На «Воробейчиковых» горах

В № 8 высказывается предположение и о том виде «адских мук», которые могли бы постигнуть за его «штучки»... самого Булгакова. Это происходит в первой части стихотворения К. Шелонского «Разговорчики» (стр. 2), где изображаются отношения с властями предержащими некоего современного «нэпача»-авантюриста:

Раз два приятеля от радости, как порох
При встрече вспыхнули, тая на сердце дрожь:
— Ба, Анатоль, где ты теперь живешь?
— На Воробейчиковых горах...
— Постой, постой, — вдруг первый возопил, —
— С тобой я прошлый год, кажись, еще встречался,
Тогда ты на Лубянке жил,
Зачем же ты оттуда перебрался?
На это Анатоль, склонив на-бок главу,¹
Понуро проворчал, с лицом лишенным смеха,
— Там, на Лубянке, знаешь... Г.П.У.
И я решил немножечко отъехать...
В глазах приятелей сочилась жуть, как дым,
На их сердца судьба вновь страхи нижет
— Ведь Воробьевы горы к центру ближе,
Чем (не ко сну помянут будь) Нарым...
Смысл разговорчика, читатель, примечай,
Не увлекайся слишком нэпораем, —

Коль в спекуляциях хватил, кто через край —
Тот познакомится легко с Нарымским краем.

Здесь со всей очевидностью место ссылки осужденных Нарым противопоставляется «нэпораю» и, таким образом, становится адом. Срв. также портретную деталь в этом стихотворении: «В глазах приятелей сочилась жуть, как дым» — и в рекламном стихотворении «У страха глаза велики» в № 6: «И говорит голосом, полным ада; дым здесь — явно дым адских костров, служащих контрастным дополнением... сибирской стуже». Вспомним также соответствующий по названию стихотворению «Разговорчики» — диалог «Московские разговоры» в февральском номере «Красного перца». Их связывает тождественная по смыслу игра слов: там отдыху на Черном море противопоставлялось заключение на берегу Белого, на Соловках. В стихотворении же, наряду с Нарымом, в слове «сочилась» — звучит название... черноморского курорта, Сочи!

Это стихотворение примыкает к числу тех знакомых нам публикаций журнала, в которых Булгаков обиняками рассказывает о своих литературных предприятиях. Здесь об этом свидетельствует искаженное наименование Воробьевых гор в первом случае их упоминания (характерно, что во втором случае они уже называются правильно!): Воробейчиковы горы. Этот вариант топонима явно образован по созвучию с фамилией секретаря союза железнодорожников А.С. Андрейчика, который являлся номинальным редактором газеты «Гудок», а переезд персонажа стихотворения на «Воробейчиковы горы», подальше от «Г.П.У.», в таком случае означает произошедшее недавно, в ноябре прошлого, 1923 года назначение Булгакова штатным фельетонистом этой газеты.

Как мы предположили, это было сделано для того, чтобы хотя отчасти придать официальный статус его «подпольной» журналистской деятельности. Приведенное стихотворение свидетельствует о том, что так и было: Булгаков перебрался с вольных хлебов «под крыло Андрейчика», понимая, что иначе ему угрожает современный вариант адского наказания — застенок Лубянки.

В этом стихотворении присутствует еще один мотив, соответствующий нашему предположению о журналистской тактике Булгакова. В последнем четверостишии речь идет о границе — и значительность этой идеи подчеркнута изображением ее, границы, в виде горизонтальной линии, совершенно, казалось бы, немотивированно разделяющей, рассекающей пополам четверостишие посредине фразы. Автор стихотворения говорит о «крае», через который может хватить Булгаков в предпринимаемых литературных «спекуляциях», и значит — тот действительно думал о таких самоубийственных демаршах, которые, как мы предположили, стали причиной гонений на «Дрезину» и «Красный перец».

Только осуществление таких демаршей для Булгакова — было не случайной ошибкой, а принципиальным ходом журналиста и литератора, борющегося за расширение писательских прав.

Примечания

1. Ну, можно ли теперь, после карикатуры на Крупскую в предыдущем № 7, не различить в этом стихе предвосхищающую аллюзию на сонет... Набокова: «...К своим же Истина склоняется перстам»! Анатоль же, герой стихотворения «Занозы»... тезка того самого Анатолия В. Луначарского, который в 1928 году поведает свое воспоминание о разговоре с Крупской, легшее в основу набоковского сонета...