно было тут же, не сходя с места, добыть обыкновенные объяснения явлений необыкновенных.
Прищурившись, финдиректор представил себе Степу, в ночной сорочке, без сапог, влезающим сегодня в полдень в какой-то невиданный сверхбыстроходный самолет, а потом его же стоящим в носках на аэродроме во Владикавказе... очень близко горы... черт знает что такое!
Может быть, не Степа сегодня говорил с ним по телефону из собственной своей квартиры? Нет, это говорил Степа! Ему ли не знать Степин голос? Да если бы и не говорил, ведь вчера, не далее чем под вечер, Степа из своего кабинета явился в этот самый кабинет с этим дурацким договором и раздражал финдиректора своим легкомыслием. Как он мог уехать или улететь, ничего не сказав?
— Сколько километров до Владикавказа? — вдруг спросил Римский.
Варенуха прекратил беготню по кабинету и заорал:
— Думал! Уже думал! До Минеральных по воздуху тысяча шестьсот километров! До Минеральных! Понимаешь? До Минеральных, а во Владикавказ еще больше!
Тут Варенуха сел в кресло и сдавил голову руками, а в голове у Римского начался вихрь.
Да. Еще больше! Ни о каких поездах, конечно, не могло быть никакого разговора. Но что же тогда? Самолет? Истребитель? Кто и в какой истребитель пустит Степу без сапог? Зачем? Может быть, он снял сапоги во Владикавказе? Зачем?! Да нет, и в сапогах в истребитель его не пустят! Что за чертовщина! Позвольте... при чем здесь истребитель... ведь сказано же, что явился в угрозыск в двенадцать дня, а разговаривал по телефону он... и тут перед глазами Римского возник циферблат его часов... где были стрелки? Длинная... длинная была, была, была... да! Она была где-то между двадцатью и двадцатью пятью минутами... Да, да. А толстая коротенькая показывала одиннадцать! Да, это было около половины двенадцатого. Так что же это выходит? Что самолет в полчаса покрыл более чем тысячу шестьсот километров?! Нет таких самолетов на свете! Его нет во Владикавказе! Но что же тогда? А то, что он психически болен! Это несомненно... Ведь так же и телеграфируют... да, но ведь телеграфируют-то из Владикавказа!!
Что же остается? Гипноз? Действительно Воланд бросил его... какой такой гипноз? Бросать никого путем гипноза за две тысячи верст нельзя! Ему мерещится, что он во Владикавказе! Да-с, ему мерещится, а угрозыску мерещиться не может, угрозыск-то телеграфирует с Кавказа! Что же это такое? А вдруг правда... и этот Воланд...
Тут дрожь прошла по телу Римского, и страшным усилием он задавил в себе последнюю мысль. Злость его давно уже испарилась, темная тревога заслонила его сознание, и когда Варенуха поднял голову, то увидел, что лицо финдиректора буквально страшно.
Ручку двери снаружи в это время стали крутить и дергать, слышно было, как курьерша отчаянно закричала:
— Нельзя! Нельзя! Заседание!
Ручка перестала вертеться.
— Он не может быть во Владикавказе! — закричал Варенуха и хлопнул кулаком по столу. Хлопнул он очень уверенно, кричал уверенно. Но одного в нем не было внутри: именно этой уверенности.
Римский понял, что выражение его лица произвело на администратора сильнейшее впечатление; сколько возможно, овладел собою и сказал в телефонную трубку:
— Дайте сверхсрочный разговор с Владикавказом.
«Умно! — мысленно воскликнул Варенуха. — Как же это я не догадался сразу?..»
Но разговор с Владикавказом не состоялся. Римский положил трубку и сказал:
— Как назло, линия испорчена.
Видно было, что порча линии его особенно сильно расстроила и даже заставила задуматься.
Подумав, он опять взялся за трубку одною рукою, а другой стал записывать то, что говорил в трубку:
— Примите сверхмолнию... Да... Владикавказ. Угрозыск... Да. «Сегодня около половины двенадцатого Лиходеев говорил мною телефону на службу не явился и разыскивать его телефонам не можем. Почерк подтверждаю. Меры наблюдения указанным артистом принимаю. Финдиректор Римский».
«Очень умно», — подумал Варенуха, и тут же в голове у него грянуло: «Глупо! Не может он быть во Владикавказе!»
Римский же тем временем сделал следующее: он аккуратно сложил в пачку все полученные телеграммы и копию со своей, пачку эту положил в конверт, заклеил его, надписал на нем несколько слов и вручил его Варенухе со словами:
— Сейчас же, Иван Савельевич, лично отвези и изложи дело. Пусть они разбирают.
«А вот это действительно умно!» — мысленно воскликнул Варенуха и спрятал в свой портфель пакет. Затем он еще раз на всякий случай повертел на телефоне номер Степиной квартиры, прислушался и радостно и таинственно замигал и загримасничал. Римский вытянул шею, как гусь.
— Артиста Воланда можно попросить? — сладко спросил Варенуха.
— Они заняты, — ответила трубка дребезжащим голосом, — а кто спрашивает?
— Администратор кабаре Варенуха, — с достоинством сказал Варенуха.
— Иван Савельевич? — заорала трубка. — Страшно рад слышать ваш голос! Как ваше здоровье?
— Мерси, — изумленно ответил Варенуха, — а с кем я говорю?
— Помощник, помощник его и переводчик Коровьев, — трещала трубка, — весь к вашим услугам, милейший Иван Савельевич! Распоряжайтесь мною как вам будет угодно! Итак?..
— Простите... что... товарища Лиходеева сейчас нету дома?
— Увы, нету! Нету! — кричала трубка. — Уехал!
— А куда?
— За город кататься на машине!
— Как? — воскликнул Варенуха. — Ка... кататься? А он не говорил, когда вернется?
— Часика через два предполагал вернуться, — отвечала трубка, — сказал, подышу свежим воздухом и вернусь.
— Так... — растерянно сказал Варенуха, — мерси... Будьте добры передать мосье Воланду, что выступление его сегодня в третьем отделении.
— Слушаю. Как же. Непременно. Всеобязательно. Передам, — отрывисто тарахтела трубка.
— Всего доброго, — удивляясь, сказал Варенуха.
— Прошу принять, — говорила трубка, — мои наилучшие, наигорячейшие приветы и пожелания. Успехов. Удач. Полного счастья. Всего.
Пораженный манерой переводчика разговаривать, Варенуха положил трубку и обратился к финдиректору:
— Ну конечно! Я же говорил! — вскричал возбужденный администратор. — Никакой не Владикавказ, а уехал кататься за город!
— Ну, если это так, — бледнея от злобы, заговорил финдиректор, — то это действительно свинство, которому нет названия! И я, ей-богу... — Но тут он споткнулся и спросил: — Но позвольте, а как же молнии?
Тут администратор вдруг подпрыгнул и закричал внезапно, так что Римский вздрогнул:
— Вспомнил! Вспомнил! В Покровском открылся подвал «Владикавказ». Все понятно. Поехал туда. Напился и оттуда телеграфирует!
— Но это уже чересчур, — дергая щекой, ответил Римский, в глазах которого горела настоящая тяжелая злоба, — дорого, дорого ему эта прогулка обойдется! — И опять споткнулся: — Но... позволь... ведь телеграммы-то помечены Владикавказом...
— Это вздор! Шуточки! — воскликнул администратор, не будучи больше в силах вникать в загадку и счастливый тем, что нашел объяснение. — Довольно мистики! Не может быть он во Владикавказе!
— Дорого, дорого обойдется... — сквозь зубы пробормотал Римский.
— А пакет-то нести?
— Обязательно нести, обязательно! — ответил Римский.
Тут дверь открылась, и вошла та самая женщина с сумочкой. «Она!» — Почему-то с тоской подумал Римский. Оба поднялись навстречу женщине.
На этот раз в телеграмме были слова:
«Спасибо подтверждение. Срочно пятьсот угрозыск Владикавказе мне. Завтра вылетаю Москву. Лиходеев».
— Да он с ума сошел... — слабо сказал Варенуха и опустился в кресло.
Римский же зазвенел ключом, вынул из ящика письменного стола деньги. Отсчитал пятьсот рублей, позвонил, вручил курьеру деньги и сурово послал его на телеграф.
Варенуха в изумлении глядел на финдиректора, до того это не вязалось ни с чем.
— Помилуй, Григорий Данилович, — наконец неуверенно заговорил Варенуха, — по-моему, ты зря деньги послал!
— Они придут обратно, — веско отозвался Римский, — а вот он сильно ответит за этот пикничок. — И добавил, указывая на пакет: — Поезжай, поезжай, Иван Савельевич, не теряй времени.
Варенуха взял пакет и вышел.
Он спустился вниз, увидел, что перед кассой очередь, узнал от кассирши, что та ждет через час аншлага, потому что публика чрезвычайно заинтересовалась черной магией. Велел кассирше загнуть и не продавать двадцать лучших мест в ложах и партере на случай, если явится кто-нибудь, кому нельзя будет отказать, тут же у кассы отшил от себя назойливого молодого человека и нырнул в свой кабинет, чтобы захватить кепку.
Лишь только он водрузил кепку на голову, а пакет спрятал в портфель, тут же затрещал телефон на столе.
— Да! — пронзительно крикнул Варенуха в трубку.
— Иван Савельевич? — осведомилась трубка препротивным гнусавым голосом.
— Его нету в театре! — крикнул было Варенуха, но трубка тотчас его перебила:
— Не валяйте дурака, Иван Савельевич, а слушайте. Телеграммы эти никуда не носите, а спрячьте их поглубже в карман и никому не показывайте.
— Кто это говорит? — яростно вскричал Варенуха. — Прекратите, гражданин, эти штуки! Вас сейчас обнаружат! Ваш номер?
— Варенуха! — отозвался все тот же гадкий голос. — Ты русский язык понимаешь? Не носи никуда телеграммы, я повторять больше не буду.
— А, так вы не унимаетесь? — закричал администратор в возмущении. — Ну, смотрите же! Поплатитесь вы за это! Вы слу... — И вдруг понял, что в трубке уже пусто и никто его больше не слушает.
В кабинетике как-то быстро потемнело. Варенуха выбежал вон, захлопнув за собою дверь, и через боковой ход устремился в летний сад, принадлежавший кабаре.
Варенуха был возбужден и полон энергии. Теперь, после наглого и таинственного звонка, он не сомневался в том, что какая-то шайка хулиганов проделывает скверные шуточки с администрацией кабаре и что, возможно, все это связано с таинственным исчезновением Лиходеева.
Желание изобличить злодеев и распутать клубок буквально душило администратора, и, как это ни странно, в нем зародилось предвкушение чего-то приятного. Так, впрочем, бывает, когда человек стремится стать центром внимания, принося куда-то сенсационное сообщение.
В голове Варенухи тасовался его будущий доклад, и даже зазвучали в этой голове какие-то комплименты по его адресу.
«Садитесь, товарищ Варенуха... Что такое? Гм... гм... Владикавказ? Гм... Очень хорошо, что вы немедленно дали знать... Так вы говорите?.. Гм... Голос гнусавый, вы говорите? Так, так... Варенуха открыл, Варенуху мы знаем, Варенуха — молодец... Варенуха!..»
И слово «Варенуха» так и прыгало в мозгу у Варенухи.
Ветер дунул в лицо администратору и засыпал глаза песком, как бы преграждая ему путь, как бы предостерегая. Хлопнуло в здании окно так, что чуть не вылетели стекла, в вершинах лип в саду прошумело тревожно. Потемнело и посвежело.
Администратор протер глаза и увидел, что над Москвой низко, почти задевая краем летний сад, ползет желтобрюхая грозовая туча. Проворчало густо.
Как ни торопился администратор, как ни хотел проскочить до грозы, неодолимое желание потянуло его на минуту забежать в летнюю уборную, чтобы на ходу проверить, исполнил ли монтер его приказание поправить в ней электрический провод и одеть лампу в сетку.
Мимо тира, мимо будочки, где продавались статуэтки, Варенуха добежал до дощатого голубоватого домика в кустах начинающей зеленеть сирени и вбежал в отделение с надписью «Мужская».
Монтер оказался аккуратным человеком, лампа под крышей была обтянута металлической сеткой, но огорчило администратора то, что даже в предгрозовом потемнении на стенах можно было разобрать недавно выписанные карандашом странные рисунки и неприличные слова, из которых одно было тщательно выведено углем на самом видном месте и огромными буквами.
— Что же это за мерз... — начал было администратор и вдруг услышал за собою голос, мурлыкающий:
— Это вы, Иван Савельевич?
Администратор вздрогнул, обернулся и увидел перед собою какого-то небольшого толстяка в кепке и, как показалось Варенухе, как будто с кошачьей физиономией.
— Ну я, — ответил Варенуха неприязненно, уверенный, что толстяк погнался за ним в уборную, чтобы выклянчить контрамарку на сегодняшний вечер.
— Ах, вы? Очень, очень приятно! — пискливым голосом сказал котообразный толстяк и вдруг, развернувшись, ударил Варенуху по уху так, что кепка слетела с головы администратора и бесследно исчезла в отверстии сиденья.
Удару толстяка отозвался громовой удар в небе, в уборной блеснуло, отчего особенно ясно выделилось черное слово на стене, и в ту же секунду на деревянную крышу обрушился ливень. Еще раз сверкнуло, и в зловещем свете перед администратором возник второй — маленького роста, но с атлетическими плечами, рыжий как огонь, один глаз с бельмом, рот с клыком. Этот второй, будучи, очевидно, левшой, развернулся с левой и съездил администратора по другому уху И опять грохнуло в небе, и хлынуло сильнее.
Крик не вышел у Варенухи, потому что перехватило дух.
— Что вы, товари... — прошептал ополоумевший администратор, тут же сообразил, что слово «товарищи» никак не подходит к бандитам, избивающим человека в общественной уборной, прохрипел: — Гражда... — смекнул, что и этого названия они не заслуживают, и получил третий страшный удар от того, с бельмом, но не по уху, а посередине лица, так что кровь из носу хлынула на толстовку.
Темный ужас поразил администратора. Ему показалось, что его хотят бить до смерти. Но ударов более не последовало.
— Что у тебя в портфеле, паразит? — пронзительно, перекрывая грозу, осведомился похожий на кота. — Телеграммы?
— Те... телег... — ответил полумертвый администратор.
— А тебя предупредили по телефону, чтобы ты их никуда не носил? Предупреждали, я тебя спрашиваю?
— Предупре... ждали... дили, — задыхаясь, ответил администратор.
— А ты все-таки пошел? Дай сюда портфель, гад! — гнусаво, тем самым голосом, что был слышан в телефоне, крикнул второй и выдрал портфель у Варенухи из трясущихся рук.
— Ах ты, ябедник! — возмущенно заорал похожий на кота. — Ну ладно, бери его, Азазелло!
И оба подхватили бедного администратора под руки, выволокли его из сада и понеслись с ним по Садовой. Гроза бушевала с полной силой, вода с грохотом и воем низвергалась в канализационные отверстия, из водосточных труб хлестало, хлестало с крыш и мимо труб, из подворотен бежали пенные потоки. Все живое смело с Садовой, и спасти Ивана Савельевича было некому. Прыгая в мутных реках, то и дело освещаясь молниями, бандиты в одну секунду доволокли полуживого администратора до дома № 302-бис, влетели с ним в подворотню, где жались к стене две босоногие женщины, держащие туфли и чулки в руках.
От страху все мутилось и плясало в глазах у Ивана Савельевича, и он и не заметил, как вознесся в руках у негодяев на пятый этаж, как волшебно сама собою распахнулась дверь и как его швырнули на пол в передней хорошо знакомой ему квартиры Степы Лиходеева. Близкий к безумию, Варенуха повалился на пол, и лужа распространилась вокруг него.
И сгинули оба разбойника, а вместо них появилась совершенно нагая девица, рыжая и с горящими в полутьме глазами.
Варенуха понял, что это-то и есть самое страшное из всего, что приключилось, и, застонав, пытался куда-то скрыться от ведьмы, но ни ползти, ни бежать было некуда. Он поднялся, прислонился к стене. А девица подошла вплотную к администратору, положила ладони ему на плечи, и волосы Варенухи поднялись дыбом, потому что даже сквозь холодную, пропитанную водою ткань толстовки он почувствовал, что ладони эти еще холоднее, что они холодны ледяным холодом.
— Дай-ка я тебя поцелую, — нежно сказала девица, и у самых глаз Варенухи оказались фосфорные глаза. Тогда Варенуха лишился чувств, поцелуя не ощутил.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |