Жизнь страны

На протяжении почти всего 1923 года, то есть именно тогда, когда Булгаков задумывал и создавал «Дьяволиаду», советские газеты с ликованием трубили о том, что земной шар вот-вот охватит грандиозный пожар мировой революции. Его собирался разжечь, не жалея на то ни времени, ни средств, ни сил, передовой отряд пролетариев планеты — ВКП(б), или Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков).

По планам Кремля революционный огонь сначала должен был заполыхать в самом центре Европы. Поэтому созданный Лениным ещё в 1919 году Коммунистический интернационал (Коминтерн) наводнил своими агентами всю Германию. Они-то и готовили немецкий пролетариат к вооружённому выходу на баррикады.

А к западным границам СССР были стянуты полки Красной армии, готовые но первому сигналу броситься на помощь германской революции.

В это время внутри самой Республики Советов шёл ожесточённый (и, как многим казалось, последний) бой с недобитой контрреволюцией. Его вели люди из ведомства Феликса Дзержинского. Их по привычке продолжали называть чекистами, хотя они уже стали гэпэушниками, поскольку ВЧК (Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем) совсем недавно была переименована в ГПУ (Государственное политическое управление).

За событиями, происходившими в стране и за рубежом, советская общественность следила очень внимательно. Их обсуждали на собраниях, в магазинных очередях, в переполненных трамваях и на коммунальных кухнях. То, что мирная жизнь может в любую минуту прерваться, пугало всех. И потому с такой тревогой из уст в уста передавались слова Троцкого:

«Мы просто солдаты в походе. Мы расположились на отдых только на день».

Воинственному наркому вторил другой большевистский вождь — Пятаков:

«Установившийся мир — это опасная передышка между двумя битвами».

Новости, волновавшие всех и каждого, оставили след и в дневнике Михаила Булгакова. Вот запись от 18 сентября 1923 года:

«Компартия из кожи вон лезет, чтобы поднять в Германии революцию... Радек на больших партийных собраниях категорически заявляет, что революция в Германии уже началась».

25 сентября:

«Вчера узнал, что в Москве раскрыт заговор... как мне сообщила одна к[оммунистка], заговор "левый" (!) — против НЭПа».

18 октября:

«Теперь нет уже никаких сомнений в том, что мы накануне грандиозных и, по всей вероятности, тяжких событий. В воздухе висит слово "война". Второй день, как по Москве расклеен приказ о призыве молодых годов (последний — 1898 г.) Речь идёт о так называемом "территориальном сборе".

...в Петроградском округе призван весь командный состав 1890 года! В Твери и Клину расклеены приказы о территориальном обучении. Сегодня мне передавал <...> что есть ещё более веские причины войны. Будто бы журн[ал] "Крок[одил]" собирается на фронт».

22 октября:

«"Территориальные сборы", похоже, смахивают на обыкновеннейшую мобилизацию... 1903 год пошёл в казармы на 1,5 года».

Особый драматизм сложившейся ситуации придавала затянувшаяся болезнь Ленина.

О состоянии здоровья высокопоставленного больного советская печать продолжала хранить глубокое молчание. В Кремле по-прежнему считали, что поводов для волнения нет никаких, поскольку бразды правления первым в мире государством рабочих и крестьян находятся в надёжных руках: заболевшего вождя подменили его ближайшие сподвижники: Лев Каменев и Григорий Зиновьев.

Всё бы ничего, но октябрьский переворот, а затем и Гражданская война выдвинули и поставили рядом с Лениным другого вождя (как бы под номером вторым) — Льва Троцкого. Именно он в 1918 году создал и возглавил Красную армию, так блистательно победившую белогвардейцев и Антанту. Именно он в начале 20-х занимал два ключевых поста в кремлёвском руководстве: стоял во главе наркомата по военным и морским делам (эта должность называлась наркомвоенмор) и был председателем Реввоенсовета Республики.

Каменев и Зиновьев тоже являлись вождями. Но соратники по партии относились к ним как к руководителям второго сорта. Слишком многие знали о том, что в самые драматичные для советской власти моменты Каменев и Зиновьев предпочитали отходить в сторону, в тень. Поэтому их стремительное восхождение на кремлёвский олимп было воспринято как вызов. В первую очередь, конечно же, лично Троцкому и всем его многочисленным сторонникам.

Неудивительно, что между прославленным главой Красной армии и вырвавшимися вперёд «второсортными» лидерами разгорелась ожесточённая борьба за власть. Центральные советские газеты ежедневно публиковали материалы, переполненные взаимными упрёками и обвинениями. В одних статьях поддерживался (и прославлялся) Троцкий, в других — его оппоненты. Мало этого, стараясь завоевать большинство, противоборствующие стороны всюду расставляли своих сторонников, отчего все мало-мальски значимые учреждения сотрясались от кадровой чехарды.

Каменеву и Зиновьеву удалось сделать несколько довольно сильных ходов. Например, провести решение о резком сокращении финансирования Красной армии — под благовидным предлогом реорганизации воинского контингента ввиду победоносного завершения Гражданской войны. Бойцам и командирам урезали жалованье, начались задержки с его выдачей. Это был весьма болезненный щелчок по авторитету всесильного наркомвоенмора.

Троцкий и его сторонники выступили с громкими протестующими заявлениями. По стране прокатилась волна бурных партсобраний. Из уст в уста передавались самые невероятные слухи. И конечно же, анекдоты — о Троцком, Каменеве, Зиновьеве и прочих большевистских вождях. Эти остроумные байки Булгаков заносил в свой дневник с особым удовольствием.

Вполне естественно, что и в сочинявшейся в тот момент сатирической повести писатель не мог не высказать своего отношения ко всему тому, что бушевало вокруг. Правда, впрямую называть вещи своими именами он не отважился и потому изложил всё в предельно завуалированной форме.

Но современникам Булгакова хватало и лёгкого намёка, чтобы понять, что именно хочет он им сказать.