«В ялике»

В сборнике «Девять рассказов» новелла «В ялике» стоит пятой, а в нашей схеме соотносится с пятым по счету поэтическим настроением мужества. Суггестивность же передачи его читателям связана согласно правилам теории «дхвани-раса» прежде всего с построением сложного сюжета, повествующего о воинской смелости, мужественных поступках, уверенности в себе, широте взглядов и, наконец, о радости¹. И в пятой новелле сборника это правило Сэлинджером в точности соблюдено — она сконструирована по канонам детективного жанра и в ее сложном сюжете отражены все названные выше состояния.

Итак, обратимся к сюжету.

В экспозиции новеллы — разговоре между кухаркой и поденщицей, который происходит на кухне загородного дома Тенненбаумов, настойчиво повторяется слово «расстроиться» (Сэлинджер всякий раз выделяет его курсивом), однако, отчего расстроена кухарка, остается неясным. Правда, из дому на озеро сбежал четырехлетний сын Тенненбаумов Лайонел и сидит там в отцовском ялике, покачивающемся у самого конца мостков на привязи под прямым углом к ним. На дворе октябрь, день клонится к вечеру, и на озере никого, как и на его берегу, нет, но чувствуется, что кухарку волнует что-то другое.

Тем временем на кухне появляется мать Лайонела — Бу-Бу Тенненбаум (урожденная Беатриса Гласс), и читатель узнает, что малыш убегает не в первый раз и делает это всегда под влиянием обиды или жалости. Ведет себя мальчик при этом поистине героически. Когда ему исполнилось три года, он удрал в Нью-Йорке в Центральный парк. «Нашли его уже ночью, в двенадцатом часу. А дело было, — рассказывает мать, — в середине февраля. В парке и детей никого не осталось. Разве что, может быть, бандиты, бродяги да какие-нибудь помешанные. Он сидел на эстраде, где днем играет оркестр, и катал камешек взад-вперед по щели в полу. Замерз до полусмерти, и вид у него был до того жалкий...»²

Бу-Бу отправляется на озеро и пытается уговорить сына вернуться домой, хочет узнать, что произошло, изменить настроение мальчика. Она изображает себя боевым адмиралом, а сына — одним из его подчиненных, старым морским волком, но мальчик игры не принимает.

«— Ты не адмирал, — послышалось в ответ. — Ты женщина»³.

Не помогает матери и брошенный в лодку пакетик с цепочкой для ключей, хотя Лайонел о ней давно мечтал. Он швыряет пакетик за борт. А перед тем выбросил в воду маску, в которой нырял его дядя Симор Гласс. Однако вызов во взгляде малыша внезапно уступает место слезам, и он разражается бурными рыданиями. Тогда-то мать, не опасаясь уже, что ребенок, если она будет слишком настойчива, прыгнет в холодную воду, подтягивает ялик к мосткам, спускается в лодку и принимается утешать сына.

Тут только читатель узнает причину его побега, а заодно и причину расстройства кухарки. Оказывается, мальчик услышал, как в разговоре с поденщицей кухарка назвала его отца «большим грязным июдой». Мать встречает это сообщение со спокойным достоинством.

«— Ну, это еще не так страшно, — сказала Бу-Бу, стиснула сына коленями и крепко обняла. — Это еще не самая большая беда. — Она легонько куснула его за ухо. — А ты знаешь, что такое иуда, малыш?

Лайонел ответил не сразу...:

— Чуда-юда... это в сказке... такая рыба-кит...»⁴.

В оригинале игра слов, на которой построен рассказ, звучит: «kike-kite» («kike» — «еврей», «kite» — «воздушный змей»), и, таким образом, в английском тексте рассказа слова кухарки «большой грязный еврей» были поняты мальчиком как «большой грязный воздушный змей».

Концовка рассказа радостная. К дому мать и сын «не шли, бежали наперегонки. Лайонел прибежал первым»⁵.

Возвратимся, однако, к каламбуру «kike-kite». Помимо звукового сходства этих слов, сыгравшего, как мы видели, в рассматриваемой новелле столь важную сюжетообразующую роль, Сэлинджер, возможно, воспользовался — уже в других целях — полисемией слова «kite». Ведь в английском языке «kite» означает, кроме «воздушного змея», еще и «делать что-либо с необычайной силой». Обыгрывание же разных значений одного слова было не только в принципе широко распространено в древнеиндийской классической литературе⁶, но и помогало, в частности (согласно теории «дхвани-раса»), внушению поэтического настроения мужества.

«Потаенными возбудителями» этого настроения считалось также преобладание в произведении померанцевого цвета⁷ и — по мнению некоторых теоретиков «дхвани-раса» — употребление сложных слов⁸. Но если использование Сэлинджером многозначности слова «kite» — наше предположение, то двум последним установлениям писатель следовал безусловно. В рассказе находим несколько трехчленных слов типа «matter-of-factly», а померанцевый цвет среди всех других в нем действительно доминирует, выделяется: на дворе бабье лето (по-английски — «Indian summer» — «индийское лето»), золотая осень, и все освещено низким предвечерним солнцем.

Примечания

1. Keith A.B. The Sanskrit drama in its origin, development, theory and practice. Oxford, 1924, p. 323—324.

2. Сэлинджер Дж.Д. В ялике. — Новый мир, 1962, № 4, с. 142.

3. Там же, с. 143.

4. Там же, с. 146.

5. Там же.

6. Анандавардхана. Указ. соч., с. 229.

7. «Померанцевый цвет, — читаем у Даля, — оранжевый, рудожелтый, жаркой» (Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х т. СПб.; М., 1881, т. 2, с. 279). См. также: Keith A.B. The Sanskrit drama in its origin..., p. 324.

8. В целом же вопрос о роли стилистических конструкций с включением длинных и средних сложных слов был дискуссионным. «Нехорошо описывать ярость... совсем без сложных слов», — утверждал Анандавардхана (Указ. соч., с. 127). Он же, а также Абхинавагупта и Маммата полагали, что употребление сложных слов способно вызывать (в числе других изобразительно-выразительных средств) поэтические настроения не только ярости (гнева) и героизма (мужества), но и страха, изумления (Там же, с. 87, 230; см. об этом: De S.K. Op. cit., vol. 2, p. 220—227).