Булгаков жил «своим умом» с первых шагов в литературе

В начале 20-х гг. советскими писателями стали в большинстве очень молодые люди. В отличие от них Михаил Афанасьевич Булгаков (1891—1940) пришел в литературу в сравнительно позднем возрасте — его первые сколько-нибудь заметные произведения появились, когда ему было за тридцать; настоящая известность пришла к нему лишь после спектаклей «Дней Турбиных» во МХАТе (первый сезон 1926—1927 гг.). Булгакову было уже за тридцать пять. К этим летам у многих советских писателей, ставших профессиональными литераторами после 1917 г., были, можно сказать, на подходе собрания сочинений (Б. Пильняк, Л. Леонов, Д. Фурманов, Вс. Иванов, К. Федин и др.); уже ушел из жизни Есенин (а он был младше Булгакова на четыре года), в зените была меркнущая, правда, звезда Маяковского (и он был младше Булгакова на два года). А что же у Булгакова к этому времени? Россыпь репортерских заметок в московских газетах, две-три ранние, никому не ведомые пьесы, мелькнувшие без особого успеха на провинциальной сцене во время его скитаний по Северному Кавказу; несколько блестящих фельетонов в «Накануне», авторитетном «сменовеховском» органе («Записи на манжетах», еще кое-что); наконец, «Похождения Чичикова» и уже совсем к середине 20-х гг. повести «Дьяволиада», «Роковые яйца», на две трети опубликованный роман «Белая гвардия» и неопубликованное «Собачье сердце». И все это, кроме газетного, можно было собрать в одну не слишком толстую книжку.

Репутация Булгакова к этому времени была уже подмочена: то ли он «внутренний эмигрант», то ли «буржуазный писатель». Интересно, что так никогда и не побывав за границей, Булгаков в первом томе «Литературной энциклопедии» (1929 г.) был назван «эмигрантом».

Почему же зашел разговор о возрасте писателя? А вот почему: в отличие от многих из них, втянутых в водоворот революции едва ли не подростками, воспринявших потрясения и взрывы за норму и воспитанных ими, Булгаков знал иную норму и был воспитан другими представлениями о жизни. Революцию он не принял сразу же.

В письме от 31 декабря 1917 г., оглядываясь на пережитое и всматриваясь в будущее, он писал: «Придет ли старое время? Ах, отчего я опоздал родиться! Отчего я не родился сто лет назад. Но, конечно, это исправить невозможно». Самая первая из известных его публикаций (26 ноября 1919 года) называлась «Грядущие перспективы». Из статьи явствовало, что перспективы у новой России — неважные.

Многие из литературных современников Булгакова, особенно так называемые «пролетарские писатели», воспринимали действительность утопически: находясь внутри разрыва, исходя из катастрофы, участвуя в ней, более того, считая ее величайшим благом. Булгаков смотрел на русскую жизнь другими глазами. Он знал и любил другую жизнь — вне катастрофы.

Поэтому так важно знать, откуда пошел Булгаков, от каких корней.

С этой другой жизнью связывали писателя некоторые органические особенности его биографии, начиная с его происхождения.

Он родился 15 (по старому стилю 3) мая 1891 г. в Киеве в семье Афанасия Ивановича и Варвары Михайловны Булгаковых. И отец и мать писателя были родом из Орловской губернии, происходили из духовного сословия. «Мы были колокольные дворяне. Оба деда — священники; у одного было девять детей, у другого — десять» (из воспоминаний сестры писателя, Надежды Афанасьевны Земской). Кстати, и в семье Булгаковых было семеро детей: три сына и четыре дочери. После окончания Орловской духовной семинарии Афанасий Булгаков стал студентом Киевской духовной академии, потом сам учительствовал на Дону, в Новочеркасском духовном училище; через два года вернулся в Киевскую духовную академию — уже преподавателем. С 1897 г. — доцент, а незадолго до ранней смерти — доктор богословия, ординарный (т. е. штатный) профессор. Он умер 14 марта 1907 г., не дожив одного месяца до сорока восьми лет. Его старший сын, будущий знаменитый писатель, пережил возраст отца всего на один год, скончавшись без одного месяца сорока девяти лет от той же болезни — склероза почек.

Большая семья Булгаковых всегда была устойчива, благополучна, патриархальна, согрета внутренней теплотой, естественно связанная воедино сословной традицией. Жили большим дружным гнездом — среди таких же домовитых и основательных, жизнестойких и здоровых людей — в русском культурном киевском «слое»¹.

В 1901 г. Михаил Булгаков поступает в Первую Киевскую гимназию. После окончания ее, несколько поколебавшись перед выбором — юридический или медицинский — поступает на медицинский факультет Киевского университета.

Весной 1916 г. сдает университетские выпускные экзамены, получает диплом, коим «утвержден в степени лекаря с отличием со всеми правами и преимуществами...». Еще до выпуска студентом-старшекурсником с началом войны (уже шла первая мировая) работает в госпиталях Саратова, Киева, в военных госпиталях Каменец-Подольского и Черновиц. С июля 1916 г. молодой доктор — на самостоятельной работе в Никольской земской больнице Сычевского уезда Смоленской губернии, через год с небольшим — врач Вяземской городской земской больницы. В это время Булгаков начинает делать первые наброски рассказов, вошедших затем в цикл «Записки юного врача». Весной 1918 г., увольняясь перед возвращением в Киев, получает удостоверение, что в больнице «выполнял свои обязанности безупречно». (Здесь стоило бы заметить: иные из его литературных современников гордились тем, что они — недоучки, презревшие «казенные» гимназии и университеты: помните, у Маяковского: «Меня ж из пятого вышибли класса, пошли швырять в московские тюрьмы...» И таких примеров — сколько угодно. Первое поколение советских писателей — во многом поколение недоучек. Из культуры они ушли в революцию. И эта печать писательской необразованности сохранилась на много лет. Учиться им было некогда — нужно было делать новую литературу.)

Словом, я клоню к тому, что революцию Булгаков встретил взрослым, образованным, знающим жизнь человеком. Его внутренний мир был защищен от скорого истощения. Писатель знал иную жизнь, дорожил ею. Знал не понаслышке; ему чужды были и богемные выкрутасы, и узкие «идейные» догмы. Свою первую четверть века он прожил в большом и теплом ДОМЕ — в своей семье, в своей культуре, в том главном слое русской жизни, который создавался веками. И хотя, как показал ход событий, и этот слой оказался слишком уязвим, а стены ДОМА не защитили от многих бедствий, они все же в трудное время оставались первой и главной опорой его души.

...Напомню еще некоторые обстоятельства его долитературной жизни.

В марте 1918 г. Булгаков с женой возвращается в Киев, живет в старом родительском доме на Андреевском спуске, 13. На Украине в это время бушует гражданская война. Киевские власти меняются непрерывно. Молодой врач не раз был мобилизован как военнообязанный. Работал хирургом. Видел много, очень много крови. Далеко не всех своих пациентов Булгакову-врачу удалось спасти. Русская история повернулась к нему самой страшной стороной.

Всего на протяжении этих киевских «страшных, громыхающих лет» Булгаков насчитал 14 переворотов, из которых оказался свидетелем 12. В октябре 1919 г. он был в очередной раз мобилизован — в деникинскую армию, попал во Владикавказ. После исхода деникинцев за рубеж Булгаков навсегда оставляет врачебную работу и становится литератором. До середины 1920 г. живет во Владикавказе, печатается во многих газетах Северного Кавказа, пишет первые несохранившиеся пьесы («Братья Турбины», «Парижские коммунары», «Самооборона» и др.). Пьеса «Сыновья муллы» была все же опубликована в 1930 г. на осетинском языке...

28 сентября 1921 г. Михаил Булгаков приезжает — навсегда — в Москву. Началась «страшная московская жизнь» первой половины 20-х гг., жизнь бездомная, без постоянной работы, и — самое главное — почти без возможности делать свое главное дело. Впрочем, такой, по существу, она останется до конца его дней. Не приходилось ждать, что внешние условия будут кем-то созданы (вспомним это, когда речь пойдет о работе «двойника» Булгакова, его Мастера).

Став жителем Москвы, Булгаков работает вначале в ЛИТО Наркомпроса в должности секретаря, затем на протяжении почти пяти лет он связан со множеством московских газет — фельетонист, обработчик, репортер. В том числе и в таких крупных газетах, как «Рабочая газета», «Гудок» и, конечно, «Накануне». Эта изматывающая, нервная, не оставлявшая внутреннего покоя работа давала ему немало в знании послереволюционной жизни. В общей сложности в эти годы он написал и напечатал более двухсот газетных текстов. Но главное, вызревая в глубине, создавалось вопреки газетчине. Газетные времена Булгакова — это еще «доисторические» времена.

В феврале 1922 г. умирает в Киеве мать писателя — Варвара Михайловна Булгакова. Это стало внутренним толчком к началу работы над «Белой гвардией». Там, в романе, старый дом тоже накренился и рухнул, когда умерла «мама, светлая королева». Напряженная работа над романом шла втайне в 1922—1923 гг.

«Исторический», состоявшийся Булгаков начинается лишь в 1924—1925 гг., когда в альманахе «Недра» (в феврале 1924 г.) печатается сатирическая повесть «Роковые яйца», а в 1925 г. выходят два номера журнала «Россия» с первыми частями «Белой гвардии».

И еще одно важнейшее событие.

3 апреля 1925 г. М. Булгаков получает письмо режиссера МХАТа Б.И. Вершилова и приступает к превращению романа «Белая гвардия» в пьесу. С этого момента начинается история «театра Булгакова», мучительный и радостный сюжет, затянувшийся на многие годы.

С этого времени начинается писательская известность Булгакова. Герой романа «Мастер и Маргарита» сказал о себе: «Я вышел в жизнь, держа его (роман) в руках, и тогда моя жизнь кончилась». Булгаковская жизнь, напротив, тогда-то и началась, хотя, как известно, ему пришлось пережить, может быть, больше в сравнении с персонажем по имени «Мастер».

Дальше жизнь Булгакова, в сущности, сводится к истории его сочинений, к внутренней биографии, опыт которой во многом стал содержанием его литературного творчества.

Но прежде чем говорить об этом, еще несколько замечаний о личности Булгакова накануне главного пятнадцатилетия его жизни.

Перед русскими литераторами этого времени открывалась, как известно, возможность нескольких выборов. Один из них сделали писатели, ушедшие в эмиграцию. И может быть, там, в изгнании, какое-то время продолжалась самая «чистая» линия русской литературы. Другой выбор сделали Горький, Маяковский, позднее Фадеев, отказавшиеся ради торжества утопии от полноты творческого и духовного самоосуществления. Третий выбор — отстаивание творческой независимости и одновременно принятие самого «рока событий». Вспомним есенинское:

Приемлю все, как есть все принимаю,
Готов идти по выбитым следам.
Отдам всю душу октябрям и маям,
Но только лиры милой не отдам.

Был и такой выбор: литературный и житейский успех в советской системе едва ли не любой ценой. Этот выбор родил полчища конформистов, среди которых встречались и незаурядные, талантливые люди, так и не осуществившие себя по-настоящему (это путь В. Катаева, Н. Тихонова, К. Федина и многих др.).

Михаил Булгаков сделал свой выбор. Отстаивая свою независимость, он сразу круто отвернул от того тупика, в который время заманивало соблазнами и искушениями людей, потерявших ДОМ и БОГА. В этом выборе ближе других Булгакову (хотя и каждый по-своему — это большой и отдельный разговор) были Ахматова, Замятин, Клюев, Мандельштам, Платонов, Шолохов...

В свои первые, «газетные» времена Булгаков оказался среди молодых литераторов, ориентированных как раз на писательский и житейский успех. В «Гудке» он познакомился с В. Катаевым, И. Ильфом, Е. Петровым, Ю. Олешей и другими. Это были талантливые люди, порою — очень талантливые, например, Ю. Олеша. Но все они были слишком отзывчивы к «требованиям момента».

Булгаков был старшим среди них не только по возрасту. Он оказался духовно старше. В те времена, однако, это казалось серьезным недостатком. В «Гудке» на него смотрели как на «консерватора», чуть ли не «реакционера». В эпоху «революционного» пересмотра всех ценностей он позволял себе быть человеком «старой культуры», воспринимающим с большим холодом легковесные официальные литературные успехи. Уже на склоне лет В.П. Катаев вспоминал: «Булгаков никогда никого не хвалил... Не признавал... У него были устоявшиеся твердые вкусы. Он ничем не был увлечен».

В той своеобразной революционно-богемной среде, которая была тогда преобладающей, нелегко было найти точку опоры — и чтобы устоять перед соблазнами и болезнями конформизма, и чтобы не поддаться отчаянию. Такая точка опоры у Булгакова была. Все его литературное поведение — это антибогема (хотя с точки зрения конформного официоза его «частная», «независимая», внутренне свободная и не поддающаяся принятому регламенту писательская установка и могла казаться чем-то «неформальным», даже «подпольным»). В этой антибогемности Булгакова есть еще одна грань: он не был капризным «гением» (что так характерно для богемы). Он не сдавался ни при каких трудностях, был готов к любой, самой мучительной и напряженной работе ради спасения в себе писателя. Он не шел на компромиссы, но также был совершенно чужд и вызывающим демонстрациям и тем более всякому «перекрашиванию» под защитный — красный — цвет времени. В «страшном году», 1929-м, Булгаков в полной мере испытал насилие «великого перелома». Были сняты с репертуара все его пьесы. Он не мог — уже до конца дней — более напечатать ни строчки. «Его не брали на работу не только репортером, но даже типографским рабочим. Во МХАТе отказали, когда он об этом поставил вопрос» (из воспоминаний Е.С. Булгаковой). «Совершилось мое писательское уничтожение» (из письма брату Н.А. Булгакову). Фактом стало «совершившееся полное запрещение моих произведений в СССР» (из письма А.С. Енукидзе).

И вот тогда Булгаков написал письмо Правительству СССР, где с поразительным достоинством заявляет о своем непокорстве, об отказе от капитуляции и идеологического приспособленчества. Он пишет, что далек от заверений в том, что отныне будет работать «как преданный идее коммунизма писатель-попутчик». Бесстрашно говорит о «глубоком скептицизме в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране» и «противупоставляет ему излюбленную и Великую Эволюцию...». «Борьба с цензурой, какой бы она ни была и при какой бы власти она ни существовала, мой писательский долг, так же, как и призывы к свободе печати. Я, — писал Булгаков, — горячий поклонник этой свободы и полагаю, что если кто-нибудь из писателей задумал бы доказывать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, публично уверяющей, что ей не нужна вода».

Эти мужественные слова были произнесены Булгаковым в годы «великого перелома»; они могли смертельно осложнить его судьбу. Но они нужны были Булгакову прежде всего для спасения своей души. Таков был его выбор. И очень немногие русские писатели — по эту сторону границы! — в те поистине страшные годы могли открыто присоединиться к этому символу веры, заявленному прямо в лицо правящему злу.

Таким Булгаков оставался до конца дней.

...А теперь откроем его книги.

Примечания

1. См.: Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова. — М., 1988.