Иешуа Га-Ноцри и Булгаков

Роман един по своим внутренним духовным конструкциям. В двух персонажах романа — Иешуа и Мастера — выражены главные проблемы внутренней, духовной биографии самого создателя романа.

У читателя возникает впечатление, что Иешуа так и не понял, что он умер. Он был живым все время и живым ушел. Кажется, самого слова «умер» нет в эпизодах Голгофы. Он для себя (и для нас!) остался живым. Он мертв лишь для Левия, для «обслуги» Пилата...

Увы, Мастер в романе — для самого себя — умирает несколько раз: и в клинике Стравинского, куда он бежал от жизни; и после того, как выпил вино Азазелло; воскресение его — вместе с шайкой Воланда — происходит для существования уже вне жизни, вне памяти, вне «выбора». «Покой» в иерархии ценностей романа — это ведь тоже смерть!.. Третья.

Но в первый раз Мастер умирает вполне сам, в полном телесном здравии. Умирает от страха его душа. Чем больше страха, тем больше черноты вливается в его квартирку и в его душу. Наступает момент, когда это сгущение страха и черноты становится «материализацией» его подсознательных ожиданий. Сначала он сжигает роман, чтобы избавиться от обязательств перед ним (т.е. перед истиной, перед Иешуа Га-Ноцри!). А потом, естественно, приходят за самим Мастером; его «забирают».

Страх опустошает его душу. Вот что в конечном итоге стало первой смертью Мастера. Он — капитулировал (помните его слова в лечебнице, при встрече с Иваном Бездомным: «Особенно ненавистен мне людской крик, будь то крик страдания, ярости или иной какой-нибудь крик»; «Не надо задаваться большими планами, дорогой сосед...» и т. д.).

Через все это в своей судьбе прошел и Булгаков, чтобы прийти к другому выбору.

Разумеется, в той или иной мере эмпирически ближе остальных персонажей романа был ему Мастер. Но и эта культурная и житейская близость должна восприниматься с большими оговорками. Мастер — это тип «подпольного» оппозиционера», до поры гордящегося своим «неучастием» и укоряющего других в конформизме. Такой тип был самому Булгакову, видимо, интимно понятен, с одной стороны, и интимно ненавистен, — с другой.

Этот тип, воплощающий в себе богемного художника, элитарного одиночки. В сущности, он тоже маргинализируется и «люмпенизируется». Он, если всмотреться в роман и понять его «код» — самый настоящий одинокий «бродяга», испугавшийся мира и ищущий спасения от него в уединении.

Он и получает в финале этот комфорт в виде «покоя», представленного в формах отжившей, стилизованной романтики. (Но — грубым житейским аналогом ему возникают бревенчатая хибарка, корявый мостик, мутная речонка («вот адское место для живого человека!»), которую во сне — перед встречей с дьяволом — видит Маргарита...).

Так, «расправившись» с Мастером, Булгаков победил постоянно преследовавшего его внутреннего врага страх, соблазны «замкнутости».

Он всю жизнь отделял от себя, как мертвые оболочки, тех, кто не сумел выстоять: Мастера, Дымогацкого («Багровый остров»), Максудова («Театральный роман»), Голубкова («Бег»), графа Аметистова («Зойкина квартира»), Алексея Турбина («Белая гвардия»), доктора Полякова («Морфий»)... Все они — жертвы, физические или духовные, того давления, которое сам Булгаков сумел выдержать.

Пройдя через «анфиладу» двойников, он сквозь все сброшенные оболочки сумел прозреть себя — настоящего, истинного.

Естественно, что Иешуа Га-Ноцри стал главной опорой для писателя. Сам постоянно «подвешенный», чувствуя над собой «занесенные мечи», Булгаков упорствует и не сдается. «Я не совсем еще умер, я хочу говорить настоящими словами». Все, что пережил он в своей гражданской судьбе — травлю критики, накаленные отношения с властью, театральные мытарства, все вошло в его книги. Но вошло, став не хроникой событий, не биографической канвой, а переплавившись в общезначимый духовный опыт.

Истину, открытую им в Иешуа Га-Ноцри, писатель проверил на себе (да и вывел во многом из себя). «Тайная свобода», к обладанию которой огромным и мучительным напряжением духа приходит художник, не может не стать явной в его творчестве. Потому что «правду говорить легко и приятно»: так «легко и приятно» с огромным подъемом создавалась последняя редакция романа в страшные годы: 1937—1938-е...

Вот почему сочинения Михаила Афанасьевича Булгакова стали победой русской литературы в самом горниле ее бедствий; завещанием художника, несшего свой крест и поднявшегося на свою Голгофу в потрясениях нашей общей трагической судьбы.

И тем спасшегося.

И указавшего путь освобождения всем нам.

И каждому из нас.