Никанор Иванович Босой, председатель жилищного товарищества дома № 302-бис по Садовой улице в Москве, где проживал покойный Берлиоз, находился в страшнейших хлопотах, начиная с предыдущей ночи со среды на четверг...
С 7 часов утра четверга к Босому начали поступать просьбы и заявления о вселении в квартиру Берлиоза. В первом часу дня он отправляется на пятый этаж шестого подъезда в квартиру 50, открыл запечатанный кабинет и увидел за столом сидящего неизвестного, который назвал Босого по имени и отчеству и представился: Коровьев. От закуски Босой отказывается грубовато.
Коровьев объясняет: он переводчик артиста Воланда, которого директор Варьете поселил в своей квартире на время гастролей. В письме к Босому артист просит произвести прописку его временно в квартире Лиходеева, пока он съездит в Ялту. Босой открывает портфель и находит письмо. Коровьев просит сдать артисту-миллионеру и квартиру Берлиоза, за что будет заплачено.
Никанор Иванович получает разрешение от интуристского бюро и слышит от Коровьева:
— А насчет денег не стесняйтесь... с кого же взять, как не с него! Если б вы видели, какая у него вилла в Ницце! Да, будущим летом, как поедете за границу, нарочно заезжайте посмотреть — ахнете!
Коровьев составил контракт на пять тысяч рублей за неделю, взял расписку и со словами... — «Эйн, цвей, дрей!» выложил председателю пять новеньких банковских пачек...
Председатель получает от Коровьева две контрамарки и взятку, пачку денег. Воланду Босой не понравился, и Коровьев по телефону чужим голосом сообщил в органы о том, что Босой спекулирует валютой и четыреста долларов лежат у него в вентиляции уборной в квартире 35. Представился Тимофеем Квасцовым из 11 квартиры дома № 302-бис по Садовой.
Босой, запрятав четыреста рублей в вентиляционный ход, садится обедать. Звонок, входят двое. Находят доллары. Босой хочет предъявить контракт, но в портфеле ничего нет, кроме складного метра.
— Товарищи! — неистово закричал председатель, — держите их! У нас в доме нечистая сила!
И тут же неизвестно что померещилось Пелагее Антоновне, но только она... вскричала:
— Покайся, Иваныч! Тебе скидка выйдет!
Босого уводят. А через час забирают и Квасцова.
В редакции романа 1928—1937 гг. глава 9 имела название «Негодяй Коровьев», в ней следующие отличия от главы 9 последней редакции. Фамилия Берлиоз была изменена на Мирчев. Квартира 50 помещалась на четвертом этаже. Иностранец носил имя Фаланд. Степа во Владикавказе. Плата за квартиру — сто долларов в день, валюту примет товарищ Кавунов, он же привез договор в трех экземплярах. 750 долларов получил под расписку председатель и передал Кавунову, который расписался об этом на бланке. Кавунов оказался Азазелло из свиты Фаланда. Коровьев, Азазелло и кот-толстяк Бегемот завтракают. В пакете-взятке Коровьева оказалась тысяча рублей. Фамилия доносчика не была названа, не было и его ареста.
Фамилия Босой напоминает о рассказе «Босая правда» писателя Артема Веселого (Кочкуров Николай Иванович, 1899—1938, репрессирован). Герой рассказа жалуется командиру: «За что мы, Михаил Васильевич, воевали — за кабинеты или за комитеты». Автор подвергся травле в газетах и весной 1928 г. признал рассказ творческой ошибкой.
В номере 302-бис М. Булгаков зашифровал письмо И. Сталина Билль-Белоцерковскому от 2 февраля 1929 года. Двойка заменена на три, по дате прочтения письма, а начальные буквы адресата и отправителя находятся в слове «бис» (Билль-Белоцерковскому Иосиф Сталин). Эта мысль пришла автору после 1934 г.
Письмо И. Сталина приводится полностью:
Т. Биль-Белоцерковский!
Пишу с большим опозданием. Но лучше поздно, чем никогда.
1) Я считаю неправильной самую постановку вопроса о «правых» и «левых» в художественной литературе (а значит, и в театре). Понятие «правое» или «левое» в настоящее время в нашей стране есть понятие партийное, собственно — внутрипартийное. «Правые» или «левые» — это люди, отклоняющиеся в ту или иную сторону от чисто партийной линии. Странно было бы поэтому применять эти понятия к такой непартийной и несравненно более широкой области, как художественная литература, театр и пр. Эти понятия могут быть еще применимы к тому или иному партийному (коммунистическому) кружку в художественной литературе. Внутри такого кружка могут быть «правые» и «левые». Но применять их в художественной литературе на нынешнем этапе ее развития, где имеются все и всякие течения, вплоть до антисоветских и прямо контрреволюционных, — значит поставить вверх дном все понятия. Вернее всего было бы оперировать в художественной литературе понятиями классового порядка, или даже понятиями «советское», «антисоветское», «революционное», «антиреволюционное» и т. п.
2) Из сказанного следует, что я не могу считать «голованщину» ни «правой», ни «левой» опасностью, — она лежит за пределами партийных течений. «Голованщина» есть явление антисоветского порядка. Из этого, конечно, не следует, что сам Голованов не может исправиться, что он не может освободиться от своих ошибок, что его нужно преследовать и травить даже тогда, когда он готов распроститься со своими ошибками. Что его надо заставить таким образом уйти за границу.
Или, например, «Бег» Булгакова, который тоже нельзя считать проявлением ни «левой», ни «правой» опасности. «Бег» есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины, стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. «Бег» в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление.
Впрочем, я бы не имел ничего против постановки «Бега», если бы Булгаков прибавил к своим восьми снам еще один или два сна, где бы он изобразил внутренние социальные пружины гражданской войны в СССР, чтобы зритель мог понять, что все эти, по-своему «честные» Серафимы и всякие приват-доценты, оказались вышибленными из России не по капризу большевиков, а потому, что они сидели на шее у народа (несмотря на свою «честность»), что большевики, изгоняя вон этих «честных» сторонников эксплуатации, осуществляли волю рабочих и крестьян и поступали поэтому совершенно правильно.
3) Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает. На безрыбьи даже «Дни Турбиных» — рыба. Конечно, очень легко «критиковать» и требовать запрета в отношении непролетарской литературы. Но самое легкое нельзя считать самым хорошим. Дело не в запрете, а в том, чтобы шаг за шагом выживать со сцены старую и новую непролетарскую макулатуру в порядке соревнования, путем создания могущих ее заменить настоящих, интересных, художественных пьес советского характера. А соревнование — дело большое и серьезное, ибо только в обстановке соревнования можно будет добиться сформирования и кристаллизации нашей пролетарской художественной литературы.
Что касается собственно пьесы «Дни Турбиных», то она не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: «если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, — значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь». «Дни Турбиных» есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма.
Конечно, автор ни в какой мере «не повинен» в этой демонстрации. Но какое нам до этого дело?
4) Верно, что т. Свидерский сплошь и рядом допускает самые невероятные ошибки и искривления. Но верно также и то, что Репертком в своей работе допускает не меньше ошибок, хотя и в другую сторону Вспомните «Багровый остров», «Заговор равных» и тому подобную макулатуру, почему-то охотно пропускаемую для действительно буржуазного Камерного театра.
5) Что касается «слухов» о «либерализме», то давайте лучше не говорить об этом, — предоставьте заниматься «слухами» московским купчихам.
И. Сталин
2 февраля 1929 года.
«Голованщина». В 1926—1928 гг. группа артистов Большого театра во главе с дирижером Головановым выступала против обновления и создания нового репертуара, соответствующего возросшим требованиям широких слоев трудящихся и задачам социалистического строительства.
И. Сталин
Сочинения. Том 11. Москва-1952, стр. 326, 368.
С течением времени работы над романом Н.И. Босой имел должности «председателя жилищного товарищества того дома» (1932—1934); «председатель домового комитета» (1934—1936); «председатель жилищного товарищества в том самом доме» (1937); «председатель жилищного товарищества дома № 302-бис по Садовой улице в Москве», «председатель домкома и заведующий диетической столовкой» (в последней редакции).
Никанору Ивановичу Босому представился «неизвестный, тощий и длинный гражданин в клетчатом пиджачке, в жокейской шапочке и в пенсне... ну, словом, тот самый» — Коровьев.
Автор второй раз подтверждает прототип А. Гитлера в «бывшем регенте».
Адольф Гитлер родился 20 апреля 1889 г. по Восточному календарю в год Быка, поэтому и назван он в романе Коровьевым. У матери Клары Пельцль Адольф — четвертый ребенок, трое до него умерли. Отец Алоиз Шикльгрубер в 1876 г. взял фамилию своего отца — Гитлер, работает в австрийской таможне г. Браунау. Адольф хорошо учился в начальной школе, пел в хоре, увлекался проповедями. После 4-х классов реального училища перестал учиться и занялся рисованием. Поступал в Академию искусств — не приняли. С 1914 по 1916 г. находился на фронте: ранен, отравлен газом, награжден. В 1920 г. возглавил «Национал-социалистическую немецкую рабочую партию» (НСДАМ). В сентябре 1930 г. партия Гитлера получила на выборах 6,4 миллиона голосов (18,6%) и 107 мест в рейхстаге, это второе место после социал-демократической партии. Выборы в июле 1932 г. дали ему 13,75 миллионов голосов.
7 июня 1934 г. М.А. Булгакову и его жене отказано в поездке за границу, что отмечено в романе советом Коровьева Босому съездить за границу, в Ниццу.
Донос Коровьева через Тимофея Квасцова (квартира 11) на Босого (квартира 35) использован автором для зашифровки в числе 1135 события, происшедшего в январе 1935 г. (число 9 удалено). 16 января 1935 г. «Правда» поместила покаяние А. Енукидзе (самооговор), он обвиняет себя в ошибках своей книги о большевистском движении в Грузии, в ней роль И. Сталина была недостаточно освещена.
Доносительство в стране приобрело массовый характер, чему способствовала политика руководства партии. В 1921 г. на X съезде РКП(б) были запрещены фракционные группы и выступления в партии, а в 1925 г. делегаты XIV съезда ВКП(б) проголосовали за доносительство в своих рядах. На XV съезде ВКП(б) в декабре 1927 г. исключены из партии около сотни оппозиционеров, через два-три месяца они начинают признаваться в своих ошибках, каяться. За восстановление в партии они готовы на все, согласны «считать белое черным».
Жена Босого предлагает мужу покаяться и получает ответ: «У, дура проклятая».
Н.И. Босой поверил в «нечистую силу», однако убедить в этом работников ОГПУ-НКВД не смог.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |