«...В мою благодарную память после чтения романа глубже всего вторгается беспощадно точный рассказ об одном дне римского прокуратора Иудеи Понтия Пилата — этот роман в романе, психологический — внутри фантастического, эта великолепная проза, нагая точность которой вдруг заставляет вспоминать о лермонтовской и пушкинской прозе», — писал К.М. Симонов в предисловии к первой публикации романа «Мастер и Маргарита» в журнале «Москва». А еще раньше, до публикации, в частном письме: «Этот роман, по-моему, лучшая вещь Булгакова, а если говорить об истории Христа и Пилата, то это вообще одни из лучших страниц русской литературы 20-го века»1. В ироническое и сатирическое буйство, в фантасмагорию романа «Мастер и Маргарита» чудо достоверности «древних» глав входит внезапно. Повествовательная интонация автора исчезает. Завесой падает околдовывающий, размеренный ритм: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана...» Два ударения — цезура — два ударения — цезура — три ударения; два ударения — цезура — два ударения — цезура — три ударения... Мерный ритм тут же исчезает, речь снова становится гибкой, многозвучной, но уже другой. Чудо введения читателя в потрясающе зримый мир чужой, чуждой эпохи состоялось.
Это рукотворное чудо Булгаков творит, в частности, используя контрасты стиля, ритма, образов.
Сатирическая ткань романа «Мастер и Маргарита» необыкновенно богата, ярка, красочна, подвижна. Речь весело украшена замечаниями, порою сближающими Булгакова-сатирика с Ильфом и Петровым: «Абрикосовая дала обильную желтую пену, и в воздухе запахло парикмахерской». Автор часто бесцеремонен со своими героями: «Тут иностранец отколол такую штуку», «неожиданно бухнул Иван Николаевич», «Берлиоз выпучил глаза»...
А стиль «древних» глав нетороплив, прозрачен и важен. В нем как будто сбережено дыхание давних времен, когда бумаги не было, а пергамент был дорог и люди, по крайней мере в письме, стремились выражаться экономно.
Диалоги серьезны и скупы — только самое главное. Ремарки к диалогам сдержанны. Нет обилия острых штрихов повседневности. Нет сатирической мелочи мгновенно выхваченных лиц. Не сатиричны центральные персонажи.
Как напоен был ядом образ Людовика XIV в пьесе «Кабала святош», как язвителен портрет архиепископа Шаррона, заставившего Людовика загубить Мольера... Ни Понтия Пилата, ни даже первосвященника Каифы не коснулась насмешка.
В пьесе Булгакова «Александр Пушкин» дышал сарказмом образ Дубельта. Начальник тайной службы при Понтии Пилате в романе «Мастер и Маргарита» ведет себя примерно так же, но сарказма в этом образе нет. «Древние» главы начисто лишены сатиричности.
Сатира всегда оценочна и пристрастна. А оценочность и пристрастность подразумевают присутствие судьи. Именно поэтому, кстати говоря, сатира так легко переключается в лиричность, а иногда — в проповедь... В сатире непременно слышен автор, это природная особенность сатиры.
Булгаков снимает сатирическую интонацию — заинтересованную, доверительную, ироническую, саркастическую. Снимает разом, как пелену, едва пометив переход несколькими музыкальными фразами. И контрастно освобожденная от сатиричности интонация пропадает совсем; голос рассказчика исчезает; кажется, что между действием и читателем автора нет; остается нагая реальность — ощущение бесспорности бытия...
В фактуре этих глав очень важны и своеобразие, и точность лаконичной детали.
«...весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат». Обилие чужих, древних слов, данных без перевода, без пояснений, конечно, без сносок, и тем не менее абсолютно понятных. «От флигелей в тылу дворца, где расположилась пришедшая с прокуратором в Ершалаим первая когорта Двенадцатого Молниеносного легиона...» — прокуратор, когорта, легион, загадочное слово Ершалаим, загадочный дворец с колоннадой... И тут же все это становится зримым, хотя ни одно слово не пояснено: «...заносило дымком в колоннаду через верхнюю площадку сада, и к горьковатому дыму, свидетельствовавшему о том, что кашевары в кентуриях начали готовить обед...»
Чтобы так писать, требуется мастерство, последние штрихи Булгаков наносил уже в конце своей жизни. Но прежде, чем деталь запечатлеть, ее нужно было увидеть самому. А ведь читателя ни на секунду не покидает ощущение, что автор это все очень хорошо знает, что автор это видит...
«Толпы богомольцев стояли за каппадокийцами, покинув свои временные полосатые шатры, раскинутые прямо на траве». Эта подробность «полосатые» поражает мгновенно, оставляя быстрое смутное ощущение, что автор показал бы нам и лица толпы, и цвет и покрой их одежды, если бы это было важно. Но он торопится за кавалерийским полком к Лысой горе. И, быстро скользнув взглядом по толпам и заметив лишь полосы шатров, раскинутых на траве за их спинами, мы устремляемся вслед за ним.
Любая подробность для писателя наполнена точным, конкретным смыслом. Он знает соотношение кентурий, когорт и легионов. Знает город, о котором пишет, расположение его дворца, и храма, и башен, и ворот. Знает местность, окружающую город, и дороги, бегущие от него, и дальние города, к которым ведут дороги. Ничего этого не обрушивает он на читателя. Все убрано с поверхности. Но уже с того момента, как Иешуа, упомянув город, в котором родился, кивнул головой на север («Откуда ты родом?» — «Из города Гамалы», — ответил арестант, головой показывая, что там, где-то далеко, направо от него, на севере, есть город Гамала»), мы без всяких пояснений видим — расположение дворца и площади внизу, место солнца над ними, а потом и направления дорог, и местонахождение Лысой горы.
Но откуда это все у автора? В «Белой гвардии» перед читателем точно так же был раскинут план Города, и Киев был виден как на ладони — как на карте. Но в Киеве Булгаков вырос. А древняя Иудея? Откуда это уверенное описание колоннады «между двумя крыльями дворца», с фонтанами и мозаичными полами, алая кайма на белой одежде римлянина — «кровавый подбой» на белом плаще Пилата, название месяца нисана, полосы на шатрах богомольцев?
Откуда названия и имена собственные, поражающие достоверностью их неожиданного звучания? Не Голгофа, а Лысая гора, даже Лысый череп... Город Кириаф, из которого будто бы родом Иуда — не Иуда с невразумительным прозвищем Искариот, а Иуда из города Кириафа... Ершалаим... И вместо благостного евангельского имени Иисуса из Назарета (ах, как нападали критики евангелий на этот Назарет, — им удалось даже доказать, что не было никакого Назарета в начале нашей эры) еврейское имя Иешуа с хриплым, варварским прозвищем: Га-Ноцри...
Булгаков знал Евангелие: закон божий был в программе гимназии, и по предмету этому у гимназиста Булгакова была пятерка. Но из текста романа «Мастер и Маргарита» видно, что и критику евангелий писатель отлично знал...
Это очень интересный вопрос: что читал Михаил Булгаков, работая над историей Иешуа и Пилата? Что читал, как использовал, как укладывал прочный фундамент для блистательного своего воображения?
Попытка осветить этот вопрос заняла большую часть обширной работы И.Ф. Бэлзы «Генеалогия «Мастера и Маргариты» и, увы, окончилась неудачей: исследователь в своих построениях шел не от архивов, биографии, личности писателя, а от своей собственной, правда, обширной эрудиции.
Так, высоко оценивая книгу академика С.А. Жебелева «Евангелия канонические и апокрифические», И.Ф. Бэлза принял за аксиому, что и Булгаков «в общем стоял на точке зрения Жебелева», а в качестве других источников выдвинул книги А. Ревиля (по-видимому, потому, что «двухтомный труд профессора Коллеж де Франс Альбера Ревиля» упоминает Жебелев), Н.К. Маккавейского (очевидно, потому, что был он профессором Киевской духовной академии) и Т. Буткевича. Последнего, впрочем, И.Ф. Бэлза прямо поместить в воображаемую библиотеку Михаила Булгакова не отважился, ограничившись туманным замечанием, что составленное Т. Буткевичем и вышедшее в 1887 году жизнеописание Иисуса Христа «вне всякого сомнения» было известно «профессорам Киевской духовной академии»2.
Ни имен Жебелева или Ревиля, ни тем более имени Т. Буткевича в архивах Булгакова я не нашла. По-видимому, трех из четырех названных И.Ф. Бэлзой авторов Булгаков не читал. По крайней мере не изучал, не конспектировал, не делал из них выписок. Хотя работал над источниками, как увидит далее читатель, много.
Аргументация И.Ф. Бэлзы строится так.
В романе «Мастер и Маргарита»: «Кто ты по крови?» — спросил Пилат. «Я точно не знаю, — живо ответил арестованный, — я не помню моих родителей. Мне говорили, что мой отец был сириец...»
«Возможно», заключает И.Ф. Бэлза, эта реплика Иешуа об отце «объясняется тем, что Булгаков читал Ревиля», упоминающего о находке «сирийского перевода евангелий»3.
Но при чем тут «сирийский перевод евангелий»? И если даже попробовать применить этот ни к чему не относящийся «сирийский перевод», то при чем тут Ревиль?
Размышляя о происхождении своего героя, Булгаков воспользовался другим источником. В самой ранней сохранившейся тетради «романа о дьяволе» запись: «В Галилее жили и финикияне, сирийцы, арабы, греки». Это выписка из книги Эрнеста Ренана «Жизнь Иисуса». Той самой книги, которую И.Ф. Бэлза на первых же страницах своего труда пренебрежительно отверг, осудив вслед за С.А. Жебелевым «ренановскую «транскрипцию» евангелий, превратившуюся в роман». Ренан в этом месте своей книги, продолжая мысль об этническом составе древней Галилеи, пишет: «Обращения в иудейство были там нередки, и потому бессмысленно решать, какая кровь текла в жилах Иисуса».
Имя Н.К. Маккавейского — тот единственный случай, когда И.Ф. Бэлза учел данные сохранившейся части библиотеки Булгакова4. Сочинение Маккавейского «Археология истории страданий господа Иисуса Христа» было опубликовано в «Трудах Киевской духовной академии» за 1891 год, и «Труды» эти в личном архиве Булгакова сохранились.
По мнению И.Ф. Бэлзы, книгу Маккавейского автор «Мастера и Маргариты» «не мог не читать в юные годы». «Именно из книги проф. Маккавейского», полагает исследователь, мог почерпнуть Булгаков сведения о масличном имении Гефсимания и дворце Ирода Великого, имена первосвященника Иосифа Каифы и предшественника Пилата — прокуратора Валерия Грата, название страшной Антониевой башни и т. д. «Думается, что всего сказанного достаточно, — пишет исследователь, — чтобы с той или иной степенью достоверности утверждать, что труд проф. Маккавейского был (или, во всяком случае, мог быть) ценнейшим источником для Булгакова в процессе его работы над «евангельскими» главами романа»5.
Но и это неточно. «Труды Киевской духовной академии» Булгаков приобрел уже в 30-е годы и сочинение Маккавейского читал к концу своей работы над романом «Мастер и Маргарита» — в 1938 (может быть, в 1937) году. Это тоже видно из рукописей писателя. Сделанные Маккавейским описания Гефсимании и Антониевой башни в романе Булгакова явно не отразились; описание дворца Ирода Великого отразилось в слабой степени. А название Антониевой башни, имя прокуратора Иудеи Валерия Грата, второе имя Каифы (Иосиф) и пр. упоминаются не только Маккавейским. Они приведены в книгах Эрнеста Ренана, Ф.-В. Фаррара и других.
И еще об одной гипотезе И.Ф. Бэлзы.
Как помнит читатель, в романе «Мастер и Маргарита» доносчик Иуда (не ученик, как в Евангелии, а платный доносчик Иуда из Кириафа) убит ножом — ночью, в Гефсиманском саду за Кедроном, в той самой благоуханной, лунной, масличной Гефсимании у подножия Елеонской горы, где, по христианской традиции, проповедовал и провел свою последнюю ночь и ночью же был схвачен Иисус, чтобы наутро предстать перед судом и быть распятым... Булгаков, в отличие от евангелистов, ни разу не приводит сюда Иешуа, разве что в его обращении к Пилату: «Я советовал бы тебе, игемон, оставить на время дворец и погулять пешком где-нибудь в окрестностях, ну хотя бы в садах на Елеонской горе». У Булгакова сюда спешит на любовное свидание Иуда, чтобы напороться на нож: «...вместо Низы, отлепившись от толстого ствола маслины, на дорогу выпрыгнула мужская коренастая фигура, и что-то блеснуло у нее в руке и тотчас потухло... Ив тот же миг за спиной у Иуды взлетел нож, как молния, и ударил влюбленного под лопатку. Иуду швырнуло вперед, и руки со скрюченными пальцами он выбросил в воздух. Передний человек поймал Иуду на свой нож и по рукоять всадил его в сердце Иуды.
— Ни... за... — не своим, высоким и чистым молодым голосом, а голосом низким и укоризненным проговорил Иуда и больше не издал ни одного звука. Тело его так сильно ударилось об землю, что она загудела».
В поисках «источника» этого ножа И.Ф. Бэлза обратился к картине Леонардо да Винчи «Тайная вечеря», на которой в непосредственной, а может быть, и в многозначительной близости к Иуде изображен нож. И хотя Иуда у Леонардо да Винчи, немолодой и неприятный, нимало не похож на булгаковского Иуду из Кириафа и неизвестно, обратил ли внимание Булгаков на эту деталь — нож, кстати у Леонардо повернутый острием прочь от Иуды (в Италии Булгаков не был и оригинала «Тайной вечери» не видел никогда), И.Ф. Бэлза не сомневается, что в романе «Мастер и Маргарита» Иуду убивает «именно этот, леонардовский нож».
Основной аргумент, заставивший исследователя так далеко искать образец для смерти булгаковского Иуды, таков: «...Ни в одном из евангелий, ни в одном из теологических трудов, ни в научной библеистике нельзя найти ни малейшего указания на то, что Иуда погиб от руки убийцы»6.
Но и это не так. По крайней мере один автор предположил, что Иуда погиб от руки убийцы: «Может быть также, что ужасающая ненависть, нависшая над его головой, кончилась каким-нибудь актом насилия, в котором и усмотрели перст божий». Имя этого автора — Эрнест Ренан.
Явная уязвимость работы И.Ф. Бэлзы, а еще более заманчивость так и не разрешенного им вопроса об источниках «реалий» в романе Булгакова «Мастер и Маргарита» вызвали ответную, полемическую статью на ту же тему Н.П. Утехина — «Мастер и Маргарита» М. Булгакова (об источниках действительных и мнимых)».
Увы, исходную ошибку И.Ф. Бэлзы Н.П. Утехин повторил, противопоставив своему оппоненту не архивные или биографические данные, а только логику и эрудицию, — правда, логику более последовательную и эрудицию еще более солидную.
К Эрнесту Ренану Н.П. Утехин отнесся благосклоннее, чем И.Ф. Бэлза. Книгу Ренана «Жизнь Иисуса» включил «в поле зрения Булгакова», даже процитировал так заинтересовавшее Булгакова место об этническом составе древней Галилеи, и это делает честь интуиции исследователя, ибо о сделанной Булгаковым выписке, о том, что эти строки действительно занимали писателя, Н.П. Утехин не знал.
Но интуиция не может заменить архив. И имя Ренана, так удачно введенное исследователем, тут же потонуло у него в потоке имен, ссылок и цитат. Умозрительно заключив, что «взыскательный к своему писательскому труду художник познакомился еще с десятками исторических трудов и литературных сочинений об интересовавшей его эпохе», исследователь попытался эти имена так же умозрительно прояснить. Эрудиция сыграла с исследователем жестокую шутку: в большинстве случаев эти имена, как и некоторые проблемы, о которых пишет Н.П. Утехин, к замыслу романа «Мастер и Маргарита» отношения не имеют. Булгаков все-таки не богословские вопросы решал, Булгаков решал свои — художественные — задачи.
Разбирая одно за другим положения своего оппонента, Н.П. Утехин не обошел «темы ножа» и предложил источники более близкие и, пожалуй, более надежные — русский фольклор, Пушкина, Гоголя, Достоевского...
Но надо ли непременно искать источник для любого образа Михаила Булгакова? И не предположить ли, что это булгаковский образ — нож, так внезапно, с остротой обреченности, откликающийся в совсем другом месте романа: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож».
«Тема ножа» — сугубо булгаковский образ — вспыхивает и в других произведениях писателя, в «Зойкиной квартире», например.
Как видим, разное освещение и разная оценка одного и того же мотива. И в убийстве Иуды — не только возмездие, но и ощущение неизбежности и слабый привкус горечи...
* * *
Работая над литературой для романа «Мастер и Маргарита», Булгаков делал выписки. Эти выписки сохраниЛИСЬ.
В конце самой первой черновой тетради романа — десятка полтора совершенно целых листов, озаглавленных так: «Материалы». Эти листы заполнялись уже в процессе работы над романом. Кое-что записывалось прямо на полях текста, а многое — вот здесь, в конце тетради.
Страница с заголовком «О боге», оставшаяся, впрочем, пустой. Что-то писатель собирался прочесть, продумать, собирался сделать выписки. Но не сделал. Бога, как помнит читатель, среди персонажей романа нет.
Густо исписанные страницы с заглавием «О дьяволе». Здесь и на соседних листах выписки из энциклопедического словаря Брокгауза — Ефрона, из статей «Диавол», «Демон», «Демонология», «Демономания», «Шабаш ведьм» и других. Выписки из популярной (теперь сказали бы — научно-популярной) книги М.А. Орлова «История сношений человека с дьяволом» (СПб, 1904), в которой описаны представления и обрядовые подробности, связанные с верованиями в дьявола, ведьм, колдунов и прочая.
Разграфленный разворот с надписью «Иисус Христос». Одна колонка озаглавлена так: «По Эрнесту Ренану», другая: «По Ф.В. Фаррару», третья: «По другим источникам».
И несколько свободных граф. Но выписки о Христе сделаны только из Фаррара и Ренана, остальные колонки пусты. Это реальные источники, которыми пользовался Булгаков на первых порах...
Несколько лет спустя. Тетрадь 1936 года. Роман почти окончен в том втором своем варианте, в котором уже есть и Мастер, и Маргарита. Уже написана, правда, отличающаяся от окончательной, но тем не менее прекрасная последняя глава «Последний полет» («Была полночь, когда снялись со скалы и полетели. Тут мастер увидел преображение. Скакавший рядом с ним Коровьев сорвал с носа пенсне и бросил его в лунное море. С головы слетела его кепка, исчез гнусный пиджачишка, дрянные брючонки. Луна лила бешеный свет, и теперь он заиграл на золотых застежках кафтана, на рукояти, на звездах шпор...»).
В этой тетради, почти непосредственно вслед за главой о последнем полете, снова «материалы».
Длинный перечень растений и деревьев Иудеи: «Виноград, смоковница, фиговые и масличные деревья, ореховое и гранатовое дерево, кипарисы, пальмы, кедр, лавровые деревья, персиковые деревья». Чтобы в романе в конце концов кратко упомянуть «больное фиговое деревцо», под которым в главе «Казнь» находится Левий Матвей, «кипарисы, окаймляющие верхнюю террасу, и гранатовое дерево» и просто «кипарисы и пальмы в саду».
Имена «казненных вместе с Иешуа — Гестас и Дисмас» со ссылкой на апокрифическое евангелие Никодима («Evang. Nicodemi», — отмечает Булгаков). Запись: «Иуда из Кириафа» (найдено наконец!). Расчеты, когда мог родиться Иешуа (у Булгакова он здесь моложе, чем по церковной традиции).
И такие: «Поле крови — Hakeldamma». «Голуби у Пилата. Мраморные колонны». Это выписки из книги Ф.-В. Фаррара «Жизнь Иисуса Христа»...
1938—1939 годы. Булгаков заканчивает роман, готовит его к перепечатке. Потом диктует. Правит... И параллельно делает записи в специально отведенной тетради. Она озаглавлена так: «Роман. Материалы».
Из записей этих видно, как подолгу стоит Булгаков у окна, наблюдая за луною — ночным светилом, светилом Воланда, так много места занимающим в романе. Зарисовывает. Отмечает: «В ночь с 10.IV на 11.IV 38 г. между часом и двумя ночи луна висит над Гагаринским и Афанасьевским высоко. Серебриста». «13-го мая в 10 ч. 15 м. позлащенная полная луна над Пречистенкой (видна из Нащокинского переулка). 18-го мая в 5 ч. утра, белая, уже ущербленная, беловатая, над Пречистенкой. В это время солнце уже золотит окна. Перламутровые облака над Арбатом».
Здесь же записи для Великого бала у Сатаны. Как могут выглядеть розы? Запись: «Стены роз молочно-белых, желтых, темно-красных, как венозная кровь, лилово-розовых и темнорозовых, пурпурных и светлорозовых». Может быть, писатель побывал в розарии? В романе «Мастер и Маргарита» будет строка: «В следующем зале не было колонн, вместо них стояли стены красных, розовых, молочно-белых роз...»
Данные о господине Жаке ле Кёр (1400—1456). («Господин Жак с супругой, — скажет Коровьев в романе. — Рекомендую вам, королева, один из интереснейших мужчин! Убежденный фальшивомонетчик, государственный изменник, но очень недурной алхимик...»)
Данные о графе Роберте Дэдли Лейгестере (1532—1588). («Граф Роберт, — шепнул Маргарите Коровьев, — по-прежнему интересен. Обратите внимание, как смешно, королева — обратный случай: этот был любовником королевы и отравил свою жену».) Название яда: «Аква Тофана», давшее толчок образу «госпожи Тофаны» на Великом бале у Сатаны.
Исторические выписки к образу Маргариты — о Маргарите Наваррской и Маргарите Валуа — из Брокгауза — Ефрона...
Но больше всего все-таки записей о древней Иудее.
На каком расстоянии от Ершалаима находилась предполагаемая Голгофа? «Будем считать, в расстоянии 10 стадий от Ершалаима», — записывает Булгаков. И отдельно, подчеркнув, с восклицательным знаком (т. е. проверить!): «Стадия!» И тут же результат сделанной проверки: «200 стадий = 36 километров».
Выписка из Тацита на французском языке. Выписка из Тацита по-латыни. (Принадлежавшее Булгакову французское издание Тацита сохранилось.)
Снова записи о Пилате. Каким по счету прокуратором Иудеи он был? Четыре выписки из разных источников: Брокгауз — Ефрон, Грец, Фаррар, Маккавейский. Выписку из Маккавейского Булгаков делает впервые: инициалы, фамилия, название сочинения, название «Трудов Киевской духовной академии», в которых это сочинение опубликовано, том, страница — все указано подробно. Столь полно Булгаков отмечает только новые для него источники. Выписки из Ренана он давно помечает так: «Ренан, 250» или еще короче: «Рен. 252»; Фаррара: «Фарр. 650»; Брокгауза — Ефрона: «Брокг. 46, 595» (цифры — номера тома, страницы).
Брокгауз и Фаррар считали Пилата шестым прокуратором Иудеи. Генрих Грец (в «Истории евреев») и Маккавейский — пятым. В предшествующей редакции романа, в рукописи 1936 года, Булгаков, следуя, вероятно, Фаррару и Брокгаузу, называет его шестым: «Шестой прокуратор Понтийский Пилат». Но писателю нужно, чтобы он был пятым! «Пятый прокуратор Иудеи всадник Понтий Пилат». Это совсем иначе звучит: «Понтий — пятый!» Впрочем, там, где мнения существуют разные, Булгаков решительно полагается на свое художественное чутье...
Что ел Пилат? «Мог ли Пилат есть устрицы?» Выписки из книги Гастона Буассье «Римская религия» — о том, что ели римляне, и о «возлияниях в честь императора».
Что пил Пилат? Очень привлекало писателя название «Фалерно» — falernum vinum. Азазелло, явившись в подвальчик Мастера в одной из последних глав романа, говорит: «...Мессир прислал вам подарок, — тут он отнесся именно к мастеру, — бутылку вина. Прошу заметить, это то самое вино, которое пил прокуратор Иудеи. Фалернское вино». Вино наливают в стаканы, смотрят сквозь него на свет в окне, все окрашивается в цвет крови...
Булгакову необходимо было здесь красное вино — «густое красное вино», пролитое Пилатом. Увы, фалернское после проверки оказалось золотистым. Вот и выписка об этом, сделанная Булгаковым на стр. 46 тетради «Роман. Материалы»: «Falernum vinum — золотистое вино». Значит, Пилат не будет пить «Фалерно». Афраний, которого он пригласил к своему столу, скажет: «Превосходная лоза, прокуратор, но это — не «Фалерно»? — «Цекуба», тридцатилетнее», — любезно отозвался прокуратор.»
А в устах Азазелло останется «Фалерно»... Слабый след незаконченности работы над романом...
В этой тетради — рисунки, схемы. Начертанный Булгаковым план с надписью: «Воображаемый Ершалаим». Схематическое изображение Голгофы и опоясывающей ее дороги. Подробнейшая информация о римских войсках. Одежда. Вооружение. Графическая схема структуры легиона. Из книги Ренана «Антихрист» выписаны названия римских легионов, двинутых впоследствии Титом на Иерусалим, подчеркнуто: «12-й Fulminata». И ниже несколько латинских слов того же корня, может быть в попытке найти русский значимый вариант названия (fulminare — поражать молнией).
Это название в тексте романа наполнит пророческим смыслом угрозу Пилата: «Вспомни мое слово, первосвященник. Увидишь ты не одну когорту в Ершалаиме, нет! Придет под стены города полностью легион Фульмината, подойдет арабская конница, тогда услышишь ты горький плач и стенания!» И в русском переводе это название в романе существует тоже: «От флигелей в тылу дворца, где расположилась пришедшая с прокуратором в Ершалаим первая когорта Двенадцатого Молниеносного легиона...»
Булгаков расширяет библиографический охват материалов. Выписки из книги «Жизнь Иисуса» знаменитого Д.-Ф. Штрауса — одного из основоположников рационалистической критики евангелий, объявившего евангелия мифом, но верившего в историческое существование Иисуса. И выписки из книги «Миф о Христе» не менее знаменитого Артура Древса, представителя «мифологической школы», утверждавшего, что в христианском учении все, включая жизнь Иисуса, — не более как миф.
Выписки, впрочем, не касаются существа «школ». Булгакова интересуют реалии — фактические подробности, а более всего — то, что отвечает образу, сложившемуся в его воображении. Так, в фразе Древса он подчеркивает слова: «лестница, по которой, говорят, Иисус всходил к дворцу Пилата». Ведь в романе местом суда Пилата является «балкон», «крытая колоннада» — площадка, вознесенная высоко над Ершалаимом, на которую арестованный конечно же должен был «всходить». Делая такие выписки, Булгаков, может быть, не раз шептал, как его герой Мастер: «О, как я угадал!»
Выписка из книги А. Барбюса «Иисус против Христа», вышедшей на русском языке в 1928 году: «Я думаю, что в действительности кто-то прошел — малоизвестный еврейский пророк, который проповедовал и был распят». И такая: «...заставили Даниеля Массе указать на город Гамалу как на место рождения...».
Упомянутую Барбюсом работу Массе Булгаков, по-видимому, не нашел (хотя предполагал найти — имя Даниеля Массе выписано отдельно), но город Гамала привлек его внимание: Гамалу Булгаков сделает местом рождения своего Иешуа. И, кажется, будет все-таки сомневаться в этом. Ибо выпишет (с ссылкой на старого знакомца Фаррара) название Эн-Сарид — как другое, из Ветхого завета, название Назарета.
«Откуда ты родом?» — «Из города Гамалы», — отвечает Иешуа Пилату в главе 2-й («Понтий Пилат»). А в главе 26-й («Погребение») Пилат разговаривает с Иешуа во сне и думает о нем как о «нищем из Эн-Сарида». Из Назарета все-таки... Еще один таинственный след не сведенных воедино нитей. Впрочем, читатели этого не замечают. Очень уж не похоже слово Эн-Сарид на традиционный Назарет...
И снова загадочная запись: «Акельдама — поле крови». Теперь уже с ссылкой на Ренана.
Выписки из Ренана и Фаррара. Ссылки на Ренана и Фаррара.
Что искал в этих книгах Михаил Булгаков? И что находил?
Имя Ренана советским читателям известно.
Филолог и семитолог, историк, блестящий литератор, за свою книгу «Жизнь Иисуса», вышедшую в 1863 году, лишенный кафедры в Коллеж де Франс, впоследствии член Французской академии. Ренам предпринял попытку прочесть евангелия как исторический документ, а не богом вдохновенное «священное писание». Попробовал извлечь из них некий реальный исторический образ, отбросив мистику и чудеса. «Я критик светский, — писал Ренан, — я полагаю, что никакой рассказ о сверхъестественном событии не может быть дословно верным; я думаю, что из сотни таких рассказов восемьдесят порождаются народною фантазиею; но в то же время я допускаю, что в некоторых отдельных, довольно редких случаях легенда порождается и действительным фактом, получающим лишь фантастическую окраску». Книгу свою Ренан назвал «Жизнь Иисуса», подчеркнув этим, что герой его не Христос, а человек.
Любовно созданный Ренаном образ Иисуса, «великого основателя религии», в замысле булгаковского Иешуа, нищего философа не то из Гамалы, не то из Эн-Сарида, не отразился.
Булгакова Ренан, по-видимому, привлекал самим характером своей критики евангелий, этим стремлением «угадать» («Надо стараться угадывать, — писал Ренан, обращаясь к недостоверным библейским источникам, — угадывать, что в них скрывается, никогда не обольщая себя уверенностью, что вы угадали правильно»). Привлекал прекрасным знанием источников (например, Талмуда) и еще достоинством, которого многие другие солидные авторы не имели: Эрнест Ренан путешествовал по описанным им местам, посетил Сирию, Ливан, Палестину, прошел пешком по дорогам Галилеи, его книга «Жизнь Иисуса» в основном была написана там.
Эту книгу Михаил Булгаков, вероятно, прочел еще в юности. Ренан неоднократно издавался на русском языке. В 1902—1903 году 12-томное собрание сочинений Ренана, разумеется, включавшее «Жизнь Иисуса», вышло в Киеве и стало событием киевской интеллектуальной жизни. Преподаватели Киевской академии относились к этому автору с интересом. Я просмотрела каталог библиотеки Киевской духовной академии. Сочинения Эрнеста Ренана, и в первую очередь «Жизнь Иисуса», были представлены в этой библиотеке многочисленными изданиями на русском, французском и немецком языках.
Ф.-В. Фаррар писатель совершенно другого рода. Имя его забыто в России и вряд ли всплыло бы в работе современного литературоведа, если бы не эта неожиданная причастность его к замыслу Михаила Булгакова. Ренан был писатель светский. Фаррар — церковник и богослов, капеллан английской королевы Виктории. Его книга была написана через десять лет после «Жизни Иисуса» Ренана и названа так же демонстративно и полемично: «Жизнь Иисуса Христа».
Книга Фаррара была направлена против сочинений Д.-Ф. Штрауса и Эрнеста Ренана, главным образом против Ренана, стремительно завоевывавшего огромную популярность, была ответом богословской литературы Штраусу и Ренану — попыткой спасти евангельскую легенду от весьма чувствительных ударов, наносимых религии рационалистической критикой XIX века.
Пропагандист умный и целеустремленный, Фаррар в этой книге прямо не полемизирует с критикой евангелий (прямо своих оппонентов он называет только в предисловии), предпочитая непосредственное, как бы независимое изложение событий, — но изложение в полном соответствии с каноном евангелий, чрезвычайно подробное, оснащенное привлечением обширнейших источников, не меньшим, чем у Ренана, знанием древних текстов, археологии, географии и этнографии. Палестину — через десять лет после Ренана — Ф.-В. Фаррар посетил, и это тоже обогатило его повествование.
Надо иметь в виду, что за всей этой кажущейся объективностью повествования Фаррара, за спокойным, даже доброжелательным тоном опытного проповедника просвечивала тщательно скрываемая яростная тенденциозность, наступательная религиозная нетерпимость, лицемерие и поповство. Но информация в книге была обширной. В ней фактически сведено все, что церковь разрешала привлечь к биографии Иисуса Христа, все, что не противоречило бы освященному церковью, официальному образу. И написана книга была живо, красочно, живописно.
Аналогичного сочинения православная церковь не имела, англиканство близко к православию, и книга Фаррара стала в России, так сказать, рекомендованным чтением. Она неоднократно переводилась и полностью, и в сокращенном варианте, выдержала множество изданий. В пору детства Булгакова была едва ли не в каждой семье (если иметь в виду те интеллигентные и полуинтеллигентные семьи, в которых детям давали христианское воспитание). Короче, это был источник простейший, еще более доступный, чем Ренан.
Фаррар написал свою книгу после Ренана, но Булгаков, вероятно, прочел сначала Фаррара (в детстве), а Ренана потом (в юности). Эти две столь противоположно разные и тем не менее прочно связанные между собою книги были, как свидетельствуют рукописи Булгакова, под рукой у писателя все двенадцать лет его работы над «древними» главами романа «Мастер и Маргарита». Он открывал для себя все новые источники, но к этим возвращался неизменно.
Фаррар, по-видимому, привлекал Булгакова конкретностью описаний и тем, что я назвала бы «красочностью» зрения (Ренан при всех достоинствах его литературного стиля равнодушен к цвету, почти бескрасочен).
У Фаррара Булгаков нашел «полосатую» ткань, которой крыли свои шатры богомольцы. Описание Гефсимании в лунную ночь — с густыми тенями вековых маслин и трепетом лунного света на траве полян. (Пасхальная ночь — лунная; Иешуа казнен в канун пасхи, а пасха приурочивается к весеннему полнолунию.) Фаррар уверял, что посетил «эту местность» «в это именно время и в тот самый час ночи».
И рассказ о дороге на Гефсиманию — дороге, которую у Фаррара проходит Иисус со своими учениками, а у Булгакова — спешащий на любовное свидание Иуда из Кириафа. Через городские ворота (Булгаков назвал их Гефси-манскими), через «кедронский поток» и затем вверх (Фаррар: «и затем вверх, на зеленую, тихую отлогость за ним»; Булгаков: «Дорога вела в гору, Иуда подымался, тяжело дыша...») — в масличное имение.
«Самое название Гефсимания, — поясняет Фаррар, — означает жом масличный, и она названа была так, несомненно, от жома для выжимания маслин, собираемых с многочисленных дерев...» В романе «Мастер и Маргарита»: «Через некоторое время мелькнул на левой руке у Иуды, на поляне, масличный жом с тяжелым каменным колесом и груда каких-то бочек. В саду никого не было. Работы закончились на закате»...
У Фаррара эта лунная ночь — пугающая, вызывающая «невольный страх» — нема. В ней царит «торжественная тишина безмолвия». У Булгакова — влекущая влюбленного Иуду — она прекрасна, полна густых ароматов и озвучена гремящими хорами соловьев...
В книге Фаррара Булгакова заинтересовало описание дворца Ирода Великого, особенно той площадки (у Фаррара: «между двумя колоссальными флигелями из белого мрамора»; у Булгакова: «между двумя крыльями дворца Ирода Великого»), где Понтий Пилат вершил свой суд. В описании Фаррара это «открытое пространство», которое «было вымощено мозаикой и снабжено фонтанами», украшено «скульптурными портиками и разноцветного мрамора колоннами», и были здесь «зеленые аллеи, в которых находили для себя приятное убежище целые стаи голубей».
Вот отсюда вошли в роман «мозаичные полы» и «фонтаны» («На мозаичном полу у фонтана уже было приготовлено кресло, и прокуратор, не глядя ни на кого, сел в него и протянул руку в сторону»). И «голуби у Пилата» отсюда. Голуби понадобились Булгакову дважды — оба раза чтобы создать ощущение наступившей тишины. «...Полное молчание настало в колоннаде, и слышно было, как ворковали голуби на площадке сада у балкона...» И после грозы: «Фонтан совсем ожил и распелся во всю мочь, голуби выбрались на песок, гулькали, перепрыгивали через сломанные сучья, клевали что-то в мокром песке».
По выражению Фаррара, с этой площадки «открывался великолепный вид на Иерусалим». И самое расположение этой высоко вознесенной над городом площадки Булгаков также использовал — чтобы с края балкона, с верхней террасы сада развернуть странную, обольстительную и тревожную панораму ненавидимого прокуратором города.
Но «открытое пространство» превратил в «крытую колоннаду», или «балкон» (сделал выписки из ряда источников о другом архитектурном сооружении древнего Иерусалима — храме — и все упоминания «колоннад» и «крытых колоннад» отметил). А «скульптурные портики» Фаррара обернулись так привлекавшей Булгакова скульптурой, характерной для римлянина Пилата, но древней иудейской столице, кажется, не присущей.
В книге Фаррара Булгаков нашел и описание одежды в древней Иудее.
Белый «кефи» (платок, какой и теперь носят арабы) на голове; голубой «таллиф», или плащ; под ним длинная рубаха; сандалии. Так у Фаррара одет Иисус — чисто, красиво, благостно. Волосы «ниспадают на плечи». «Лицо его светится свежестью и прелестью юности».
В таком роде у Булгакова одеты Иешуа, Левий Матвей, Иуда из Кириафа...
Впрочем, строго говоря, у самостоятельно строящего свои образы Булгакова так одет — чисто и празднично — только один персонаж — Иуда из Кириафа: «в белом чистом кефи, ниспадавшем на плечи, в новом праздничном голубом таллифе с кисточками внизу и в новеньких скрипящих сандалиях». Ибо у Булгакова красив Иуда: «молодой красавец», «горбоносый красавец»... А Иешуа мы видим таким: «...и поставили перед прокуратором человека лет двадцати семи. Этот человек был одет в старенький и разорванный голубой хитон. Голова его была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба, а руки связаны за спиной». У него «обезображенное побоями лицо». Сандалии его «стоптаны». Таллифа на нем нет, только рубаха — «хитон».
Хитон упоминается в одном из евангелий — евангелии от Иоанна: стражники, бросая жребий, делят последнюю одежду распятого, в том числе хитон. У Фаррара эта дележка одежды казнимого описана подробно. У Булгакова одежду не делят совсем: у булгаковского Иешуа нечего делить. «Крысобой, брезгливо покосившись на грязные тряпки, лежащие на земле у столбов, тряпки, бывшие недавно одеждой преступников, от которой отказались палачи...»
В «кефи» и «таллиф» одет и Левий Матвей. Но кефи его лишен даже эпитета «белый». Его таллиф — «истасканный в скитаниях», «из голубого превратившийся в грязно-серый». Понтий Пилат у Булгакова видит Левия таким: «Пришедший человек, лет под сорок, был черен, оборван, покрыт засохшей грязью, смотрел по-волчьи, исподлобья. Словом, он был очень непригляден и скорее всего походил на городского нищего, каких много толчется на террасах храма или на базарах шумного и грязного Нижнего Города».
Нечего и говорить, что на изображенных Фарраром апостолов «с честными и открытыми лицами» он нимало не похож. Разве что на «Иуду из Кариота», единственного, кому в окружающей Иисуса толпе Фаррар решительно отказал в привлекательной внешности.
* * *
Но что же такое «Акельдама» и зачем Булгаков так тщательно выписывает это загадочное слово и из Фаррара, и из Ренана? В Новом завете «Акельдама» упоминается лишь однажды, но с тем же туманным пояснением: «поле крови»...
В романе «Мастер и Маргарита» у ног Пилата лужа пролитого вина. Густого красного вина, так похожего на кровь. «У ног прокуратора простиралась неубранная красная, как бы кровавая, лужа и валялись осколки разбитого кувшина. Слуга, перед грозою накрывавший для прокуратора стол, почему-то растерялся под его взглядом, взволновался от того, что чем-то не угодил, и прокуратор, рассердившись на него, разбил кувшин о мозаичный пол, проговорив...»
Этот образ возникает уже в самой первой редакции «евангелия от Булгакова» — в черновой тетради 1928 или 1929 года, на разорванных страницах которой можно прочесть: «...я видел, как надменный Пилат не сумел сдержать себя. (Он?) резко двинул рукой, опрокинул чашу с орди(нарным вином?), при этом расхлопал (чашу? кувшин?) вдребезги7 и руки...» ...обагрил? забрызгал? Что-то произошло с руками Пилата, когда он опрокинул чашу с этим красным, как кровь, вином...
Перед ужином Пилата с Афранием лужа затерта. «Красная лужа была затерта, убраны черепки...» Но Пилат ее видит по-прежнему. В час сумерек, когда «тени играют свою игру», он останавливается и начинает «бессмысленно глядеть в мозаику пола, как будто пытаясь прочесть в ней какие-то письмена».
Эта лужа останется с ним навсегда в его фантастическом двухтысячелетием сне среди скал: «У ног сидящего валяются черепки разбитого кувшина и простирается невысыхающая черно-красная лужа».
Образ-символ, подобно Саардамскому Плотнику в «Белой гвардии» или елке в «Днях Турбиных». Образ, для которого Булгаков так настойчиво подбирал название «густого красного вина». И аналогии в христианских преданиях искал для него же. Не нашел. У Фаррара, как и у Ренана, «поле крови» связано с именем Иуды, с судьбой Иуды: так называли некий участок земли, поле, будто бы купленное за кровавые сребреники Иуды.
Но для созданного Булгаковым Иуды это подробность была не нужна. Над Иудой в романе Булгакова — над не ведающим, что содеял, молодым красавцем из города Кириафа, одержимым страстью к деньгам, — возмездие совершается и заканчивается в тот самый момент, когда его поражает нож... Может быть, поэтому его лицо через мгновение после смерти представляется смотрящему на него «белым, как мел, и каким-то одухотворенно красивым». «Бездыханное тело лежало с раскинутыми руками. Левая ступня попала в лунное пятно, так что отчетливо был виден каждый ремешок сандалии». И гремящий соловьями, лунный Гефсиманский сад простирается над ним... С Иудой — всё. Его не будет даже на великом балу у Сатаны.
А кровавая лужа останется у ног Пилата, хотя подтверждения для нее ни у Фаррара, ни у Ренана Булгаков не найдет. Ненавистное бессмертие, совесть, отягченную сознанием непоправимо содеянного, суд и возмездие в самом себе у Булгакова несет Пилат.
В обширных фондах евангелистики Булгаков искал то, что нужно было ему, и брал то, что нужно было ему. Он работал над источниками не как исследователь, а как художник — ища истину образа, а не истину событий... Впрочем, о какой истине событий может идти речь в полной противоречий и неувязок, тысячу раз недостоверной евангельской легенде?
Примечания
1. Письмо К.М. Симонова от 15 сентября 1965 года (к автору этой книги).
2. «Контекст-1978», с. 158 и 179.
3. «Контекст-1978», с. 159.
4. См.: там же, с. 163. И.Ф. Бэлза ссылается здесь на статью М.О. Чудаковой «Условие существования».
5. «Контекст-1978», с. 161, 164, 166.
6. «Контекст-1978», с. 168, 166.
7. М.О. Чудакова, полагаю, ошибочно, читает здесь: «расхлопал... вино» («Памятники культуры». Ежегодник. М., 1977, с. 96), тогда как у Булгакова слово «расхлопать» явно относится к посуде, а не к ее содержимому (ср. в «Белой гвардии»: «У нас он начал с того, что всю посуду расхлопал. Синий сервиз. Только две тарелки осталось»).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |