Заключение

Сегодня, когда ставится последняя точка в конце этой книги, театр Булгакова продолжает развиваться. Далеко не обо всех важных и волнующих автора книги проблемах удалось написать на этих страницах. Так, за рамками книги остались и поразительно много объясняющие нам в булгаковской поэтике связи его творчества с традициями русской литературы XIX века.

О продолжении принципов толстовской поэтики речь уже шла. Добавим к сказанному, что многие ключевые мысли Толстого сегодня воспринимаются читателем уже «через» Булгакова: среди них и «героев своих надо любить», и «художественность шире социальности», и то, что именно «из света и тени складывается вся прелесть мира», и «все теории стоят одна другой». Растворенные в булгаковской прозе, они вошли сегодня не только в «знаемое», но и в устную, повседневную нашу речь.

Устойчивы переклички Булгакова и с темами и мотивами Достоевского, начиная от фразы из «Бесов», появляющейся еще на страницах «Белой гвардии»: «Честь русскому человеку одно только лишнее бремя» и кончая Хлудовым с его репликой: «Это не разрешает мой вопрос», отсылающей нас к «Преступлению и наказанию». Понятно, что речь идет не о совпадениях «слов» — а о размышлениях над теми же проблемами.

Еще, быть может, интереснее и значительнее тот факт, что именно Булгаков, создав две выросшие из одного и того же корня (романа «Белая гвардия») драмы — «Дни Турбиных» и «Бег», — дал тем самым будто «практическое» подтверждение известной мысли Достоевского, что «для разных форм искусства существуют и соответствующие им ряды поэтических мыслей». И в самом деле, начав с попытки инсценирования «Белой гвардии», Булгаков приходит к созданию двух самостоятельных художественных вещей, двух пьес, которые вкупе и составляют развитие его «романной» идеи в ее переложении для театра.

Понятно, что каждое из упомянутых имен русских классических писателей в их сопоставлении с творчеством Булгакова требует отдельного и неспешного разговора, в рамках этой книги невозможного. Поэтому скажем лишь о том, что уяснение своей связи с традициями классической литературы XIX века для Булгакова означало не «возврат в прошедшее». Напротив, оно должно было оказать помощь в решении насущной задачи самоопределения в дне сегодняшнем. Именно поэтому имена Толстого и Достоевского, Пушкина и Гоголя, Щедрина и Бунина появляются на страницах самых ранних произведений Булгакова.

От ориентации на «успех», от стремления начинающего писателя к известности, признанию — к многолетнему труду над созданием романа, у которого уже нет реальных надежд на выход в свет, — таким представляется путь Булгакова.

В конце 1929 года, как бы подводя итоги десятилетию литературной работы, делая ее самое — предметом анализа и размышлений, Булгаков начинает пьесу о Мольере. Иная страна, общепризнанное имя, XVII век. Казалось бы, избрана тема, предельно отдаленная от тогдашней реальности переломного времени. В этой пьесе Булгаков расскажет о судьбе гения, прочитанной и понятой «изнутри». Мольер первых сцен булгаковской пьесы стремится к обычным человеческим радостям: хочет любви, совершенства в ремесле, признания. Король аплодирует представлению его труппы, юная Арманда говорит, что любит Мольера. Перед нами — частный, отдельный человек. Но «Тартюф» уже написан и прочтен, «оригиналы познакомились с копией», — скажем, чуть перефразируя известную мольеровскую фразу. И не сознающий своей истинной мощи писатель вскоре ощутит ее вполне — по силе злобы и накалу борьбы, развернутой по поводу пьесы о засилии лицемеров.

«Сообщаю о себе, — напишет Булгаков брату в январе 1930 года, — все мои литературные произведения погибли, а также и замыслы. Я обречен на молчание и, очень возможно, на полную голодовку. В неимоверно трудных условиях... я написал пьесу о Мольере. Лучшими специалистами Москвы она была признана самой сильной из моих пяти пьес. Но все данные за то, что ее не пустят на сцену... ...Не смотря на то, что это — Мольер, 17-й век, ...несмотря на то, что современность в ней я никак не затронул».

Спектакль о «кабале святош» станет мишенью для разгрома, и здесь «оригиналы» запретят копию. А критики, писавшие о спектакле, сойдутся во мнении, что «золотой идол» Людовик затмил собою в работе МХАТа сломленного, задавленного Мольера.

Подводя итоги сказанному в книге, подчеркнем: несмотря на краткость существования булгаковских пьес на сцене, тем не менее в три сезона — 1926/1927—1928/29 — театр Булгакова начал свое, пусть далеко не полное, существование. Спектакли Художественного театра «Дни Турбиных», таировского Камерного «Багровый остров» и Студии им. Евг. Вахтангова «Зойкина квартира» — не только сделали имя Булгакова известным среди драматических писателей, но и воплотили некоторые существенные черты его поэтики.

Сегодня жизнь булгаковских пьес в советском театре возможно увидеть более полно, ощутить и определенные закономерности интереса к той или к другой пьесе из полутора десятков его произведений для сцены. Пятидесятые годы были временем, когда на сцене появлялись, и то не часто, одни только «Дни Турбиных». В шестидесятые годы — вспыхивает повсеместный интерес к «Бегу» (после первого опыта обращения к «опальной» пьесе Сталинградского театра ее ставят в Ленинграде, где роль Хлудова воплощает мечтавший об этой работе Н.К. Черкасов). В 1970-е годы самой популярной среди булгаковских пьес становится «Кабала святош»: после первого спектакля, принадлежащего А. Эфросу (1967), драма получает широкое признание.

И наконец, в восьмидесятые годы начинается новый этап освоения наследия Булгакова: на сцене появляется его проза. Первым спектаклем, проложившим дорогу прочим, становится спектакль Ю. Любимова в Театре драмы и комедии на Таганке «Мастер и Маргарита».

С одной стороны, Булгаков родился в XIX веке, а всего через десять с небольшим лет наступит век XXI.

С другой — еще и сегодня живы люди, знавшие, видевшие писателя, ощущавшие пожатие его руки.

18 октября 1939 года, когда М.А. Булгаков был уже болен, последняя его пьеса о молодом Сталине «Батум» не разрешена к постановке лично Сталиным, раздаются звонки. Среди них — звонок, «который меня бесконечно тронул, — записывает Е.С. Булгакова. — Это звонок некоего Гоши Ронинсона, сотрудника миманса из Большого. Он сказал, что я должна знать, что есть человек, который для М.А. сделает все, что только ему нужно. Дал свой телефон и настоятельно требовал, чтобы я дала ему какое-нибудь поручение».

Через четыре десятилетия актер Театра драмы и комедии на Таганке Г. Ронинсон выйдет на сцену в двух ролях по булгаковскому роману «Мастер и Маргарита» — киевского дяди Берлиоза и конферансье варьете Поплавского.

Связи булгаковского творчества со временем за истекшие десятилетия лишь упрочатся. Луначарский, сказавший шестьдесят лет тому назад о том, что «Турбины» — первая политическая пьеса на нашем горизонте, сегодня мог бы убедиться в редкостной прозорливости формулы, которая могла бы быть распространена на все творчество писателя в целом.

В самом деле, произведения Булгакова становятся необходимыми во времена острые, переломные. В середине двадцатых, когда вырабатывалась будущая линия развития страны. В начале пятидесятых, когда начиналась «оттепель». И, наконец, сегодня, когда вопрос дальнейшего пути, вопрос необратимости перестройки, впрямую связанный с постижением отечественной истории, стал самым насущным и важным вопросом.

Сегодня, пройдя только по московским театрам, можно познакомиться чуть ли не со всем творчеством писателя. В афише «Современника» «Дни Турбиных» и «Кабала святош», во МХАТе репетируют «Кабалу» и играют «Бал при свечах» и «Дни Турбиных», в студии «Сфера» идет «Театральный роман», на улице Горького два соседствующих театра приглашают на «Собачье сердце» (ТЮЗ) и «Дневник доктора Борменталя», также по мотивам «Собачьего сердца» (театр имени К.С. Станиславского), в театре студии на Юго-Западе у В. Беляковича идет «Мольер», в студии О. Табакова можно увидеть «Полоумного Журдена», студенты Щукинского театрального училища играют «Зойкину квартиру».

В письме к режиссеру И.Я. Судакову в июне 1933 года Булгаков писал: «...Мы встретились в самое трудное и страшное время, и все мы пережили очень много, и я в том числе... и мой утлый корабль... Впрочем, я не то... Время повернулось, мы живы, и пьеса жива».

Время в Самом деле повернулось. Живы и пьесы, это правда. Но чтобы напечатать «Багровый остров», «Зойкину квартиру», «Адама и Еву» и «Собачье сердце», понадобилось почти шесть десятилетий. Шесть десятилетий — это целая жизнь, насильственно изъятая из живого потока времени. Времени, остро нуждающегося в творчестве Михаила Булгакова.