Художественный театр тем временем приступил к репетициям «Мольера». Но Булгакова это событие даже не взволновало. Его мысли были заняты другим. Во-первых, делами финансового толка. Он написал брату в Париж:
«...некий г. Greanin получил 3000 франков за меня!..
Что со мною вообще делают за границей?!.
Помоги мне прекратить эти атаки на мой гонорар...»
Размышлял Булгаков и над более существенными делами. Его, к примеру, очень печалило стремительно проносившееся. И ещё то, что он вынужден заниматься делом, к которому не лежала душа (инсценировать Н. Гоголя, Л. Толстого и так далее). 7 мая он с горечью писал Павлу Попову:
«Через девять дней мне исполнится 41 год. Это — чудовищно! Но тем не менее это так.
И вот, к концу моей писательской работы я был вынужден сочинять инсценировки. Какой блистательный финал, не правда ли? Я смотрю на полки с ужасом: кого, кого ещё мне придётся инсценировать завтра? Тургенева, Лескова, Брокгауза-Ефрона? Островского? Но последний, к счастью, сам себя инсценировал, очевидно предвидя то, что случится со мною в 1929—1931 гг. Словом...
1) "Мёртвые души" инсценировать нельзя...
2) А как же я-то взялся за это?
Я не брался, Павел Сергеевич. Я ни за что не берусь уже давно, так как не распоряжаюсь ни одним моим шагом, а Судьба берёт меня за горло...»
Но когда наступило лето, неожиданно выяснилось, что в жизни по-прежнему царит закон равновесия, согласно которому каждая неприятность непременно компенсируется каким-то приятным событием. Стало быть, не так уж всё плохо и нет никакой необходимости сетовать на берущую за «горло» судьбу, поскольку она не всегда бывает «злодейкой».
А произошло летом 1932 года следующее: в самый разгар горестных размышлений о жизненных неурядицах Булгакову предложили написать биографию Мольера — для готовившейся к печати серии «Жизнь замечательных людей». Михаил Афанасьевич с воодушевлением согласился. В июле заключил договор и с головой окунулся в работу, о которой в одном из писем заявил с радостным отчаянием:
«Биография — 10 листов — да ещё в жару — да ещё в Москве!»
В один из этих знойных дней газеты (видимо, для того чтобы советский народ не особенно расслаблялся и не забывал, что законы, управляющие миром, должны быть строгими) сообщили о принятии нового законодательного акта. Он назывался «О неприкосновенности священной социалистической собственности» и предусматривал 10 лет тюрьмы (а точнее, лагерей!) за 10 яблок, сорванных в колхозном саду, за 1 килограмм манной крупы, похищенный в колхозной лавке.
Булгаков вряд ли обратил внимание на это известие, свидетельствовавшее о том, что власть продолжает методично закручивать гайки. Ему, целиком поглощённому Мольером, было не до политики!
А уж когда через какое-то время произошёл ещё один «инцидент», то он и вовсе заслонил собою всё остальное! Событие это и в самом деле было нежданным и просто невероятным: Михаил Афанасьевич вновь встретился с Еленой Сергеевной!
Честно выполняя заключённое соглашение, они не виделись 18 месяцев. Но... Хоть и дала Елена Сергеевна слово, что не примет от Булгакова ни одного письма, ни одной записки, ни разу не подойдёт к телефону и не выйдет на улицу одна (а только в сопровождении кого-то)...
О том, что случилось, когда однажды ей всё же пришлось покинуть дом без сопровождающих, Елена Сергеевна впоследствии рассказала так:
«Очевидно, всё-таки это была судьба. Потому что, когда я первый раз вышла на улицу, я встретила его, и первой фразой, которую он сказал, было: "Я не могу без тебя жить". И я ответила: "И я тоже!"»
Их прежние чувства вспыхнули с новой силой. Уехав вместе с детьми на отдых в Подмосковье, Елена Сергеевна написала мужу письмо с просьбой:
«— Отпусти меня!»
Впрочем, существует и другая версия, согласно которой Елена Сергеевна сама разыскала Булгакова, после того как прочла в одной из газет очередную неприятную для него статью. Основания именно для такого варианта событий даёт письмо, которое Михаил Афанасьевич вскоре отправил Евгению Шиловскому:
«Дорогой Евгений Александрович, я виделся с Еленой Сергеевной по её вызову, и мы объяснились с нею. Мы любим друг друга так же, как любили раньше...»
Далее Булгаков извещал супруга своей возлюбленной, что они с Еленой Сергеевной решили пожениться, и просил:
«...пройдите мимо нашей любви».
Шиловский ответил резким письмом, в котором предлагал объясниться с глазу на глаз. Булгаков согласился.
Мариэтта Чудакова (в книге «Жизнеописание Михаила Булгакова») приводит рассказ Елены Сергеевны о том бурном судьбоносном разговоре:
«Она рассказывала нам осенью 1969 года, что пряталась на противоположной стороне переулка, за воротами церкви ("Ворота и сейчас там стоят, вы можете их увидеть", — поясняла она), видела, как, понурый и бледный, прошёл он в дом. Во время разговора Шиловский, не сдержавшись, выхватил пистолет. Булгаков, побледнев, сказал (Елена Сергеевна передавала его тихую, сдержанную интонацию): "Не будете же вы стрелять в безоружного?.. Дуэль — пожалуйста!"»
К счастью, до дуэли дело не дошло — удалось договориться миром. Шиловский «отпустил» Елену Сергеевну. Старшего сына, десятилетнего Евгения, оставил у себя, младшего, Сергея, которому шёл шестой год, «уступил» уходившей супруге.
Булгакову, в свою очередь, пришлось объясняться с Белозёрской, которой он объявил, что их совместная жизнь не сложилась и им надо расстаться.
Любовь Евгеньевна и сама давно уже поняла, что всё идёт к такому финалу. Как относилась она тогда к Михаилу Афанасьевичу? Вопрос непростой. Спустя десятилетия в книге её воспоминаний появится фраза:
«Как сейчас вижу некрасивое талантливое лицо Михаила Афанасьевича».
Любящий человек так никогда бы не сказал! Если, конечно, эта фраза не является ответом на аналогичный булгаковский выпад в повести «Тайному другу». Ведь написал же он в ней о своей супруге: «некрасивая женщина с чудесными зубами»! Любовь Евгеньева, может быть, была задета ещё и тем, что в «Адаме и Еве» она выведена в образах собаки Жака и тётки, которая «гладит сорочки» академику Ефросимову.
В той же книге воспоминаний приведено несколько имён и прозвищ, которыми Булгаков «одаривал» свою жену: Любинька, Любаня, Любан, Любанга, Томсон... Рассказано и о шутливых карикатурах на внутрисемейные темы:
«На рисунке М[ихаил] А[фанасьевич], он несёт мне, Любанге, или сокращённо Банге, кольцо с бриллиантом в 5 каратов...
...имя Банга перешло в роман "Мастер и Маргарита". Так зовут любимую собаку Пилата...»
Белозёрская писала об этом с гордостью, хотя гордиться здесь, в сущности, нечем: именем любимой женщины собаку (пусть даже тоже очень любимую) не называют. Впрочем, тут на защиту бывшей супруги встаёт сам Михаил Булгаков. Вспомним рассказ Иешуа о его первой встрече с Левием Матвеем:
«Первоначально он... даже оскорблял меня, то есть думал, что оскорбляет, называя меня собакой. Я лично не вижу ничего дурного в этом звере, чтобы обижаться на это слово...»
Как видим, даже навсегда расставшись со своей второй женой, Булгаков продолжал вести с ней недосказанные диалоги, что-то пытаясь доказать, в чём-то переубедить.
А может, всё это нам только кажется? И ничего подобного в отношениях Михаила Афанасьевича и Любови Евгеньевны даже в помине не было? Писал же Булгаков в «Жизни господина де Мольера»:
«Я не знаю, было ли это, да и неприятно рыться в чужой личной жизни, но...»
Мы тоже не собираемся «рыться в чужой личной жизни»! Нас интересует лишь то, как творчество писателя и драматурга связано с перипетиями его жизни. Но!..
Дело в том, что у любого литератора так называемые «творческие моменты» почти всегда тесно связаны с сугубо личными фактами его биографии. И любимые женщины великих писателей (да и невеликих тоже) очень сильно влияют на творческие процессы, помогая или препятствуя создавать те или иные произведения. Это веками выверенное правило не могло не коснуться и Михаила Булгакова.
Его первая жена, Татьяна Николаевна, была спутницей верной, доброй, надёжной, проверенной в многочисленных тяготах и невзгодах. Но преодоление бытовых трудностей настолько поглотило её, что на творческие дела мужа ни сил, ни времени у неё уже не оставалось. А уж в суматошном богемном мире тогдашней Москвы она и вовсе слегка растерялась.
Вторая жена, Любовь Евгеньевна, много повидала в своей жизни. Побывала в Европе! Общество актёров и литераторов было её стихией! Пока длилась пора благополучия, всё было великолепно. Когда же над головою супруга сгустились чёрные тучи, Любовь Евгеньевна, постоянно искавшая удачливой новизны и стабильной надёжности, тотчас сникла. Вникать в литературные проблемы мужа ей уже не хотелось. Собственные дела и увлечения волновали её гораздо больше.
Елену Сергеевну Шиловскую всегда тянуло к необыкновенным приключениям. Жизнь с первым мужем, адъютантом командующего, наскучила ей очень быстро. Обеспеченное существование со вторым супругом, красным командармом, тоже казалось серым, малопривлекательным. Встретившийся на её пути Булгаков златых гор не обещал, но она твёрдо знала, что с ним не соскучишься!
3 октября 1932 года Михаил Афанасьевич развёлся с Любовью Евгеньевной, а на следующий день...
Во время репетиции во МХАТе Булгаков написал записку режиссёру В.Г. Сахновскому:
«Секретно.
Срочно.
В 3¾ дня я венчаюсь в Заксе. Отпустите меня через 10 минут».
И без четверти четыре его брак с Еленой Шиловской был зарегистрирован. С этого момента его новая жена стала зваться Еленой Сергеевной Булгаковой.
Спустя много лет (27 октября 1968 года) она опишет брату Александру, как оно свершилось — это третье её замужество:
«...я порвала всю эту налаженную, внешне такую беспечную, счастливую жизнь и ушла к Михаилу Афанасьевичу на бедность, на риск, на неизвестность».
Конечно же, Елена Сергеевна немного лукавила — «бедностью» её новое существование можно было назвать лишь с очень большой натяжкой. Даже уйдя от Шиловского, она продолжала — ставшую для неё такой привычной — жизнь советской «барыни». В самом деле, за её сыном присматривала няня-воспитательница, все хозяйственные дела выполняла домработница, полы в доме натирал специально приглашавшийся полотёр, для мытья окон звали мойщиц и так далее и тому подобное. Даже в парикмахерскую она не ходила — маникюрша и парикмахер приходили к ней на квартиру.
В том же письме (от 27 октября 1968 года) рассказывается и о том, как на неожиданное замужество матери отреагировали её дети. Как-то Елену Сергеевну навестил старший сын Евгений. Сидели, пили кофе. И вдруг Михаил Афанасьевич «без тени скучного нравоучения» сказал мальчикам:
«"Дети, в жизни надо уметь рисковать... Вот смотрите на маму вашу, она жила очень хорошо с вашим папой, но рискнула, пошла ко мне, бедняку, и вот поглядите, как сейчас нам хорошо..." И вдруг Сергей, малый, помешивая ложечкой кофе, задумчиво сказал: "Подожди, Потап, мама ведь может 'искнуть ещё 'аз".
Потап выскочил из-за стола, красный, не зная, что ответить ему, мальчишке восьми лет».
Поясним, что Серёжа Шиловский картавил, а Потапом он называл Булгакова.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |