Соков

Квартира № 50.

Воланд. Ну-с, чем я могу быть вам полезен?

Соков. Я являюсь заведующим буфетом театра Варьете.

Воланд. Нет, нет, нет, ни слова больше! Ни в каком случае и никогда! В рот ничего не возьму в вашем буфете. Я, почтеннейший, проходил вчера мимо вашей стойки и до сих пор не могу забыть ни вашей осетрины, ни вашей брынзы! Драгоценный мой! Брынза не бывает зеленого цвета, это вас кто-то обманул. Ей полагается быть белой! Да, а чай? Ведь это же помои! Нет, милейший, так невозможно!

Соков. Я не по этому делу, и осетрина здесь ни при чем...

Воланд. То есть как это ни при чем, если она испорчена?

Соков. Осетрину завезли второй свежести.

Воланд. Голубчик, это вздор!

Соков. Чего вздор?

Воланд. Вторая свежесть — вот что вздор! Свежесть бывает только одна — первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая...

Соков. Я извиняюсь...

Воланд. Извинить не могу.

Соков. Я не по тому делу пришел.

Воланд. Не по этому? А какое же еще дело могло привести вас ко мне? Впрочем, я рад! Азазелло! Табурет господину заведующему буфетом!

Соков. Покорнейше благодарю.

Соков опускается на табурет, тот ломается, буфетчик падает на пол, опрокидывает на себя стакан с чаем.

Воланд. Ай, не ушиблись ли вы? Может, вы, господин заведующий буфетом, снимете штаны и просушите их?

Соков. Нет-с, не надо, нет-с. (Садится на другой табурет, подвинутый ему Азазелло.) А вы?

Воланд. Я люблю сидеть низко, с низкого не так опасно падать. Да, итак, мы остановились на осетрине. Голубчик мой, свежесть, свежесть и свежесть — вот что должно быть девизом каждого буфетчика. Да вот не угодно ли отведать?

Гелла выдвигает стол, полный яств и вин.

Соков. Покорнейше... Я...

Воланд. Нет, нет, попробуйте! Чашу вина! Белое, красное? Вино какой страны вы предпочитаете в это время дня?

Соков. Покорнейше... Я не пью...

Воланд. Напрасно! Так не прикажете ли партию в кости? Или вы любите другие какие-нибудь игры? Домино? Карты?

Соков. Не играю...

Воланд. Совсем худо. Что-то, воля ваша, недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы. Такие люди или тяжело больны, или втайне ненавидят окружающих. Правда, возможны исключения: среди людей, садившихся со мной за пиршественный стол, попадались иногда удивительные подлецы... Итак, я слушаю ваше дело.

Соков. Вчера вы изволили фокусы делать...

Воланд. Я? Помилосердствуйте! Мне это даже как-то не к лицу.

Соков. Виноват, да ведь... сеанс черной магии...

Воланд. Ах, ну да, ну да! Дорогой мой, я вам открою тайну. Я вовсе не артист, а просто мне хотелось повидать москвичей в массе; а удобнее всего это было сделать в театре. Ну вот, моя свита и устроила этот сеанс, я же лишь сидел и смотрел на москвичей. Но не меняйтесь в лице, а скажите, что же, в связи с этим сеансом, привело вас ко мне?

Соков. Изволите ли видеть, вчера пошутили, что червонцы слетали с потолка. Ну, их все и похватали. И вот заходит ко мне в буфет молодой человек, дает червонец, я — сдачи восемь с полтиной... Потом другой...

Воланд. Тоже молодой человек?

Соков. Нет, пожилой. Третий, четвертый... Я все сдаю сдачи. А сегодня стал проверять кассу, а вместо денег — резаная бумага. На сто девять рублей наказали буфет.

Воланд. Ай, ай, ай! Да неужели же они думали, что это настоящие бумажки? Я не допускаю мысли, чтобы они это сделали сознательно. Неужели мошенники? Неужели среди москвичей есть мошенники?

Автор. Кривая улыбка буфетчика отмела сомнения: да, среди москвичей есть мошенники.

Воланд. Вы человек бедный? (Соков втягивает голову в плечи, так что сразу видно, что он человек бедный.) У вас сколько сбережений?

Коровьев. Двести сорок девять тысяч рублей в пяти сберкассах. И дома, под полом, двести золотых десяток.

Воланд. Ну, конечно, это не сумма, хотя, впрочем, и она вам не нужна. Вы когда умрете?

Соков. Это никому не известно и никого не касается.

Коровьев. Ну да, не известно! Подумаешь, бином Ньютона! Умрет он через девять месяцев, в феврале будущего года, от рака печени в клинике МГУ, в четвертой палате.

Воланд. Девять месяцев... Двести сорок девять тысяч... Это выходит круглым счетом двадцать семь тысяч в месяц... маловато, но при скромной жизни хватит... Да еще десятки...

Коровьев. Десятки реализовать не удастся. По смерти Андрея Фомича дом немедленно сломают, и десятки будут отправлены в Госбанк.

Воланд. Да я и не советовал бы вам ложиться в клинику. Какой смысл умирать в палате под стон и хрипы безнадежных больных? Не лучше ли устроить пир на эти двадцать семь тысяч и принять яд, переселиться в другой мир под звуки струн, окруженным хмельными красавицами и лихими друзьями? Впрочем, мы замечтались. К делу! Покажите вашу резаную бумагу.

Соков вынимает из кармана пачку — это червонцы.

Автор. Что же это с памятью, граждане?

Воланд. Дорогой мой, вы действительно нездоровы...

Соков. А... а если они опять... обратно... того?..

Воланд. Гм... Ну, тогда приходите к нам опять. Милости просим. Очень рад нашему знакомству.

Коровьев (трясет руку буфетчику). Всем, всем прошу передать поклоны! Всем, всем поклоны...

Маргарита на маятнике.

Маргарита. Ай да крем! Ай да крем! Наташа! Наташа!

Прибегает Наташа.

Маргарита. Что? Хороша?

Наташа. Как же это? Как вы это делаете, Маргарита Николаевна?

Маргарита. Это крем! Крем! Крем!

Наташа. Атласная! Светится! Атласная! А брови-то, брови!

Маргарита. Наташа, берите все тряпки, берите и волоките к себе в сундук, спрячьте! Но драгоценности не берите, а то вас в краже обвинят.

Наташа убегает. Появляется Николай Иванович.

Маргарита. Добрый вечер! Вы с заседания? А я сижу одна, скучаю, слушаю музыку... Это невежливо, Николай Иванович! Все-таки я дама, в конце концов! Ведь это хамство не отвечать, когда с вами дама разговаривает. Ах, какой вы скучный тип, Николай Иванович!

Николай Иванович уходит.

Маргарита. Сейчас позвонит Азазелло! Он позвонит! А иностранец безопасен, да, теперь я понимаю, он безопасен!

Верхом на Николае Ивановиче появляется Наташа.

Маргарита. Наташка! Ты намазалась кремом?

Наташа. Душенька! Королева моя французская, ведь я и ему намазала лысину, и ему!

Николай Иванович. Принцесса!

Наташа. Душенька, Маргарита Николаевна, сознаюсь, взяла крем! Ведь и мы хотим жить и летать. Простите меня, повелительница, я не вернусь! Ах, хорошо, Маргарита Николаевна! Предложение мне делал. Предложение! Ты как меня называл?

Николай Иванович. Богиня! Не могу я так быстро! Я бумаги могу важные растерять. Наталья Прокофьевна, я протестую!

Наташа. Да ну тебя к черту с твоими бумагами!

Николай Иванович, Что вы, Наталья Прокофьевна, нас услышит кто-нибудь!

Наташа. Что говорил, негодяй! Что говорил, на что сманивал! Какие деньги сулил! Рубашечку вашу принес! «Счел долгом»... Говорил, что жена не узнает! Что, скажешь, вру?

Николай Иванович. Требую возвращения моего нормального облика! Я не собираюсь лететь на какое-то нелегальное собрание! Маргарита Николаевна, вы обязаны унять вашу домработницу.

Наташа. Ах, так я тебе теперь домработница? Домработница? А была богиня? Ты меня так называл?

Николай Иванович. Венера...

Наташа. Венера! Венера! Маргарита! Королева! Упросите меня ведьмой оставить! Вам все сделают, вам власть дана!

Маргарита. Хорошо, я обещаю.

Наташа. Спасибо! Гей! Гей! Скорее! Надбавь!

Николай Иванович стремительно уносит ее.

Маргарита. Сейчас позвонит Азазелло...

Звонок. Маргарита берет трубку.

Голос Азазелло. Говорит Азазелло!

Маргарита. Милый, милый Азазелло!

Голос в трубке. Пора! Вылетайте! Когда будете пролетать над воротами, крикните: «Невидима!» Потом полетайте над городом, чтобы попривыкнуть, а затем — вон из города и прямо на реку. Я вас встречу.

Маргарита бросает трубку.

Маргарита. Полет! Полет! Свободна! Невидима! Невидима и свободна! Невидима! Прощайте! Как же вы все мне надоели, как я счастлива, что расстаюсь с вами навсегда! Ну вас всех к чертовой матери!

Автор. Под Маргаритой плыли крыши троллейбусов, автобусов и легковых машин, а по тротуарам, как казалось Маргарите, плыли реки кепок. От этих рек отделялись ручейки и вливались в огненные пасти ночных магазинов. Она пересекла Арбат, поднялась повыше, к четвертым этажам, проплыла в узкий переулок с узкими домами.

Маргарита. Полет! Полет! Что такое? — Драмлит? (Читает.) Хустов, Двубратский, Квант, Бескудников, Латунский... Латунский! Латунский! Да ведь это же он... это он погубил Мастера! Латунский — восемьдесят четыре! Латунский восемьдесят четыре! (Грохот разбитого стекла.)

Автор. Да, говорят, что до сих пор критик Латунский бледнеет, вспоминая этот страшный вечер... Страшное дело, скажу я вам, когда женщина от горя и бедствий становится ведьмой.

Грохот, шум льющейся воды.

Аннушка. Дуська! Дуська! У вас, что ли, вода течет? Кобыла! Ну, погоди! (Стреляет из рогатки.) Раз! (Звон стекла.) Есть!

В полной темноте Маргарита и Коровьев.

Коровьев. Разрешите мне представиться вам. Коровьев. Мне поручил Азазелло... Вас удивляет, что нет света? Экономия, как вы, конечно, подумали? Ни-ни-ни! Просто мессир не любит электрического света, и мы дадим его в самый последний момент. И тогда, поверьте, недостатка в нем не будет. Но к делу, к делу, Маргарита Николаевна! Вы — женщина весьма умная и, конечно, догадались уже о том, кто ваш хозяин. (Маргарита кивает.) Ну, вот-с, вот-с... Мы — враги всяких недомолвок и таинственности. Ежегодно мессир дает один бал. Он называется весенним балом полнолуния, или балом ста королей. Народу!!! Впрочем, вы сами убедитесь. Так вот, — мессир холост, сами понимаете. Но нужна хозяйка. Согласитесь сами, без хозяйки... Установилась традиция: хозяйка бала должна непременно носить имя Маргарита, во-первых, а во-вторых, быть местной уроженкой. Сто двадцать одну Маргариту обнаружили мы в Москве, и, представьте себе, ни одна не подходит. И, наконец, счастливая судьба... Короче! Совсем коротко! Вы не откажетесь принять на себя эту обязанность?

Маргарита. Не откажусь!

Коровьев. Я так и думал. Прошу за мной... Позволю себе смелость посоветовать вам, Маргарита Николаевна, ничего не бояться. Мы увидим лиц, объем власти которых в свое время был чрезвычайно велик. Но право, когда подумаешь о том, насколько микроскопически малы их возможности по сравнению с возможностями того, в чьей свите я имею честь состоять, становится смешно и даже, я бы сказал, грустно... Да и при том, вы сами королевской крови...

Маргарита. Почему королевской крови?

Коровьев. Ах, королева, вопросы крови — самые сложные вопросы в мире! Я ничуть не погрешу, если, говоря об этом, упомяну о причудливо тасуемой колоде карт. Намекну: одна из французских королев, жившая в шестнадцатом веке, надо полагать, очень изумилась бы, если бы кто-нибудь ей сказал, что ее прелестную пра-пра-пра-правнучку я буду вести под руку в Москве по бальным залам... Но прошу...

Свет. Воланд.

Воланд. Приветствую вас, королева! Заранее благодарю вас. Итак прошу вас! Не теряйтесь и ничего не бойтесь. Пора!