Картина 15

Большой театр. Фрачные мужчины, ослепительные дамы. Артисты на сцене исполняют «Хор рабов-иудеев» из оперы Джузеппе Верди «Набуко». Дирижирует Мелик-Пашаев (начинающий лысеть плотный армянин небольшого роста, брюнет в уменьшающих глаза очках с толстыми стёклами, около 30-ти лет). В зале скромно расположились с краю партера Булгаков и Елена Сергеевна. Булгаков в чёрном костюме, с бабочкой, почему-то в монокле. Прямо во время исполнения в царскую ложу Большого входят Сталин, Ежов, Молотов, Калинин, одним словом, «портреты», усаживаются. В зале волнение. Волнение и на сцене, в рядах хора рабов-иудеев. Дирижируя, оглядывается Мелик, тщась понять, что происходит. Волнение перекидывается в зрительный зал. Все оглядываются, нарастает тихий шёпот, который переходит в гул. Вот уже кто-то из хора «дал петуха», дирижёр послал ему суровый взор. Елена Сергеевна следит за взглядами публики и видит в царской ложе Сталина. Булгаков, прикрыв глаза, наслаждается музыкой и всего этого не видит. Только во время «петуха» он открыл глаза, удивлённо посмотрел на сцену (монокль выпал). Тут Елена Сергеевна легонько тронув его за рукав, показывает ему глазами на царскую ложу. Булгаков оборачивается, видит, тут же мрачнеет. То ли ему не нравится общий гул, испортивший музыку, то ли не нравится, что политбюро сидит в царской ложе. Булгаков изо всех сил старается не участвовать в общем оживлении, как и Мелик-Пашаев, который не прекращает дирижировать, пытается собрать артистов и сделать всё, чтобы они допели. Кое-как доигрывают, заканчивают номер и тут воцаряется тишина. Обычно в этом месте все аплодируют, но зал Большого театра молчит. И тут Сталин медленно поднимает руки и делает два громких хлопка. Мелик поворачивается, выдавливает из себя улыбку, кланяется. Зал взрывается аплодисментами. Аплодируют артистам, Мелику... Точнее, это он думает, что аплодируют ему, однако он быстро понимает, что ему аплодирует только Булгаков и Елена Сергеевна. Остальные уже аплодируют Сталину в ложе. Сталин встал, встали и «портреты», аплодируют Мелику и артистам. Артисты начали аплодировать Сталину с товарищами, Мелику некуда деваться, сжав зубы и выдавив улыбку, он зажимает дирижёрскую палочку подмышкой и тоже начинает аплодировать царской ложе. Зал встаёт, публика аплодирует и туда, и сюда. Аплодисментами заполняется зал. Булгаков с Еленой Сергеевной, конечно, тоже встали и тоже аплодируют. И овации этой не видно конца. Занавес.

После спектакля Мелик сидит один в опустевшей оркестровой яме, думает. Он мрачен, потен, красен. В пустом зале к нему подходят Булгаков и Елена Сергеевна. Смотрят друг на друга, всё понимают без слов. Мелик встаёт, пожимает руку Булгакову, целует руку Елене Сергеевне несколько дольше, чем это могли бы позволить приличия. Булгаков кладёт руку на плечо Мелику, и непонятно, это он его утешает, или пытается оттащить от своей жены. Последнее, впрочем, удаётся. Мелик выпрямляется, вздыхает, смотрит на Булгакова.

Мелик. Ну? А у вас как дела?

Мелик говорит с едва заметным армянским акцентом, не коверкая слова.

Булгаков. Работаю во МХАТе. Вы не поверите: режиссёром и актёром. Играю судью в «Пиквикском клубе». Нет, я очень люблю Диккенса, но не до такой степени, чтобы...

Мелик. Нелепость! Вы должны писать!

Булгаков. Ну, тут мне никто не мешает...

Мелик. Да, но вас не печатают! Совершенно неизвестно, почему! Вы талантливы и совсем не реакционны! Вы такой же попутчик, как и... например, Маяковский! Катаев! Пришвин!..

От этих комплиментов Булгаков передёргивает левым плечом. Только вежливость держит его в рамках приличий.

Елена Сергеевна (кладёт руку на плечо Мелику, от чего тот мгновенно тает). Не нужно, Александр Шамильевич...

Булгаков (с удовольствием осматривает зал Большого). Театр готовит инсценировку «Мёртвых душ». Пишу. Всё-таки это не моё, чужое... Глядишь, — поставят.

Мелик. Вы довольны?

Булгаков. Как всегда есть сложности... Говорят: дай нам Гоголя, ну, как рассказчика в спектакле... Только сделай, чтобы было ясно: перед нами гений... У них на этом месте прямо кочка какая-то, честное слово! Хорошо, раз гений, значит, на наших глазах пишет эту самую поэму, верно? А писал он её где?

Мелик. В Риме!

Булгаков. Конечно! А они говорят: не надо Рима. В Италии сейчас фашизм, сами понимаете...

Мелик смеётся. Булгаков снова дёргает левым плечом. Видно, это начавшийся нервный тик.

Булгаков. А мне вот совсем не смешно, Александр Шамильевич! Вы погодите, они вам ещё Верди запретят!

Мелик. Уже. Почти. Говорят: современные оперы давай, на современном материале. Говорят, «Мать» Горького надо переделать в оперу.

Елена Сергеевна (вздыхает). О, боги, боги мои...

Булгаков. А мне обещают после «Мёртвых душ» «Войну и мир». С гением-Толстым во главе... Борода, босота... коса и пруд, в котором топится Софья Андреевна... Четыре тома переделать в спектакль на один вечер.

Мелик. Вы справитесь.

Булгаков. Спасибо за вашу веру, но... что потом? Что ещё мне придётся инсценировать? Пушкина? Достоевского? Брокгауза и Эфрона?

Мелик. Может, всё-таки Горького? Нам нужен либреттист. Чтобы это был хороший литератор и в опере толк знал.

Булгаков. Искушаете, Александр Шамильевич.

Мелик. Да. Ну, так как?

Булгаков. Уйти из МХАТа после того, как туда меня устроил лично Сталин? Как-то это не вежливо...

Мелик. Когда это было, Михаил Афанасьевич? И много ли доброго вы после этого видели от МХАТа?

Булгаков. Немного, это верно (снова оглядывает блестящий зал Большого). Я подумаю.

Пожимают друг другу руки.

Елена Сергеевна. Приходите к нам ужинать, Александр Шамильевич.

Мелик (целует ей руку). Непременно.

Булгаков. С женой.

Мелик отстраняется от руки Елены Сергеевны. Булгаков её уводит.