Небесная вечеря. Апокрифическая поэма

Валерию Перелешину

Зачем Мне это все, не знаю Сам
Но даром не дается сотворенье.
Отмщенье Мне, и Аз Себе воздам
В Своем новозаветном воплощенье.

1. В начале

Земля была безвидна и пуста,
И Божий Дух носился над водою.
Клубилась и пылала пустота
И растекалась твердью голубою.

И в хаосе космической игры
Бурлила плазма предустановленья.
И плавились грядущие миры
И дожидались чуда совершенья.

Настанет миг — и реплика Творца
Расплещет кипяток миросозданья.
Но не было томлению конца,
И беспредельно длилось ожиданье.

Когда же час торжественный пришел,
Когда, казалось, было все готово, —
Не прозвучал Божественный Глагол,
Первостроитель не сказал ни Слова.

Творец молчал — и книги Бытия
Пустые перелистывал страницы,
И перед Ним, из тьмы небытия,
Текли тысячелетий вереницы.

Он видел все: движенье вышних сфер,
Произрастанье колоса и древа;
Как падает, сверкая, Люцифер
И как Адаму плод приносит Ева.

Он видел все, Он ведал обо всем,
Он все учел — и нет пути иного...
Он знал о воплощении Своем,
Которое случится после Слова.

Он зрит Себя — вторую ипостась, —
Вот Он бредет с крестом по бездорожью;
Вот падает, встает и снова — в грязь
На пол дороге к Лобному подножью.

И тянется кошмарный этот сон,
И будущее стынет в нетерпенье.
Но все молчит Творец, все медлит Он —
Еще одно, еще одно мгновенье...

2. Страсти господни

Дворец Приснодержавного Царя
Сиял, как первозданная комета,
Над бездной взбудораженной паря
На крыльях откровения и света.

Небесный мрамор в золоте высот,
Астральные колонны и пилястры,
Лазурью инкрустированный свод
И матовая плавность алавастра.

На хорах клавиши перебирал
Незримый серафим неуловимо,
Переливался ангельский хорал
И пели «Аллилуйя» херувимы.

На троне восседало Божество,
И, осушая чашу круговую,
Любимые архангелы Его
Сидели одесную и ошую.

Двенадцать их, возлюбленных сынов,
Доверчивых надежд универсума, —
Творили славу Господу миров,
Но Он не слушал, думая угрюмо:

«Счастливые, не знают ни о чем:
О том, что будет, ни о том, что было.
Но спросит Рафаил и — грянет гром
Ответа на вопросы Рафаила».

— Отец, печален Ты — но почему?
К концу подходит первый день творенья.
Явились мы по зову Твоему,
Но мрачен Ты, и мы в недоуменье.

Ты, видимо, потратил много сил:
Извлечь легко ли истину из тины?..
— Спасибо за участье, Рафаил.
Невесел Я, и есть тому причины.

Один из вас, о славе возомня,
Решившись на себя лишь полагаться,
Осатанев, восстанет на Меня,
И часть из вас поддержит святотатца.

На полуслове смолкли голоса,
На полузвуке — музыка и пенье,
И раскроил крест-накрест небеса
Пурпурный сполох предопределенья.

Раздавлены признанием Творца,
Дрожали от сомненья и бессилья
Доселе безмятежные сердца
И нежные серебряные крылья.

Казалось, распадается каркас
Небесных сфер на части и частицы,
Но миг спустя раздался Божий глас,
И прояснились ангельские лица.

— Я создал мыслью первовещество
И наилучшее мироустройство
И совершил и воплотил его
Духовным Словом творческого свойства.

А вы — творцы по сущности своей —
И довершите начатое Мною:
От сонма звезд до сонмища людей
С искрой Святого Духа за душою.

Но падший ангел, милый ангел Мой,
Любимый ангел, первенец творенья,
В грядущем нареченный Сатаной,
Посеет семена столпотворенья.

Он проберется в недра бытия,
Перетасует жизни эмбрионы,
И влагой кровеносного ручья
Зальет страницы ветхого закона.

И только Дух от Духа Моего,
Святая плоть от плоти Приснодевы, —
Искупит кровью тела Своего
Наследье сатанинского посева.

Мой Сын преодолеет клевету
И ложь тысячелетнего витийства,
И пригвоздят Спасителя к кресту...
— Но это же, Отец, Самоубийство! —

Так Самаил воскликнул. — Боже мой,
Не отдавай на поруганье Сына,
Но как Отец, как Сын, как Дух Святой
Цари в надмирном царстве триедино.

Зачем Тебе вселенная в крови?
Зачем Тебе взаимоистребленье?
Любовью бренный мир благослови,
И не понадобится искупленье.

Ты сделай так, чтоб ни один из нас
Не согрешил отныне и вовеки.
Тогда Тебя никто и не предаст:
Ни мы — Отца, ни Сына — человеки.

Да будет гармоничным бытие
И сущее вселенной изначально!
Скажи, Отец, возможно ли сие?
И Вседержитель отвечал печально:

— Ты ничего не понял, ангел Мой,
Ты не постиг величия вселенной,
Ни грешной, ни безгрешной, ни святой
Но как Мое творенье — совершенной.

Во всякой твари переплетено
Добро и зло, исчадие и чадо;
Заложена во всякое зерно
Живая жизнь под пленкою распада.

А то, что ты сегодня предложил,
Бескровный мир, придуманный тобою,
Всего лишь искушенье, Самаил,
Не больше чем намеренье благое.

— Ах так! Выходит, Ты не всемогущ?!
Тогда я, Боже правый, не с Тобою.
Я ухожу из этих райских кущ
И уведу архангелов с собою.

Пускай творенье пересотворить,
Пересоздать созданье не сумею,
Но в ткань вселенной собственную нить
Вплести сумею волею своею.

Я понимаю, Господи, и сам,
Что мне не очень многое под силу...
Меж тем, не веря собственным ушам,
Архангелы внимали Самаилу.

И часть из них была потрясена
Его грехом, но смелостью — другая.
Вдруг Михаил воскликнул: — Сатана!
И встрепенулась ангельская стая.

Был грозен Михаила чистый лик,
И с громким криком «Господи, помилуй!»
Из ножен вырвал меч архистратиг,
И шестеро примкнули к Михаилу.

Но четверых лукавый соблазнил,
И в тронном зале Отчего чертога
Оружье ангел с ангелом скрестил,
Но не было уже меж ними Бога.

3. Распятие

Играючи владел Он топором —
Как плотнику и следует по чину.
А солнце, позависнув над холмом,
Жгло спину Человеческому Сыну.

Вспотевший лоб, всклокоченный вихор,
Глаза, прозрачнее аквамарина,
Удобный и наточенный топор
И мягкая, как масло, древесина.

Не ведающий жалости комар,
Пот, горячее кипятка крутого,
В глазах круги. Еще один удар...
Ну, вот и перекладина готова.

Расправить плечи, в дерево — топор,
Передохнуть и снова за работу.
А в голове — вчерашний разговор,
Мешающий работать отчего-то.

Сказал Пилат: «Я ждал Тебя. Привет.
Прошу к столу, поужинай со мною.
Ты пьешь вино? Разбавленного нет.
Но если хочешь, запивай водою».

И пробуя фалернское на вкус,
Добавил, улыбаясь кривовато:
«А Ты не нужен людям, Иисус, —
Ни праведный, ни добрый, ни распятый.

Не нужен Ты Своим ученикам,
Не говоря уж о простолюдинах,
Которым что базар, что Божий храм,
Что кладбище, что нужник — все едино.

Среди своих Ты далеко не туз,
И поведение твое чревато...
Ты никому не нужен, Иисус, —
Ни смертью смерть поправший, ни распятый.

Ты хочешь крестной муки? Вот и крест:
Жить на земле всей суетою буден.
Свободен Ты уйти из этих мест.
А убивать Тебя никто не будет.

Покончи Сам с Собою — Ты не трус,
Но Ты умрешь не от руки Пилата.
Прощай. Ты мне не нужен, Иисус, —
Тем более... тем более — распятый».

Назойливое пенье комара,
Дыхание горячечное зноя,
И новый сон: покатая гора,
Крест, что Он сделал собственной рукою.

Лоскутья истлевающего дня,
Жующие бессмысленные рожи,
И чей-то крик: «Распни, распни Меня!
Распни Меня, всемилостивый Боже!

Почто Меня оставил здесь, Отец?
Здесь люди равнодушны или глупы.
Они не злы, но нет у них сердец,
И не добры, они — живые трупы.

Убить Себя? Мне это не с руки:
К Тебе, Отец, ведет не та дорога.
Любимые мои ученики,
Учителя распните ради Бога!

Я не могу здесь больше жить ни дня.
Здесь никого не убедит и чудо.
Распните, люди добрые, Меня!
Тянулся долго тот кошмарный сон,

И смутное рождалось ощущенье,
Что возвращенье знаменует он
И от земных невзгод освобожденье.
И снова впился в дерево топор.

Удар — и наважденье позабыто...
Вспотевший лоб, всклокоченный вихор
И солнце, прикипевшее к зениту...

2 июля 1993 — 4 апреля 1994