Комментарии

5 июня 1931 года Булгаков заключил договор с Ленинградским Красным театром Госнардома им. К. Либкнехта и Р. Люксембург. Черновая рукопись закончена 22 августа 1931 года.

В те же дни пьеса была перепечатана.

Эта авторизованная машинопись впервые опубликована в журнале «Октябрь» (№ 6 за 1987 г.) публикаторы В. Лосев, Б. Мягков, Б. Соколов.

В последующих публикациях (Собрание сочинений в пяти томах, т. 3; Пьесы 30-х годов, подготовка текста и примечания — И.Е. Ерыкалова) указаны ошибки и неточности первой публикации, выявленные при сверке с черновыми рукописями.

Публикуется авторизованная машинопись по ксерокопии книги: Булгаков М. Кабала святош. М., Современник, 1991. Составители В.И. Лосев, В.В. Петелин. Внесены необходимые исправления по черновой рукописи, хранящейся в ОР РГБ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 8.

Но разночтения остались. Например, в нашей публикации в 4-м акте осталось: «В лесу светлеет»; в т. 3 и в питерской публикации И.Е. Ерыкалова дает: «В лесу светает». Есть и другие мелкие разночтения. Все это лишь подтверждает неоднократно высказанную мысль о необходимости подготовки академического собрания сочинений.

Знакомство М.А. Булгакова с директором Красного театра В.Е. Вольфом относят к лету 1930 года. Творческие планы в то время не были осуществлены, но желание привлечь Булгакова к работе Красного театра осталось.

Т.Д. Исмагулова в статье «К истории отношений М.А. Булгакова и Ленинградского Красного театра» подробно анализирует факты, документы, воспоминания, бросающие свет на эти отношения (См.: Проблемы театрального наследия М.А. Булгакова. Л., 1987).

Е. Шереметьева, завлит Красного театра тех лет, рассказывает о том, как руководство театра отправило ее в командировку в Москву для переговоров о новой пьесе к М. А Булгакову. Много интересного можно извлечь из этих воспоминаний.

«Нужна была смелость и настоящее понимание, вера в значительность и своеобразие огромного таланта Булгакова, взять на себя за обращение к нему, заказ пьесы и выплату максимального аванса. Надо сказать, что ответственные за все это художественный руководитель и директор театра искренно радовались возможности хоть немного поддержать в трудное для него время и, конечно, надеялись получить талантливую интересную пьесу», — вспоминала Е. Шереметьева.

Булгаков согласился написать пьесу при условии, что театр не ограничивает его сроком и не определяет темы: «пьеса должна быть о времени настоящем или будущем. При заключении договора театр выплачивает автору определенный лаж... Выплаченная сумма не подлежит возврату даже в том случае, если представленная автором пьеса по тем или иным причинам театром принята не будет».

«После каждой фразы он останавливался, — вспоминает Е. Шереметьева, — вопросительно глядя на меня, и я подтверждала ее, а последнюю фразу он произнес с некоторым нажимом, усмехнулся и объяснил: Ведь автору неоткуда будет взять эти деньги, он их уже истратит!»

Вспомнила Е. Шереметьева и квартиру, в которой обедала вместе с М.А. Булгаковым: «Булгаков привез меня на Большую Пироговскую. Напротив сквера, в маленьком дворе стоял невысокий дом. В низком первом этаже этого дома расположилась необычная квартира. Открывая дверь из передней в комнату, Михаил Афанасьевич предупредил: «Осторожно, ступеньки». Пол в столовой был выше, чем в передней, и у самой двери в углу две или три ступеньки вверх. Столовая очень маленькая, потолок низкий, окна невысоко от пола. Кроме двери в переднюю, в другой стене была еще дверь (кажется, в кабинет Михаила Афанасьевича) и еще третья — в противоположной стенке».

Договорились также и о том, что Булгаков приедет в Ленинград за счет театра: «Недели через две Михаил Афанасьевич приехал в Ленинград. Его устроили в «Европейской», тогда лучшей гостиницы нашего города, старались, чтобы он чувствовал себя хорошо, были внимательны к нему, заботливы. Между деловыми, очень дружескими встречами с руководителями театра и спектаклями «угостили» его катаньем на американских горках (тогда единственных в Советском Союзе), попросили у директора Госнардома, в систему которого входил Красный театр, машину — открытый «Остин» — и часа три возили Булгакова, показывали город и его достопримечательности, которые хотел видеть Михаил Афанасьевич. Не раз он обедал с нами в маленькой, по-домашнему хорошей столовой Госнардома. Пригласили его на нашу вечеринку в квартиру актрисы Пасынковой. Помню, что большую комнату оформили под захудалое кабаре. На печку приклеили намалеванную на картоне высокую под потолок чахлую пальму в кадке, разнокалиберные столики покрыли газетами и афишами, на стенах развесили плакатики: «Спиртные (зачеркнуто) напитки продаются в неограниченном количестве», «Бить посуду и ломать мебель разрешается» и т. д. Все актрисы работали официантками, а в концертном отделении превращались в матрешек и пели частушки на злобу дня, а затем цыганский хор под аккомпанемент двух гитар (актеры Волосов и Селянин) спели величальную: «К нам приехал наш Любимый, Михаил Афанасьевич дорогой».

Булгаков тоже выступил в нашем концертном отделении, талантливо, как все, что он делал, рассказывал о МХАТе и о Станиславском, не копируя его, но какими-то штрихами отчетливо рисуя характер и манеру говорить и стариковский испуг, когда Константин Сергеевич в телефонном разговоре со Сталиным вдруг забыл его имя и отчество. Рассказал о разговоре Станиславского с истопником, которому он советовал растапливать печи так, как это делали в его детские годы в доме Алексеевых...

Руководство театра и актеры понравились Михаилу Афанасьевичу, он подписал договор на пьесу, ему выплатили максимальный из возможных аванс, и он уехал».

Через три месяца Булгаков приехал в Ленинград читать пьесу. Слушали ее четыре человека: художественный руководитель Красного театра Вольф В.Е., режиссер театра Гаккель Е.Г., директор театра Тихантовский Г.Д. и завлит Е.М. Шереметьева. «К великому общему огорчению, — вспоминала Е. Шереметьева, — ставить ее театр не мог. Кажется, меньше всех был расстроен автор. Он объяснил это тем, что когда кончил писать, то ему самому показалось, что, пожалуй, его «Адам и Ева» не выйдут на сцену» (См.: М.А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени. М., 1988, с. 271—280).

18 сентября 1931 года газета «Советское искусство» объявила: «Драматург М.А. Булгаков написал новую пьесу о будущей войне. В Москве пьеса передана для постановки Театру им. Евг. Вахтангова, в Ленинграде — Красному театру».

Л.Е. Белозерская принимала активное участие в переписке этой пьесы, часть рукописного текста, по-видимому, принадлежит ей. И вот ее мнение много лет спустя об этой пьесе: «На том же широком писательском дыхании, что и «Бег», была написана фантастическая пьеса «Адам и Ева»...

Профессор химии академик Ефросимов сконструировал аппарат, нейтрализующий действие самых страшных, самых разрушительных газов. Его изобретение должно спасти человечество от гибели. Глубокий пацифизм характеризует академика Ефросимова... Но пацифизм академика не только не встречает сочувствия среди окружающих, наоборот, вызывает подозрительность и рождает мысль о его предательстве.

Катастрофа все же неизбежна... На фоне мировой катастрофы сталкиваются различные судьбы и характеры». (См. Воспоминания, с. 180—181.)

Вахтанговцы тоже отказались от постановки: погибает Ленинград.

Конечно, при желании пьесу можно было доработать, но Булгаков не любил эту пьесу, он писал ее на заказ, а потому и не стал ее дорабатывать.