Не так страшен черт, как его малюют

«В христианстве этот миф разными Отцами и Учителями Церкви по-разному излагался и окрашивался. Между тем под ним нет решительно никакого иного основания, кроме толкования одного стиха у Исайи и нескольких довольно темных мест в Новом Завете. В чем заключается точная причина к бунту духов против своего Творца, легенды изъясняют схоже в общей психологии мифа и очень разно в подробной мотивировке»

Александр Амфитеатров

Дорогой читатель! Перед тобою две самостоятельные книги, которые объединены мною в «Диптих тьмы», — это исследование «Следствие по делу Воланда» и трактат «Книга дьявола: о Пресвятой Троице. Назначение человека». У тебя сразу же может возникнуть вопрос, почему я решил это сделать. Почему нельзя было просто одну книгу сделать второй частью другой книги или хотя бы дополнением к ней? Почему так важно было объединить обе книги в этот диптих, несмотря на их полную самостоятельность и независимость друг от друга? И сейчас я объясню это.

Все началось с того, что у меня однажды возникло желание написать книгу по роману Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», в которой я привел свое толкование и мое видение этого всемирно известного произведения. В самом деле этот роман более чем известен, и трудно найти человека в читательской среде, который бы никогда не слышал о нем. В силу своей бесконечной загадочности и исключительной оригинальности этот роман многим очень нравится: кто-то его безумно любит, кто-то им восхищается, а кто-то его постоянно перечитывает в надежде найти ответы на все свои вопросы, возникающие при его чтении. Те же, кому он не нравится или кто к нему просто равнодушен, тоже не могут не признавать всей его гениальности, потому что для ее отрицания нужно быть просто слепым. В связи с этим актуальность исследования этого романа до сих пор существует. Она, конечно, была бы и без этой его популярности, но это просто поддерживает искренний интерес к его толкованию. Раз он до сих пор считается тайной и его при этом читают многие, то толковать его тем более имеет много смысла. Поэтому, когда у меня возникло определенное представление о том, что автор хотел сказать своим романом, я решил изложить все свои мысли в виде книги, которую я всегда называл «Следствием по делу Воланда», так как это название мне очень нравится и оно точнее любых других возможных наименований отражает суть моего исследования.

Я вовсе не случайно использовал здесь фразу: «что автор хотел сказать своим романом», а не: «какой замысел в этой книге». Дело в том, что роман в отличие от какого-нибудь рассказа принципиально не может быть ограничен только одним каким-то замыслом, обнаружив который, мы бы могли поставить точку на изучении произведения и больше не браться за его исследование. Но при этом тут не менее важно сказать и том, что все замыслы, что вложены автором в свой роман, тесно взаимосвязаны и притом так, что они не могут друг без друга существовать. Я здесь для ясности мысли постоянно использую такое сравнение: в темной комнате со всех четырех сторон имеются зашторенные окна, за которыми находится яркий свет, и если мы откроем какое-нибудь одно из них, то вся комната тут же осветится, несмотря на то, что все остальные окна закрыты. Этот образ означает, что, обнаруживая всего лишь один какой-то из имеющихся замыслов, мы все равно приходим к тому, что хотел сказать автор своею книгой. Все это я говорю к тому, что мы в своих мыслях и идеях никогда не бываем одиноки, если, конечно, мы не держим их у себя в уме. Всегда найдутся те, кто будет разделять наши убеждения и взгляды. Какую бы нелепость или даже ересь мы ни несли, у нас всегда будут какие-нибудь сторонники. Так просто в принципе не бывает, чтобы у нас не было никаких единомышленников. Поэтому тех, кто будет согласен с моим толкованием, я заранее прошу не совершать следующую ошибку. Если мое толкование не совпадает с толкованием какого-нибудь другого исследователя, это еще не значит, что его трактовка обязательно неверна и не соответствует замыслам автора. Может быть она, конечно, и неверной, но она может быть просто и другим окном, открыв которое, мы тоже осветим темную комнату, которую я попытался осветить уже своею книгой.

И вот когда я уже заканчивал «Следствие по делу Воланда», мне пришла в голову мысль написать еще одну книгу, которая бы дополняло мое исследование и которая бы служила читателю источником ответов на все вопросы, которые могут возникнуть по его прочтении, — трактат о назначении человека «Книга дьявола». Если же я бы начал излагать все свои мысли в первой книге, то она тогда, во-первых, перестала бы быть чисто литературным исследованием и, во-вторых, была бы обременена излишним философским грузом, а философия сегодня мало кому понятна и интересна. Так что мое решение написать еще одну самостоятельную книгу, основанную на романе Михаила Булгакова, а не дополнение к моему исследованию или вторую его часть, мне кажется более чем удачным и даже самым лучшим. Думаю, каждый бы поступил на моем месте точно так же, если бы кому-то пришлось писать что-то в моем духе по роману Михаила Булгакова. Вот почему я написал целых две книги и затем объединил их в диптих. Но о чем же тогда эти книги?

В истории мировой литературы бывают книги, смысл которых можно выразить всего одною фразой или в нескольких словах. Так, смысл «Логико-философского трактата» Людвига Витгенштейна, как он сам говорит в нем, выражается в следующих словах: «то, что вообще может быть сказано, может быть сказано ясно, а о чем невозможно говорить, о том следует молчать». Так и содержание каждой моей книги можно выразить всего лишь одной фразой, состоящей из четырех следующих слов: «сатана — это не человек», или: «дьявол не является человеком», но смысл обоих высказываний, очевидно, один и тот же. При этом такая краткая характеристика моих книг не исчерпывается только двумя этими утверждениями. Каждая моя книга также ставит читателя перед следующим простым вопросом, на который ему желательно ответить при этом самому: «как вы понимаете, что духи — это не люди или что дьявол — это не человек?». Как видно, этот вопрос прямо вытекает из приведенных утверждений, которыми кратко выражается смысл моих книг. И если читателя полностью устраивает собственный ответ на него и он точно понял, о чем у него вообще спрашивают, то он может даже не приступать к чтению «Диптиха тьмы».

«Следствие по делу Воланда» и «Книга дьявола: о Пресвятой Троице. Назначение человека» — это, таким образом и иначе говоря, книги, в которых показывается кто такой человек на фоне дьявола или кто такие люди по сравнению с демонами.

Действительно, в области веры, религиозных убеждений и философии загадка природы духов, кто они вообще такие, одна из самых интересных и захватывающих по той простой причине, что духи очень подобны нам и во многом похожи на нас своим ограниченным бытием и тем, что, как мы, не лишены конкретности, то есть осязаемы мыслью и умом, а не абстрактны для них, несмотря на то, что ангелы и демоны бесплотны по сравнению с нами. Насколько они не люди, если они не люди? — вот в чем собственно мой вопрос. Когда, например, спрашивают, почему сатана пал, то тут сперва следует на это говорить, что для начала вообще надо понять, что ведь дьявол — это даже не человек, а только затем уже отвечать на предложенный вопрос. Правда, как тут можно что-то отвечать, если мы только что своим же замечанием лишили себя этой возможности? Или, например, когда спрашивают, почему демоны не могут покаяться, а человек — может, то нам также нужно сперва сделать на это то же самое замечание. Ведь тут ответ уже содержится в самом вопросе, как, впрочем, всегда и бывает. Действительно, человек может покаяться, а демоны — нет. А почему? Потому что они не люди. Просто нужно только вдуматься в этот ответ: человек может, а дух — нет. Вот и все. А что же значит в таком случае, что они не люди? Так я как раз об этом-то и спрашиваю! Вроде следует ожидать, что на это последует здравая и интересная цепь рассуждений, но этого почему-то не происходит. Всякий раз, когда я начинал кому-то задавать свой вопрос, все оканчивалось в целом одним и тем же.

Я вообще не думал и никак не ожидал, что людям будет непонятен мой вопрос, что им будет непонятно, о чем я у них вообще спрашиваю, потому что, как мне казалось, этот вопрос был очень прост и ясен. Я их спрашиваю, как они понимают, что духи — это не люди, а они мне в ответ начинают говорить, кто такие ангелы. Но если б я хотел услышать, кто такие ангелы, то я бы напрямую так и спрашивал, кто они такие, а никто из нас этого пока не знает, и поэтому такой вопрос с моей стороны был бы праздным и бессмысленным. Разумеется, мой вопрос тоже подразумевает ответ, кто такие ангелы. Но все же я здесь спрашиваю не совсем об этом. Для сравнения, например, спросим: в чем разница между вопросом, кто такие вампиры, и вопросом, как понимать, что вампиры — это не люди? В первом случае мы просто хотим выяснить природу упырей, а во втором — какой смысл мы выкладываем в частицу «не», утверждая, что вампир — это не человек. В обоих случаях мы можем дать один и тот же ответ, что вампиры — это не люди, которые пьют кровь и боятся солнечного света, но для второго вопроса такой ответ означает, что кровососы — это все-таки люди, просто лишившиеся нормального человеческого образа жизни, так как люди кровь друг у друга не пьют. Люди так не делают. И об убийце мы можем тоже сказать, что он не человек, так как человек не пошел бы на убийство, но он все-таки тоже человек (я говорю прежде всего не о Раскольниковых, которые раскаиваются в содеянном, а о тех, кто убивает днем, а вечером идет на вечеринку).

А как насчет духов? Можно ли сказать, что ангелы не являются людьми в том же смысле, в каком людьми не являются и любые сказочные разумные существа, которых мы называем гуманоидами? Они же тоже не люди. Из современного кинематографа тут на ум сразу же приходят известные всем нам две кинотрилогии Питера Джексона «Властелин колец» и «Хоббит». Спрашивается: человек ли хоббит? Нет. Человек ли гном? Нет. Человек ли орк? Снова нет. И какого бы гуманоида мы ни взяли, тот не будет человеком. Но ясно же, что здесь частица «не» несет смысл лишь деления на человекоподобные расы: и человек из рода смертных, и хоббит из рода смертных, и эльф из рода смертных. Если бы они существовали, то, скорее всего, мы бы их классифицировали как гуманоидов, сделав бы их тем самым равными человеку. Ясно же, что гном Гимли, если бы захотел, мог бы подобно Михаилу Булгакову для своих собратьев написать роман «Мастер и Маргарита», в котором место людей занимали бы гномы, и от этого роман, очевидно, нисколько не испортился бы, а, напротив, остался бы полностью прежним — таким, как у Михаила Булгакова. Так что любому гуманоиду: орку, гоблину, отру, троллю, эльфу, гному, хоббиту, те, кого мы называем ангелами и демонами, тоже приходились бы духами — существами потустороннего или, что то же, духовного мира. Для гномов и гоблинов ангелы тоже были бы предметом веры, среди орков и эльфов тоже были бы атеисты и верующие, и хоббиты и тролли тоже задавались бы вопросом, существуют ли все-таки духи или нет.

Можно ли тогда сказать, что духи не являются людьми так, как ими не являются роботы с искусственным интеллектом и бездушные машины? И тут тоже ясно как солнечный день, что роботы — это не более чем просто люди без души, за что мы их и называем бездушными машинами. Все, кто смотрел «Терминатора» Джеймса Кэмерона и «Чужого» Ридли Скотта, понимают, что для полного очеловечения роботов и андроидов не хватает только одной души. Кто такой железный дровосек, как не тот, кому было нужно сердце?

Разумеется, духи не являются людьми совсем не так, как и высшие животные, вроде обезьян. Кто уже смотрел серию фильмов «Планета обезьян», помнит, что обезьянам, чтобы стать людьми и быть исключенными из животного мира, не хватает лишь человеческой разумности, которая, в отличие от животной, наделяет нас нравственным законом.

Таким образом, духи не являются людьми только в каком-то своем, в исключительном, неповторимом и единственном в своем роде смысле, потому что, кого мы ни возьмем, кто ни придет к нам на ум, все, кто не является для нас людьми, кроме роботов и обезьян, все-таки принадлежат к человеческому роду: убежденные уголовники, совершившие тяжкие преступления, вроде убийства, не являются людьми только в нравственном смысле, вампиры и, можно добавить, оборотни, а также ходячие мертвецы — это не люди, потому что они лишены нормального человеческого образа, гуманоиды, вроде эльфов, орков и гномов, не люди только потому, что они внешне и внутренне не похожи на нас, но все же абсолютно человечны, роботам же не хватает души, чтобы быть людьми, а обезьянам — разума. Везде частица «не», которую мы использовали в качестве отрицания, означает лишь отличный от конкретно нашего образ бытия человека. Все они не мы только по указанной нами причине, по отношению же ко всем духам все они уже люди, за исключением роботов и обезьян.

Вот в таком именно смысле я и задавал свой вопрос: как вы понимаете, что духи — это не люди? Я лишь хотел узнать, какой смысл мы вкладываем в частицу «не», когда утверждаем, что дьявол — это не человек.

Спустя же какое-то время я наконец понял, почему люди не понимали моего вопроса. Оказывается, я даже не подумал о том, каким путем я сам лично дошел до того, чтобы вообще начать его задавать. Ведь я ко всему этому пришел через роман Михаила Булгакова и почему-то вдруг решил, что к этому другой может прийти иным путем. Но если исправить эту ошибку, то вот что из этого выйдет.

Прошу прощения за примитивный и бессмысленный вопрос: человек ли Берлиоз? Да. А Мастер? Да. А Маргарита, Иван, Пилат, Римский, Аннушка? Конечно, да. А Воланд? Нет. А Азазелло, Бегемот и Коровьев? Конечно, нет. А если это так, если это само собою разумеется, то вот я и хотел спросить другого: как вы понимаете, что все эти конкретно персонажи — это не люди? Вы же сами об этом только что сказали, а не я вам. Какой же тогда смысл вы вкладываете в свое же утверждение? Не правда ли, сразу же ясно, о чем тут вообще спрашивается и о чем идет речь? Ведь этот вопрос в таком виде производит уже совсем другой эффект! Но я все-таки сделаю здесь одно пояснение, потому что все равно найдутся читатели, которым будет неясен даже такой предельно ясный по своей постановке вопрос.

Представим, что в романе слова «человек» и «демон» совсем не используются, и тем самым нам предоставляется возможность начать классифицирование персонажей. Всех, кого мы сейчас назвали, включая даже Воланда с его присными, мы бы сразу определили как людей, потому что Воланд от них ничем явно не отличается. Но через какое-то время наше решение сильно изменилось бы. А все потому, что мы бы начали замечать, что Воланд и его присные все-таки какие-то другие, что они не такие, как мы. «Не, нет, это точно не люди», — мы бы начали говорить. Вспомним, как в науке бывали случаи, когда классификация чего-либо менялась с течением времени: Плутон объявили карликовой планетой, грибы когда-то считались растениями, а многие люди до сих пор думают, что пауки — это насекомые. Так и тут: сперва мы бы заметили, что Воланд от нас отличается внешне. Тот мог видеть мысли и предсказывать будущее, Азазелло не пьянел от конька и мог летать, Коровьев растворялся в воздухе, а Бегемота не брали пули. Естественно, люди не читают чужих мыслей, не видят будущего, пьянеют от спиртного, летать еще не научились, исчезать тоже не могут и боятся пули как огня. Но это все-таки не дало бы нам основания исключить Воланда из числа людей и отнести его к потустороннему миру по той причине, что мы уже выше указали, когда говорили, что частица «не» несет всегда разное значение. Мы бы могли выше добавить, что в числе прочего не людьми не являются также все боги из древнего мира. Но те, как можно сразу увидеть, не есть люди только в смысле наличия внешних отличительных особенностей, за которых они и прозваны нами богами. Так, Зевс есть бог лишь потому, что он бессмертен и способен на многое, чего невозможно ни одному смертному, но, в сущности, он такой же человек, как и мы. Словом, Зевс — сверхчеловек. Очевидно же, что Воланд не есть человек вовсе не так, как человеком не является бог Зевс, который ведь тоже может читать мысли, предвидеть будущее, быть вечно трезвым, летать, растворяться в воздухе и не страдать от пуль. К тому же в нашем мире все-таки иногда находятся люди, которые имеют подобные возможности. Конечно, никому летать и не страдать от пуль еще не удавалось, но видеть будущее и чужие мысли некоторым все же удается. Вспомним, например, Ганнибала Лектера из «Молчания ягнят» Джонатана Демми. Тогда бы мы начали замечать уже нечто другое — то, что отличает от нас Воланда уже в том, что делает его дьяволом и его присных демонами. Да, демонами могут быть только одни духи. Сколько бы, например, Марк Крысобой ни старался стать таким, как Азазелло или Бегемот, сколько бы он ни прилагал к этому усилий, у него бы никогда этого не вышло, потому что дьяволом не может быть человек. Быть демоном — это и есть та самая граница, что разделяет нас на людей и духов, это и есть та грань, что исключает Воланда, а также всех реально существующих ангелов и демонов из числа людей или нашего мира, перенося их в мир потусторонний. Мы, таким образом, сумели обнаружить достоверный критерий, по которому можно определять, за что одни персонажи в романе называются людьми, а другие — нет. Но нам нужно также увидеть, что разделяет друг с другом Воланда и человека со стороны не только первого, но и второго. Воланда делает духом возможность быть демоном или, что то же, дьяволом, а что уже делает людьми, допустим, Мастера и Маргариту? Чего такого не знают духи, но знает один человек? Чтобы начать поиск ответа на данный вопрос, я уже показал, как пользоваться этим критерием: Мастер, если бы мог никогда не пьянеть, не стал бы благодаря этому иметь возможность войти в свиту Воланда. Вечная трезвость не может кого-то сделать таким, как Воланд. И так читатель может отсекать в человеке все, что в нем имеется, пока не дойдет до отсечения того, после чего он уже бы смог стать демоном. У меня уже есть ответ, что это такое, но мне хочется, чтобы к этому читатель пришел сам. Мне хочется, чтобы читатель сам себе объяснил, почему и за что автор не называет Воланда и его присных людьми, тем более что я могу ошибаться в своем выводе. Правда, тут же себя поправлю, что ошибка с моей стороны здесь просто исключена: если отсутствие того, что я отсекаю в человеке, дает ему, хотя бы только в моих глазах, возможность осатанеть, значит, мой вывод верен, или тогда нужно просто признать мой критерий неверным, а затем и мой вывод, к которому я пришел. Также есть все основания меня тут упрекнуть и в умышленном и необоснованном скачке: конечно, включать в число людей Воланда и его присных, никто бы не стал, — рано или поздно каждый бы счел их за других, то есть, в нашем понимании, за духов, но непонятно, каким образом читатель может прийти к мысли, что эти духи — именно демоны, а не ангелы. По какому критерию судить, что свита Воланда принадлежит к силам тьмы, а не к силам света? С чего я решил, что Воланд как дух — это именно дьявол? Ведь я так и начал с такого перехода: «Тогда мы бы начали замечать уже нечто другое — то, что отличает от нас Воланда уже в том, что делает его дьяволом и его присных демонами». Я бы, конечно, сказал читателю, по какому критерию можно определить, что Воланд — это духа зла, а не добра, но я не могу этого сделать, поскольку мне тогда придется уже рассказать о самом содержании моих книг — о том, к каким результатам приводит проведенное мною сравнение человека с дьяволом. Я лишь скажу, что тут стоит вопрос лишь о том, как понять, что Воланд — это сатана, если в романе это изначально не дано читателю автором, сама же по себе возможность стать демоном или демонизм однозначно есть в духовном мире, если в самом деле духам тоже ведомо зло и, стало быть, деление на сил тьмы и сил света. Иначе говоря, если мы имеем дело с духами, а вовсе не с людьми, мы рано или поздно обнаружим в них это самое деление, имеющееся в потустороннем мире: если есть ангелы, то демонов не может не быть. Поэтому мой критерий, несмотря на мой необоснованный скачок, является достоверным, и остается лишь доказать его ошибочным, если со мной кто-то не согласен. К тому же ранее в моих рассуждениях можно было заметить и обратный критерий, который становится наиболее ясным опять-таки на примере «Мастера и Маргариты». Суть этого критерия состоит в том, что духом нельзя назвать того, для кого сами духи как таковые являются ангелами и демонами. Если, например, для вампира, гнома, робота, обезьяны и Зевса Воланд — это дьявол, то из-за этого мы уже не можем причислить ни вампиров, ни гномов, ни роботов, ни обезьян и ни богов глубокой древности к потустороннему миру. Правда, возразят, что и для кота Бегемота Воланд — это сатана. Это, конечно, так, но разница тут в том, что для Бегемота Воланд является сатаной только как факт, для гнома же Воланд — это то же, что Воланд и для человека. А раз для Воланда, Азазелло, Коровьева и Бегемота не может быть дьявола, то есть другого Воланда, или Азазелло, или Коровьева, или Бегемота, и, стало быть, потустороннего мира, то все четверо в самом деле являются духами как таковыми. Остается лишь объяснить, почему их следовало бы называть демонами, если бы в романе об этом не сообщалось.

Вот о чем обе мои книги. Я в них показываю, кто такой человек на фоне духов. В принципе можно не браться за их чтение, если читатель уже ответил сам для себя, как он понимает, что Воланд и его присные — это не люди. В моем диптихе я лишь высказываю свое мнение, с которым, разумеется, можно не согласиться. И, более того, я даже готов согласиться с любым предложенным мне выводом, лишь бы из него в самом деле следовало, что Воланд — это не человек, и лишь бы сам читатель в самом деле верил в него. Но тут весьма важно предупредить об одном обстоятельстве, которое может сложиться в результате собственного ответа на мой вопрос.

Нечасто от наших выводов относительно того или иного вопроса приходится примиряться с тем, к чему ведут и приводят эти выводы. Ведь если читатель в самом деле с убеждением скажет, что, по его мнению, Воланда называют духом за то, что он в отличие от людей может читать мысли, видеть будущее, не пьянеть, летать по воздуху, исчезать, проходить сквозь стены, и за все остальное, что подобно этому, то из-за такого вывода нам придется заключить, что Воланд — это все-таки человек. Ведь это будет самый натуральный человек! И тут даже можно не пользоваться критерием демонизации. Конечно, перечисленные нами возможности и особенности духов действительно присущи им по их природе и являются неотъемлемыми свойствами их существа, но эти внешние отличительные черты как раз и вытекают из той самой границы, что проведена между Воландом и человеком и что со стороны первого является возможностью стать демоном, а со стороны второго — тем, что читателю и требуется обнаружить — что делает всех нас людьми. Так, Воланд со своими демонами бессмертен, а человек — нет, но это бессмертие, очевидно, нужно понимать не как какую-то сверхъестественную неуязвимость — невозможность в результате чего-либо умереть, а как неведение самой смерти, то есть они ее вообще даже не знают, для них она просто не существует. У них даже душ-то в человеческом смысле этого слова тоже нет. Внутренний мир каждого из них позволительно называть душою, и это не будет ошибкой с нашей стороны, но в собственном смысле этого слова душа как таковая есть лишь у одного человека — то, что остается от него после смерти. Именно такие души были на балу у Воланда, а у него самого как у не человека ее просто нет, поскольку он дух. Поэтому эти перечисленные нами внешние отличительные черты можно назвать границей между людьми и духами, но лишь постольку, поскольку они берут свое начало из возможности осатанения и незнания того, чего знает каждый человек. Сами же по себе эти вещи, в отдельности взятые, не служат границею между духами людьми. Но все-таки: что же такое ведомо лишь одному человеку? — вот над чем следовало бы подумать.

Относительно обеих моих книг я уже закончил свое предисловие. Но прежде чем я поставлю на нем точку, мне нужно разрешить здесь еще один очень важный вопрос относительно образа Воланда во избежание возможных недоразумений. И на этом я закончу.

Образ дьявола в представлении Михаила Булгакова, безусловно, отличается от любого другого образа этого темного духа. Когда человек впервые читает роман, то он это сразу же замечает — настолько это бросается в глаза. При знакомстве с Воландом так и хочется сказать словами Берлиоза: «Ваш образ дьявола чрезвычайно интересен, дорогой писатель, хотя он и совершенно не совпадает с устоявшимся представлением о сатане». Но опять-таки здесь тоже нельзя обойтись без нашего замечания касательно природы духов: какой бы дьявол ни был в нашем представлении, он при этом всегда будет не человеком, потому что сатаной не может быть человек. Поэтому все имеющиеся образы дьявола отличаются друг от друга лишь в одном пункте — в том, что в зависимости от представления о нем самом у него разные причины и цели, которые его побуждают быть таким, чтобы его люди называли соответствующим именем — сатана, дьявол, князь тьмы, а в остальном все существующие образы злого духа сходятся, особенно в вышеуказанном пункте, а этот-то пункт самый важный из всех остальных. И все это можно проверить очень простым и надежным способом.

Иешуа Га-Ноцри говорил Пилату, что злых людей нет на свете. Это, как и прочие высказывания из романа, очень много говорит нам при сравнении людей с духами. Если мы поменяем в нем слово «человек» на какое-нибудь другое, но такое, чтобы в этом слове тоже подразумевалось разумное существо, то слова Иешуа нисколько не испортятся и их смысл останется прежним. Так, мы могли бы сказать, что и злых эльфов нет на свете, или орков, или хоббитов, или гномов. Если же бы мы поменяли слово «человек» на «демон», то высказывание Иешуа можно было бы смело вычеркнуть из романа, так как оно начисто испортилось бы. Точнее, не испортилось бы, а стало бы совсем другим высказыванием, которое не вписывалось бы в диалог между Иешуа и Пилатом, словно его занесли туда из какого-то другого разговора. При этом нам важнее же всего здесь именно то, что в этой смене слов в высказывании не имеет значения какого конкретно дьявола мы берем во внимание: дьявола христиан, дьявола Иоганна Гете, дьявола Михаила Булгакова, дьявола из «Призрачного гонщика» или другого — в любом случае слова Иешуа кардинально меняются по смыслу. Так что наша проверка была проведена успешно. И, более того, наш второй критерий лишний раз подтверждает это утверждение.

Из этого можно уже сделать вывод относительно образа Воланда. В любом представлении дьявол — всегда дух, в том числе и в виде Воланда, делает же дьявола таким, какой он в романе, то есть Воландом, именно то, как он относится к подобным себе лицам, то есть к демонам, а самое главное — к людям. Как же можно искать ответ на вопрос, что конкретно хочет настоящий дьявол от общения и взаимодействия с человеком, я, признаюсь, точно не знаю. По этому поводу у меня есть всего лишь одни предположения, и в связи с этим не могу сказать, соответствует ли Воланд реально существующему дьяволу или нет, но полагаю, что он вполне сходится с ним. И вот почему.

Ни для кого не секрет, что многим вещам нас учат постепенно, что принцип «не все сразу» действует практически во всем и везде. Как занятие любым спортом начинается с малого, так и изучение нового предмета начинается с азов. Нам любой богослов скажет, почему триединство Божества было открыто человечеству не сразу — потому что это было бы слишком сложно для самого человека. Сначала нужно было человеку намертво усвоить себе мысль, что Бог один, а все остальные боги ложны, и только затем ему можно было уже как подготовленному открыть, что Бог существует в трех Лицах, иначе же порождение очередного многобожия было бы просто неизбежным. Аналогичным образом ад изначально представлялся человеку как мрачное и жуткое место, где вечно раздирают душу от боли безнадежные крики. Но такой ад сам сомой, но, конечно, и не без влияния богословия, начал постепенно вытесняться из сознания человека и заменяться адом, в котором душа страдает уже от каких-либо внутренних мук. В прежний ад уже почти никто из смертных просто чисто психологически не верит. Но этот начальный этап был все же чрезвычайно важен, так как человеку важно знать, насколько страшен ад для тех, кто живет, творя на свете лишь одно зло. Из чего-то уже земного, а не потустороннего, тут удачным примером будет строение атома. Есть такой известный советский короткометражный фильм 1971-го года «Физика в половине десятого». В нем доказывается, что мир атома не изобразим и невообразим — что привычный всем образ атома как вращающегося вокруг ядра электрона далек от действительности. Но все равно такое изображение существует, потому что оно хотя бы для всех понятно, а главное — подходит всякому для знакомства со строением атома. Или, как известно, воспитание детей должно начинаться с полного противления злу и одной любви к добру, а также с твердой, словно наивной, веры во всегдашнее поражение первого и торжество второго. Это лишь по мере взросления человек должен сам понять, что отношение добра и зла намного сложнее, что выражается в простом сравнении детских сказок с книгами для более взрослых людей или мультфильмов с кинофильмами. А что образ дьявола постоянно меняется в ходе человеческой истории, ведь это для многих даже не новость. Известно, что в дохристианскую эпоху дьявол и бесы как таковые были, однако в собственном смысле этого слова учение о них как о врагах Бога и человека стало появляться лишь в новозаветное время. Но сначала человеку внушалось, что сатана такой же, какой и ад в представлении человека древних времен. Это нужно было также для того, чтобы человек был намертво убежден в том, что дьявол его враг, а не друг, и что общение с ним гибельно и ведет лишь к одному злу. Если же бы человеку сразу был дан тот образ сатаны, что представлен в романе Михаила Булгакова, то практически никто из людей его просто не понял бы, потому что это для них было бы опять-таки слишком сложно. Но все равно психология человека всегда брала верх над религиозными предрассудками: некоторые из философов и богословов переосмысляли образ дьявола и затем преподносили его людям. Наиболее ярко это сначала вышло в «Фаусте», в наше же время — у Михаила Булгакова. Это явление даже отразилось в народной мудрости, которая гласит, что не так страшен черт, как его малюют. А мысли народа, пронесенные через века, более надежны и заслуживают большего доверия, чем мысли какого-то одного человека, хотя бы тот был самим Сократом. Сейчас уже все меньше и меньше остается людей, которые бы верили в старый образ дьявола, потому что для новых поколений все очевиднее становится его несостоятельность и психологическая невозможность веры в него. Теперь люди понимают, что сатана страшен скорее не своими «безобразными рожами и жуткими глазами», а тем, что он влияет на людей примерно так, как те изводятся при виде неприступной красавицы, которую хочется в чем-то обвинить, или невозмутимого человека, который спокойно переносит зло в свой адрес, даже не смеясь ему в глаза и не относясь к нему с равнодушием.

Таким образом, соответствует или не соответствует Воланд реально существующему дьяволу, никто точно не знает. Но совсем не исключено, что настоящий сатана приблизительно и примерно такой, какой Воланд. Старый же образ князя тьмы практически уже стал достоянием прошлого, архивным материалом. То есть вы хотите сказать, — спросят меня, — дьявол все время был примерно таким, как Воланд, и его демоны — приблизительно такими, как Азазелло, Коровьев и Бегемот, а прочие их образы были столь же надуманы, как в свое время были надуманы образы ада, потому что все в готовом, окончательном виде человеку практически ничего нельзя преподносить? И я на это отвечу: да. История переоценки сатаны подобна истории переосмысления образа ада. Но эти образы сатаны были не ложными, а имеющими подготовительный характер. Вспомним, что говорил Лебедев, герой романа Федора Достоевского «Идиот», о сатане: «Вы знаете ли, кто есть дьявол? Знаете ли, как ему имя? И не зная даже имени его, вы смеетесь над формой его, по примеру Вольтерову, над копытами, хвостом и рогами его, вами же изобретенными; ибо нечистый дух есть великий и грозный дух, а не с копытами и с рогами, вами ему изобретенными».

Случай с переосмыслением сатаны, которое в наше время дошло до образа Воланда, можно уподобить случаю, когда в заброшенной комнате решили почистить старые лампочки. Кажется, что, очистившись от пыли, паутины, грязи и краски, они стали светить другим светом, на самом же деле после очистки их свет просто стал ярче. Все ложные образы сатаны, таким образом, — это всего лишь наше ложное отношение к нему, а не он сам.

Да, настоящий дьявол может быть подобен Воланду. Ведь даже Воланд со своими демонами кажется таким святым лишь на фоне людей — московского и ершалаимского миров. Все равно видна ясная принадлежность свиты Воланда к темному миру — что они сторонники именно зла, а не добра, в чем косвенно признался даже сам Воланд, когда к нему обратился Левий Матвей со словами «дух зла и повелитель теней» (сам автор в романе назвал Воланда еще и князем тьмы). Даже самая софистика Воланда, которой тот хотел придать смысл наличию зла в нашем мире, сравнив их с тенями, подтверждает лишний раз эту мысль. Какими бы ни казались святыми Воланд и его помощники по сравнению с людьми, все равно в них чувствуется что-то бесконечно нечистое. Все эти балы у сатаны, ведьмы, плащи, кони, шпаги, лягушки, обезьяны, метлы, клыки, рваная одежда и тому подобное, говорит об отсутствии небесности в Воланде и мнимой его святости. Образ Воланда похож на лунную ночь. Лунный свет прекрасен, но в нем, как говорил философ Евгений Трубецкой, чувствуется какой-то бесконечный обман, потому что этот свет светит, но не греет. Нам нужно помнить всегда, что Воланд вовсе не человек, а сатана. «Ну конечно, дьявол не был бы и дьяволом, если бы в открытую играл!», — сказал в «Трех разговорах...» устами своего генерала философ Владимир Соловьев.