У Турбиных. Ночь. Близко к рассвету. Алексей спит на тахте.
Алексей (говорит во сне). Кто там? Кто. Кто. Кто. (Пауза.) Да кто же здесь, Боже мой? (Просыпается, поднимается, берет со стула револьвер, целится в портьеру.) Фу ты, черт, халат. (Засыпает, бормочет.) Чертова водка.
Сцену затягивает туман. Халат на стене внезапно раскрывается, из него выходит Кошмар. Лицом сморщен, лыс, в визитке семидесятых годов, в клетчатых рейтузах, в сапогах с желтыми отворотами.
Кошмар. Голым профилем на ежа не сядешь. Святая Русь страна деревянная, нищая и опасная, а русскому человеку честь — одно только лишнее бремя. (Поет.)
Здравствуйте, дачники,
Здравствуйте, дачницы,
Съемки у нас опять начались...
Сцена наполняется гитарным звоном.
Я бы этого вашего гетмана повесил бы, честное слово. (Вскакивает на грудь Алексею, душит его.)
Алексей (во сне). Пусти.
Кошмар. Я к вам, Алексей Васильевич, с поклоном от Федора Михайловича Достоевского. Я бы его, ха, ха... повесил бы... Игривы Брейтмана остроты, а где же сенегальцев роты. Скажу вам по секрету, уважаемый Алексей Васильевич, не будет никаких сенегальцев, они, кстати, и сингалезы. Впрочем, правильнее говорить не сингалезы, а гансилезы. А союзники — сволочь.
Алексей. Отойди. Гансилезы — это вздор. Такого слова нет. И тебя нет. Я вижу тебя во сне. И сейчас же проснусь. Проснусь. Проснусь, проснусь.
Кошмар. Ошибаетесь, доктор. Я не сон, а самая подлинная действительность. Да и кто может сказать, что такое сон? Кто? Кто?
Алексей (во сне). Кто? Кто? Кто?
Кошмар. Вот то-то. А чтобы доказать вам, что я не сон, я вам скажу, милейший доктор, я превосходно знаю, что с вами будет.
Алексей. Что? Что? Что?
Кошмар. Очень нехорошие вещи. (Кричит глухо.) Доктор, не размышляйте, снимите погоны.
Алексей. Уйди, мне тяжело... Ты Кошмар. Самое страшное — твои сапоги с отворотом. Брр... Гадость. Таких отворотов никогда не бывает наяву.
Кошмар. Как так не бывает? Очень даже бывает, если, например, кожи нет в Житомире?
Алексей. Что ты мучаешь мой мозг. Я ничего не понимаю — в каком Житомире. Уйди. Ты — миф. Ты — харя, такая же, как та, что Николка нарисовал на печке. Сгинь.
Кошмар. Вот как? Стало быть, ее нет на самом деле? А гляньте-ка, доктор.
Рисунок на камине превращается в живую голову полковника Болботуна.
Алексей. Петлюровец. Капитан Мышлаевский, сюда!
Болботун угасает.
Вздор. Миф. Ты дразнишь меня. Пугаешь. Я прекрасно сознаю, что я сплю и у меня расстроены нервы. Вон, а то я буду в тебя стрелять. Это все миф, миф.
Кошмар. Ах, все-таки миф? Ну, я вам сейчас покажу, какой это миф. (Свистит пронзительно.)
Стены турбинской квартиры исчезают. Из-под полу выходит какая-то бочка, ларь и стол. И выступает из мрака пустое помещение с выбитыми стеклами, надпись «Штаб 1-й кінной дивізіи. Керосиновый фонарь у входа.
Фонарь со свечой на столе. В стороне полевой телефон, возле него на скамейке гайдамак-телефонист. Кошмар проваливается. Исчезает Алексей. На сцене полковник Болботун — страшен, изрыт оспой, в шинели, в папахе с красным хвостом, так же, как и телефонист. За окнами изредка стух лошадиных копыт, громыхание двуколок и изредка тихо наигрывает гармоника знакомый мотив. Внезапно за сценою свист, удары. Голос за окном кричит отчаянно: «Що вы, панове, за що, за що?» Визг. Голос сотника Галаньбы: «Я тебе, жидовская морда, я тебе!» Визг. Выстрел.
Телефонист (в телефон). Це я, Франько, зновь включився в цепь. В цепь, кажу. Слухаете? Слухаете? Це штаб кинной дивизии.
Телефон поет сигналы. Шум за сценою. Гайдамаки в черных хвостах вводят дезертира-сечевика. Лицо у него окровавленное.
Болботун. Що такое?
Гайдамак. Дезертира пойманы, пан полковник.
Болботун. Якого полку?
Молчание.
Якого полку, я тебе спрашиваю?
Молчание.
Телефонист. Та це ж я. Я из штабу, Франько, включився в цепь!
Болботун. Що ж ты, Бога душу твою мать! А? Що ж ты? В то время як всякий честный козак вийшов на защиту Украинськой республики вид билогвардейцев та жидив коммунистов, в то время як всякий хлибороб встал в ряды украинской армии, ты ховаешься в кусты? Ты знаешь, що роблють з нашими хлиборобами гетманские офицеры, а там в Москве комиссары? Живых в землю зарывают. Чув? Так я ж тебе самого закопаю в могилу. Самого. Сотник Галаньба!
Голоса за окном: «Сотника требуют к полковнику». Суета.
Де ж вы его взялы?
Гайдамак. По за штабелями, сукин сын, бежав, ховався.
Болботун. Ах ты зараза, зараза!
Входит Галаньба, холоден, черен, с черным шлыком.
Допросить, пан сотник, дезертира.
Галаньба с холодным лицом. Берег со стола шомпол, бьет дезертира по лицу. Тот молчит.
Галаньба. Якого полку? (Молчание, удар.)
Дезертир (плана). Я не дезертир. Змилуйтесь, пан сотник. Я до лазарету пробырался. У мене ноги поморожены зовсим.
Телефонист (в телефон). Деж диспозиция? Прохаю ласково. Командир кинной дивизии прохае диспозицию. Вы слухаете?
Галаньба. Ноги поморожены? А чему ж це ты не взяв посвидченя вид штабу своего полка? А? Якого полку? (Замахивается.)
Слышно, как лошади идут по бревенчатому мосту.
Дезертир. Второго сечевого.
Галаньба. Знаем вас, сечевиков. Вси зрадники. Изменники. Большевики. Скидай сапоги, скидай. И если ты не поморозив ноги, а брешешь, то я тебе тут же расстреляю. Хлопцы, фонарь!
Телефонист. Пришлить нам ординарца для согласования. В слободку. Так. Так. Слухаю.
Фонарем освещают дезертира.
Галаньба (вынув маузер). И вот тебе условие: ноги здоровые, будешь ты у меня на том свете. Отойдите сзади, чтоб я в кого-нибудь не попал.
Дезертир садится на пол, разувается. Молчание.
Болботун. Це правильно. Щоб другим був пример.
Гайдамаки (со вздохом). Поморожены... Правду казав.
Галаньба. Записку треба було узять. Записку. Сволочь. А не бежать из полка.
Дезертир. Нема у кого. У нас ликаря в полку нема. Никого нема. (Плачет.)
Галаньба. Взять его под арест. И под арестом до лазарету. Як ему ликарь ногу перевяжет, вернуть его сюды в штаб и дать ему пятнадцать шомполив, щоб вин знав, як без документу бегать с своего посту.
Гайдамаки (выводя). Иди. Иди.
За сиеною гармоника. Голос пост уныло: «Ой, яблочко, куда котишься, к гайдамакам попадешь, не воротишься». Тревожные голоса за окном: «Держи их. Держи их. Мимо мосту... Побиглы по льду».
Галаньба (в окно). Хлопцы, що там? Що?
Голос: «Якись жиды, пан сотник, мимо мосту по льду дали ходу из Слободки».
Хлопцы! Разведка! По коням! По коням! Садись! Садись! Хорунжий Овсиенко, а ну проскочить за ними. Тильки живыми возьмить. Живыми!
Топот за сценой. Появляются гайдамаки. Вводят человека с корзиной.
Человек. Миленькие, я ж ничего. Что вы? Я ремесленник!
Галаньба. С чем задержали?
Человек. Помилуйте, товарищ военный.
Галаньба. Що? Товарищ? Кто тут тебе товарищ?
Человек. Виноват, господин военный.
Галаньба. Я тебе не господин. Господа с гетманом в городе все сейчас. И мы твоим господам кишки повыматываем. Хлопец, тебе близче. Урежь этому господину по шее. Теперь бачишь, яки господа тут. Видишь?
Человек. Вижу-с.
Галаньба. Осветить его, хлопцы. Мени щесь здаеться, що вин коммунист.
Человек. Что вы! Что вы, помилуйте. Я, изволите ли видеть, сапожник.
Галаньба. Що-то ты дуже гарно размовляешь на московской мови.
Человек. Калужские мы, ваше здоровье, Калужской губернии. Да уж и жизни не рады, что сюда, на Украину, заехали. Сапожник я.
Галаньба. Документ.
Человек. Паспорт? Сию минуту. Паспорт у нас чистый, можно сказать.
Галаньба. С чем корзина? Куда шел?
Человек. Сапоги в корзине, ваше... бла... ва... сапожки-с. Мы на магазин работаем. Сами в слободке живем, а сапоги в город носим.
Галаньба. Почему ночью?
Человек. Как раз в самый раз. К утру в городе.
Болботун. Сапоги. Ого... го... Це гарно.
Гайдамаки вскрывают корзину.
Человек. Виноват, уважаемый гражданин. Они не наши, из хозяйского товару.
Болботун. Из хозяйского? Це найкраще. Хозяйский хороший товар. Хлопцы, берить по паре хозяйского товару. А я-то ломал голову, як штабных хлопцев снабдить обувью.
Разбирают сапоги.
Человек. Гражданин военный министр. Мне без этих сапог погибать. Прямо форменно в гроб ложиться. Тут на две тысячи рублей. Это хозяйские.
Болботун. Мы тебе расписку дадим.
Человек. Помилуйте, что ж мне расписка! (Бросается к Болботуну, тот дает ему в ухо. Бросается к Галаньбе.) Господин кавалерист! На две тысячи рублей. Главное, что если б я буржуй был или, скажем, большевик...
Галаньба дает ему в ухо, человек садится на землю, растерян.
Что ж такое делается? А впрочем, берите на снабжение армии... Пропадай все. Только уж позвольте и мне парочку за компанию. (Начинает снимать сапог.)
Болботун. Ты що ж смеешься, гнида? Отойди от корзины. Долго ты будешь крутиться под ногами? Долго? Ну, терпение мое лопнуло. Хлопцы, расступитесь. (Берется за револьвер.)
Человек. Что вы. Что вы? Что вы.
Болботун. Геть отсюда!
Человек (бросается к двери).
Сталкивается с гайдамаками, которые втаскивают окровавленного еврея.
(Крестится.) Берите все, только душу на покаяние отпустите.
Галаньба. Аа... Добро пожаловать.
Гайдамак. Двоих, пан сотник, подстрелили, а этого удалось взять живьем, согласно приказа.
Еврей. Пан сотник!
Галаньба. Ты не кричи. Не кричи.
Еврей. Пан старшина! Що вы хочете зробыть со мною?
Галаньба. Що треба, то и зробым. (Пауза.) Ты чего шел по льду?
Еврей. Щоб мне лопнули глаза, щоб я непобачив бильш солнца, я шел повидать детей в городу, пан сотник, в мене дити малы в городу.
Болботун. Через мост треба ходить до детей! Через мост!
Еврей. Пан генерал! Ясновельможный пан! На мосту варта, ваши хлопцы. Они гарны хлопцы, тильки жидов не любять. Воны меня уже билы утром и через мост не пустили.
Болботун. Ну, видно, мало тебя били.
Еврей. Пан полковник шутит. Веселый пан полковник, дай ему Бог здоровья.
Болботун. Я? Я — веселый. Ты нас не бойся. Мы жидов любимо, любимо.
Слабо слышна гармоника.
Ты перекрестись, перекрестись.
Еврей (крестится). Я перекрещусь с удовольствием. (Крестится.)
Смех.
Гайдамак. Испугался жид.
Болботун. А ну кричи: «Хай живе Вильна Вкраина».
Еврей. Хай живе Вильна Вкраина.
Хохот.
Галаньба. Ты патриот Вкраины?
Молчание. Галаньба внезапно ударяет еврея шомполом.
Обыщите его, хлопцы.
Еврей. Пане...
Галаньба. Зачем шел в город?
Еврей. Клянусь, к детям.
Галаньба. Ты знаешь, кто ты? Ты шпион!
Болботун. Правильно.
Еврей. Клянусь, нет!
Галаньба. Сознавайся, что робыл у нас в тылу?
Еврей. Ничего. Ничего, пан сотник, я портной, здесь в слободке живу, в мене здесь старуха мать...
Болботун. Здесь у него мать, в городе дети. Весь земной шар занял.
Галаньба. Ну я вижу, с тобой не сговоришь. Хлопец, открой фонарь, подержите его за руки. (Жжет лицо.)
Еврей. Пане... Пане... Бойтесь Бога... Що вы робыте? Я не могу больше. Я не могу. Пощадите.
Галаньба. Сознаешься, сволочь?
Еврей. Сознаюсь.
Галаньба. Шпион?
Еврей. Да. Да. (Пауза.) Нет. Нет. Не сознаюсь. Я ни в чем не сознаюсь. Це я от боли. Панове, у меня дети, жена. Я портной. Пустите. Пустите.
Галаньба. Ах, тебе мало? Хлопцы, руку, руку ему держите.
Еврей. Убейте меня лучше. Сознаюсь. Убейте.
Галаньба. Що робыл в тылу?
Еврей. Хлопчик родненький, миленький, отставь фонарь. Я все скажу. Шпион я. Да. Да. О мой Бог.
Галаньба. Коммунист?
Еврей. Коммунист.
Болботун. Жида некоммуниста не бывае на свете. Як жид — коммунист.
Еврей. Нет. Нет. Что мне сказать, пане? Що мне сказать? Тильки не мучьте. Не мучьте. Злодеи! Злодеи! Злодеи! (В исступлении вырывается, бросается в окно.) Я не шпион!
Галаньба. Тримай его, хлопцы. Держи.
Гайдамаки. В прорубь выскочит.
Галаньба стреляет еврею в спину.
Еврей (падая). Будьте вы про...
Болботун. Эх, жаль. Эх, жаль.
Галаньба. Держать нужно было.
Гайдамак. Легкою смертью помер, собака.
Грабят тело.
Телефонист. Слухаю. Слухаю... Слава. Слава. Пан полковник. Пан полковник!
Болботун (в телефон). Командир першей кинной... Слухаю, так... так выступаю зараз. (Галаньбе.) Пан сотник, прикажить швидче, чтоб вси четыре полка садились на конь. Подступы к городу взяли. Слава. Слава.
Гайдамаки. Слава. Наступление.
Суета.
Галаньба (в окно). Садись! Садись! По коням!
За окном гул: «Ура». Галаньба убегает.
Болботун. Снимай аппарат.
Телефонист снимает аппарат. Суета.
Коня мне!
Гайдамаки. Коня командиру!
За окном топот, гул, крики, свист. Все выбегают со сцены. Потом гармоника гремит, пролетая. Бочка и ларь проваливаются.
Кошмар. Видал? (Проваливается.)
Алексей (во сне). Помогите! Помогите!
Елена (появляется, зажигая свет). Алеша. Алеша! Что ты, Бог с тобой?
Алексей. Скорей. Скорей. Надо помочь. Вон он, может быть, еще жив...
Елена. Кто, Алеша?
Алексей. Еврей.
Елена. Алеша, проснись.
Алексей (просыпаясь). Что это лежит?
Елена. Голубчик, это халат.
Алексей. Халат? Разве халат?
Елена. Алеша, ты знаешь, у тебя нервы расстроены. Ты успокойся. Успокойся.
Алексей. Но до чего реально, Господи Боже мой.
Елена. Дать тебе валерианки?
Алексей. Нет, не надо.
Елена. Что ты увидал?
Алексей. Кошмар. Будто бы гайдамаки появились, петлюровцы и тут вот убили еврея, замучили. И Кошмар с желтыми отворотами, зеленый весь, показал мне...
Николка (появляясь в одеяле). Что тут такое происходит?
Елена. Алексей страшный сон увидал и закричал.
Николка. Страшный сон. Ага... Это, видишь ли, Алеша, у тебя нервы расстроены под влиянием гражданской войны. Я думаю, лучше всего принять валериановых капель.
Алексей. Не хочу. Не надо. Елена, иди спать. Извини, что я вас всех взбудоражил.
Елена. Ну, засыпай спокойно.
Алексей. Слушай, Никол, а ты возле меня посиди, пока я не засну.
Николка. Ага. Хорошо. С большим удовольствием. Я даже в крайнем случае могу здесь спать лечь. (Садится в кресло.)
Алексей. Не надо. Ты только посиди.
Пауза.
Николка. У меня у самого нервы расстроены. (Зевает.) Ты знаешь, Алеша, события мне начинают представляться в крайне серьезном свете. Я думаю, что нас ожидают большие неприятности.
Алексей (засыпая). Угу...
Николка. Если мы этого Петлюру не отразим, то Бог знает, что получится. Вы спите, господин доктор. Алеша, спишь?
Пауза.
Ну и я засну. (Тушит свет.)
Часы бьют шесть раз. Играют менуэт.
Конец первой картины
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |