— Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть нужно уметь, а представьте себе — большинство людей вовсе есть не умеют. Нужно не только знать, что съесть, но и когда
М.А. Булгаков
В самом названии этой главы уже упомянуты все три вида кухни, распространенной в Москве в эпоху «Мастера и Маргариты»: простонародные щи, интеллигентско-аристократический суп с кореньями, французский прентаньер и блатной кондер.
Все три типа кухни «благополучно» уживались бок о бок, но притом простонародный борщ в «Мастере и Маргарите» появляется всего один раз: когда супруга Никанора Ивановича Босого «принесла из кухни аккуратно нарезанную селедочку, густо посыпанную зеленым луком. Никанор Иванович налил лафитничек, выпил, налил второй, выпил, подхватил на вилку три куска селедки... и в это время позвонили, а Пелагея Антоновна внесла дымящуюся кастрюлю, при одном взгляде на которую сразу можно было догадаться, что в ней, в гуще огненного борща, находится то, чего вкуснее нет в мире, — мозговая кость».
Это обычная, но такая... простонародная еда. Как и печеная картошка, которую поедают Мастер и Маргарита. К этой еде автор совершенно равнодушен.
Не без иронии описывается в «Собачьем сердце», как кормит советских граждан выдуманный Булгаковым «Совет нормального питания служащих Центрального Совета Народного Хозяйства». В устроенной им столовой вынуждена есть пишбарышня, пожалевшая Шарика: «ведь за четыре с половиной червонца в «Бар» не пойдешь! Ей и на кинематограф не хватает, а кинематограф у женщин единственное утешение в жизни. Дрожит, морщится, а лопает. Подумать только — сорок копеек из двух блюд, а они, оба эти блюда, и пятиалтынного не стоят, потому что остальные двадцать пять копеек заведующий хозяйством уворовал».
Упомянуто только, что «в столовке солонина каждый день...». Правда, сообщается, что солонина эта — тухлая.
Солонина — совсем не что-то отвратительное. Это всего лишь мясо, надолго законсервированное соляной засыпкой или выдержанное в соляном растворе. Но для Булгакова — символ чего-то низкопробного. Видимо, память о Гражданской войне — солонина для него как самогон.
Еда в столовой «нормального питания» подробно не описывается. Но, видимо, она примерно такова же, как в «театре», где в миске Никанора Ивановича «в жидкости одиноко плавал капустный лист».
И как в низкопробном кабаке, где висит плакат «Неприличными словами не выражаться и на чай не давать». Где «порою винтом закипали драки, людей били кулаком по морде, правда, в редких случаях, — псов же постоянно — салфетками или сапогами».
Впрочем, не жалует Михаил Афанасьевич и того, что можно приобрести в магазинах: «несвежих окороков». Что мог Филипп Филиппович «покупать в дрянном магазинишке, разве ему мало Охотного ряда? Что такое?! Кол-ба-су. Господин, если бы вы видели, из чего эту колбасу делают, вы бы близко не подошли к магазину».
«Д ля чего вам гнилая лошадь? Нигде кроме такой отравы не получите, как в Моссельпроме».
Тут некоторая полемика с Маяковским, с его плакатом «Нигде кроме, как в Моссельпроме». Вот-вот... «нигде кроме» нет такой отравы. Звучит.
Правда, и «особенная краковская колбаса», приобретенная для подманивания экспериментального животного, — не самая дешевка.
«— Краковской! Господи, да ему обрезков нужно было купить на двугривенный в мясной. Краковскую колбасу я сама лучше съем.
— Только попробуй! Я тебе съем! Это отрава для человеческого желудка. Взрослая девушка, а, как ребенок, тащит в рот всякую гадость».
Ведь эта краковская колбаса — «рубленая лошадь с чесноком и перцем», да еще и гнилая. По мнению Филиппа Филипповича, нечего есть такую дрянь даже прислуге.
Различает Булгаков и сыры «горы голландского, красного сыру... и гнуснейший, дурно пахнущий сыр бакштейн». Чем лимбургский мягкий сыр бакштейн так «не потрафил» Михаилу Афанасьевичу — не знаю. Может, просто он мягких сыров не любил?
Зато как смачно описывается еда аристократическая! Еда верхов старой России. «На разрисованных райскими цветами тарелках с черною широкой каймою лежали тонкими ломтиками нарезанная семга, маринованные угри. На тяжелой доске кусок сыру в слезах, и в серебряной кадушке, обложенной снегом, — икра. Меж тарелками — несколько тоненьких рюмочек и три хрустальных графинчика с разноцветными водками. Все эти предметы помещались на маленьком мраморном столике, уютно присоседившемся у громадного резного дуба буфета, изрыгавшего пучки стеклянного и серебряного света. Посредине комнаты — тяжелый, как гробница, стол, накрытый белой скатертью, а на нем два прибора, салфетки, свернутые в виде папских тиар, и три темные бутылки».
Обед начинается с супа, от которого «подымался пахнущий раками пар», а от нескольких перемен рыбных и мясных блюд псу тоже достается «бледный и толстый кусок осетрины, которая ему не понравилась, а непосредственно за этим ломоть окровавленного ростбифа».
Да потом еще Зина вносит «на круглом блюде рыжую с правого и румяную с левого бока бабу и кофейник».
Здесь простейший вопрос: что, люди круга Булгакова всю свою жизнь только и поедали икру и осетрину, ели раковые супы и прентаньер? Разумеется, повседневное и даже праздничное меню было несравненно скромнее. Не потому, что икра была таким уж невероятным дефицитом. Как раз не была. Природные ресурсы России не были так чудовищно истощены, как сегодня. Еще не было каскада ГЭС на Волге, черная и красная икра были сравнительно доступны.
Не были повыхлестаны еловые и сосновые леса — не было проблемы достать «можжевелового» или «брусничного» рябчика. А уж купить в Охотном ряду «рябчика вообще» или тех же вальдшнепов... Делать нечего!
Вторая причина доступности этих ныне дефицитных продуктов — их покупало меньшинство населения. Даже в 1940 году 70% населения СССР и 60% России жили в деревнях. Даже обеспеченные крестьяне не ели икры. В 1929 году из СССР вывезли 800 тонн черной икры, проданной за 15 млн долларов. То есть кило икры стоило порядка 20 долларов1. Цена очень высокая. Учитывая, что средняя зарплата американца в 1929 году редко превышала 150 долларов, большинству жителей США, тем более стран Европы, икра была совершенно недоступна.
В СССР в том же 1929 году на среднюю зарплату можно было купить от силы 4—10 кило икры в месяц. То есть ее экономическая доступность была примерно одинакова. Дефицита не было, но еда не для бедняков.
В царской России было точно то же самое: элитная еда образованного слоя не имела ничего общего с повседневной едой простонародья. Стоит взять классику — книгу «для молодых хозяек» Елены Ивановны Молоховец (1831—1918)2. В первом издании рецептов там было 1500, в последних уже 4500, а всего изданий при жизни автора — 29.
В книге Молоховец очень четко разводится еда для «хозяев» и для «людей». Ни икра, ни вальдшнепы «людям» не полагаются. В 1920-е — 1930-е годы, естественно, по поводу этой книги выдвигалась масса обвинений в «буржуазности», мы же заметим — «дефицитная», «элитная»... а попросту более редкая и дорогая еда была и осталась не для всех.
Федор Шаляпин в предреволюционные годы говаривал, что «икрой не закусывают. Это ее водкой запивают».
Во время гастролей на Волге певец ел икру не в ресторанах, а ходил к берегу в рыбные лавки. Он просил разрезать осетра прямо при нем и доставать икру на его глазах.
Но вряд ли он мог бы позволить себе и 10% таких действий в первые годы карьеры3. Для 95 или 98% россиян было совершенно нереально приехать на Волгу и там извлекать икру непосредственно из осетров. А для 90% икра была редким и ценным кушаньем.
Чтобы есть так, как ел Филипп Филиппович, нужны немалые средства, и нужна кухарка, которая бы «острым и узким ножом она отрубала беспомощным рябчикам головы и лапки, затем, как яростный палач, с костей сдирала мякоть, из кур вырывала внутренности, что-то вертела в мясорубке. Шарик в это время терзал рябчикову голову. Из миски с молоком Дарья Петровна вытаскивала куски размокшей булки, смешивала их на доске с мясною кашицей, заливала все это сливками, посыпала солью и на доске лепила котлеты. В плите гудело, как на пожаре, а на сковороде ворчало, пузырилось и прыгало».
Ведь приготовление чего бы то ни было на плите чрезвычайно трудоемко. Растопить плиту и поддерживать нужную температуру — уже особая работа... Полуфабрикатов нет. Абсолютно все надо делать с нуля: рябчиков надо ощипать и разделать, как и гуся или курицу, картошку и овощи самой мыть и чистить... А водопровод — только холодный.
Не только профессиональная кухарка, любая хозяйка тратила огромное количество усилий и времени, чтобы просто накормить семью, даже безо всяких изысков.
Писатель, впрочем, явно отдает предпочтение ресторанам: «...Эх-хо-хо... Да, было, было!.. Помнят московские старожилы знаменитого Грибоедова! Что отварные порционные судачки! Дешевка это, милый Амвросий! А стерлядь, стерлядь в серебристой кастрюльке, стерлядь кусками, переложенными раковыми шейками и свежей икрой?.. А яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках?.. А филейчики из дроздов вам не нравились? С трюфелями? Перепела по-генуэзски? Десять с полтиной! Да джаз, да вежливая услуга! А в июле, когда вся семья на даче, а вас неотложные литературные дела держат в городе, — на веранде, в тени вьющегося винограда, в золотом пятне на чистейшей скатерти тарелочка супа-прентаньер?»4
Скорее всего, писатель, как и во многих других случаях, во-первых, таким образом противопоставлял людей своего круга людям не своего: а мы вот так едим. Не щи хлебаем, а прентаньер. Не какую-то там жаруху с картошкой наворачиваем, а яйца-кокотт!
Во-вторых, ведь и правда, как в беседе Фоки с Амвросием, каковую «однажды слышал автор этих правдивейших строк у чугунной решетки Грибоедова»: «представляю себе твою жену, пытающуюся соорудить в кастрюльке в общей кухне дома порционные судачки а натюрель! Ги-ги-ги!.. Оревуар, Фока! — и, напевая, Амвросий устремлялся к веранде под тентом».
Ресторан как место особенно вкусной еды возникает именно потому, что кухня — общая и стоят в ней рядами примусы отдельных семей.
Что же касается упомянутых здесь блюд... Автор старается не превращать свою книгу в поваренную. И не делать ее местом передачи передового кулинарного опыта...
Но все эти блюда я готовил. Не на плите, а на газу и на электроплите, что намного удобнее. Скажу коротко — все эти блюда, во-первых, не представляют из себя чего-то немыслимо сложного. В современной кухне с газом и множеством удобных приспособлений готовить — одно удовольствие. Не все рецепты есть у Елены Молоховец, и потому рекомендую еще одну книгу5.
Названия же блюд невероятно, конечно, гламурны, прямо до ужаса изысканны, сугубо утонченны. Но суп-прентаньер — попросту говоря, «весенний суп» французов: говяжий бульон с овощами. Русские усовершенствовали французский рецепт, потому что французы (балбесы!) считают репу едой для откорма свиней, а не достойной человеческой едой. А в России «весенние супы» готовят, среди прочего, и с репой.
Кстати, говяжий бульон вполне можно заменять и свиным, и индюшачьим, и куриным — я пробовал.
Замечу еще, что «экзотические» ингредиенты легко заменяются более «простыми». Дело вкуса, конечно, но осетрина и стерлядь кажутся мне намного менее вкусными, чем обычнейшая речная рыба — карась, окунь или лещ.
Филейчики из дроздов с трюфелями?
Трюфеля редки и дороги. Автор сих строк собственноручно приготовил одновременно два жульена: из трюфелей и из шампиньонов, собранных во дворе своего дома в Петербурге. Разницы практически не было.
Дрозды? Вальдшнепы? Отбивная из кабана, особенно из кабана, которого сам взял, — это замечательно. И вальдшнеп, которого застрелил на ранней заре. Но опять же по собственному опыту — кабан ничуть не вкуснее домашней свиньи, а готовить жесткую кабанину приходится дольше. Вальдшнепов же легко можно заменить даже курами, уж тем более голубями. Дичина считается более изысканным мясом. Она более редкая, есть ее — признак высокого положения в обществе. Но только наивный человек будет утверждать, что она более вкусная.
Точно так же перепелиные яйца ничем не лучше куриных. И скажу по секрету — нисколько они не повышают потенцию. Жизнь с одной и той же женщиной, особенно если вы ее любите, — повышает. А перепелиные яйца сами по себе — нисколько не повышают. Тоже проверено.
Чудеса московских ресторанов
Многие убеждены: не было и не могло быть хороших ресторанов в Москве 1930-х годов! Такой информированный и умный человек, как Владимир Алексеевич Солоухин, и то уверен: Булгаков «рассказывает о писательском ресторане, но это лишь камуфляж, не случайно тут прошедшее время. Никаких таких писательских ресторанов в 1929 году (время действия романа) в Москве уже не было и быть не могло. А вспоминает и живописует Булгаков обыкновенный (но хороший, конечно) московский дореволюционный, то есть российский, ресторан»6.
Рестораны Булгаков любил. Во время нэпа их было много, и не только в Москве.
Мастер вот «отправлялся обедать в какой-нибудь дешевый ресторан. На Арбате был чудесный ресторан, не знаю, существует ли он теперь». Скорее всего, имеется в виду ресторан «Прага». Открытый в 1912 году, он состоял не из одного общего зала, а из нескольких, что позволяло принимать гостей из разных общественных слоев и сословий и проводить одновременно несколько мероприятий. Новшеством были и огромные зеркала. Подгулявшие купчики одно время повадились их бить.
После революции в национализированном ресторане поместили несколько магазинов... Построение коммунизма исключало наличие буржуазных заведений со столиками, меню и метрдотелями.
Но в 1924 году тут открыли «столовую», принадлежавшую «Моссельпрому». Это та самая «столовая», в которую у Ильфа и Петрова приглашает студентку Лизу Киса Воробьянинов, где он прокутил деньги, необходимые для покупки на аукционе стульев.
Кстати, сцены из «Двенадцати стульев» — еще один убедительный ответ на вопрос, были ли в Москве рестораны в 1930-е годы. Были, были...
В 1930-е по Арбату прошла трасса поездок Сталина из Кремля на его подмосковную дачу. Тут сделали столовую НКВД, закрытую для всех рядовых граждан. И лишь после смерти Сталина, в 1954 году, «Прага» вновь вернулась в старые стены.
Вообще во время нэпа ресторанов было много. В Москве открылись рестораны «Астория», «Стрельня» и «Славянский базар». В последнем, кстати, подавали «осетрину с грибами», а в «Астории» — судачков а-натюрель и яйца-кокотт.
Заведения попроще: «Хромой Джо» и «Сверчок на печи».
Тогда же появились и столовки с надписями на стенах: «Пальцами и яйцами в солонку не лезть». Столовая «Совета нормального питания служащих Центрального Совета Народного Хозяйства» работает параллельно с «Хромым Джо» и «Славянским базаром».
В 1931 году весь общепит превратился в закрытые заведения — карточная система. Столовые? Да, но очень разные... Качество еды в них прямо зависело от социального статуса посетителей. Столовые для партийной номенклатуры и творческих союзов приравнивались к ресторанам, где продолжали кормить изысканной едой.
Так что ресторан «Массолита» совершенно реален и для этой эпохи.
Тем более к 1935 году карточную систему отменили. Закрытые заведения для элиты сохранялись, но вход во многие другие стал открытым. В Петербурге заработала система кафе «Норд» (позже, неуклонно борясь с иностранными влияниями и низкопоклонством перед Западом, переименовали в «Север»). Заработал ресторан «Метрополь» и кондитерская при ресторане.
В Москве 1930-х рестораны были при всех гостиницах и вокзалах. Особенно славились рестораны при гостиницах «Националь», «Гранд-отель» и «Москва». Работал знаменитый «Яр».
В 1938 году открылся новый ресторан на месте бывшей гостиницы «Дрезден» — «Арагви». Открыли его по инициативе Лаврентия Павловича Берии. Берия же пригласил возглавить ресторан повара Лонгиноза Малакеевича Стажадзе (1893—1972). Сей многообещающий юноша начинал поваром у князя (называют разные имена, но чаще — Гиоргобиани), в начале 1920-х поселился в Тбилиси, а с 1924-го трудился в Москве, в столовой НКВД на Пушечной улице.
Ресторан находился в ведомстве производителя грузинских вин — Самтреста НКПП Грузинской ССР. Специально для «Арагви» к поезду Москва—Тбилиси прицепили вагон, которым доставляли в Москву продукты из Грузии. «Прямо из Грузии!» — рекомендовали официанты харчо, лобио, хинкали, выпечку из тандыра и свежую зелень. Ведь сюда привозили кукурузу специального помола для особых лепешек — мчади, муку для хачапури, для мамалыги, травы, вина, коньяки, «Боржоми» и «Тархун».
Впрочем, цыплят табака выращивали в подмосковном совхозе «Непецино» весом ровно 333 грамма. Подавали цыплят табака с чесночным соусом и с чашей с половинкой персика в воде, чтобы гости могли вымыть руки.
Не меньшей популярностью пользовались бифштексы из молочных телят, выращенных в том же «Непецино».
Заслуга ресторана и лично Лонгиноза Малакеевича в том, что он сделал популярной грузинскую кухню — сначала у советской верхушки. Он очень ценил шеф-повара Николая Семеновича Кикнадзе. Но и ему строго выговорил, когда Кикнадзе в шутку назвал хачапури «ватрушкой».
Официантам же говорил: «Если кто-то назовет хачапури пирожком, аккуратно объясните, что это разные вещи», «Если кто-то назовет хинкали большим пельменем, объясните ему, что у хинкали бульон внутри, у пельменя — снаружи, и вкус у них разный».
Ресторан стал классическим местом встреч высшей партийной элиты. Особенно популярен он был у лиц грузинского происхождения. Грузия ведь в эпоху Сталина была культовой страной в СССР.
Классический анекдот: грузин выходит из «Арагви» и спрашивает у своего спутника:
— Слушай, что это за памятник?
— Это же Юрий Долгорукий!
— Что он такого сделал, что ему такой большой памятник поставили?
— Так он же Москву основал.
— Вай, ну какой хороший человек! Такой хороший город построил вокруг ресторана «Арагви»!
Из творческой элиты ресторан был доступен исключительно допущенным, признанным. Им выдавались специальные книжки с талонами на посещение «Арагви», а при входе действовал жесткий фейсконтроль. К тому же и цены исключали посещение ресторана даже «рядовым» доктором наук.
Из писателей Маяковский подписал свою книгу стихов «Божественному Лонгинозу». Часто бывали здесь Фадеев, Михалков, Эренбург и Симонов. Из врачей — Александр Васильевич Вишневский (1874—1948). Бывали здесь артисты, в том числе расхваленная ныне Фаина Раневская и любовница Маяковского (которая его и погубила) Лиля Брик. Бывало много других дам... наверное, как и Фаина Раневская, которые не любили «жадных мужчин». Есть такой контингент практически при каждом ресторане.
Так что коммунисты, конечно, рабочих очень любили... Но рабочие давились в столовых «Совета нормального питания служащих Центрального Совета Народного Хозяйства», а коммунисты любили рабочих за столиками «Арагви», в компании прикормленных писателей и шлюх.
Конечно же, Булгаков никогда не был в «Арагви». Насколько мне известно, Елена Сергеевна — тоже не была, даже уже сделавшись близкой подругой Фадеева.
Булгаков упоминал ресторан «Колизей»... Вообще-то, так назывался кинотеатр, в котором Максима Горького принимали в почетные пионеры. Но, возможно, был и ресторан с таким названием.
Бал Сатаны в американском посольстве
Праздники Булгаков тоже очень любил. Не так много было радостей в его жизни. Огромное впечатление на него и на Елену Сергеевну оказал колоссальный бал, устроенный американским послом Уильямом Буллитом 22 апреля 1935 года.
Этот исключительный по размаху и по последствиям бал дал первый посол США в СССР Уильям Кристиан Буллит-младший (1891—1967) — его назначили послом, когда в 1933 году СССР признал царский долг США, а США признали СССР.
Человек из семьи богатых банкиров Филадельфии, лично знакомый с Лениным, одно время — муж вдовы Джона Рида... Удивительный «розовый» миллионер. Буллит-младший был человек со своей точкой зрения на все на свете, решительный и склонный к широким жестам. Уже в 1936 году новый президент Рузвельт его отзовет... Но до этого Уильям Буллит, тепло общаясь со Сталиным, будет информировать свое правительство о том, что происходит в СССР, очень последовательно и честно7.
Посольство США разместили в особняке, принадлежавшем Николаю Александрович Второву (1866—1918), владельцу крупнейшего состояния в Российской империи. По одним данным, годовая прибыль Н.А. Второва в 1916—1917 годах составляла 100—150 млн рублей. По другим, к 1918 году ему принадлежало имущества на 60 млн золотых рублей.
Н.А. Второв был застрелен то ли 20 мая 1918 года в своем кабинете в «Деловом дворе», то ли 5 мая 1918 года на парадной лестнице собственного дома. Убийцы никогда не были найдены. Часто выдвигают версию личной мести внебрачного сына, но если даже на этот раз коммунисты тут ни при чем (что сомнительно), состояние Второва было моментально национализировано.
Особняк Николая Александровича Второва в Спасопесковском переулке, 10, получил забавное почти официальное название «Спасо-хаус».
Буллит стремился провести такой праздник, который заставил бы навсегда запомнить его страну (чем, собственно, и должен заниматься дипломат).
На «Весенний фестиваль» 24 апреля 1935 года были приглашены около пятисот человек — «все, кто имел значение в Москве, кроме Сталина». Организовывал все это переводчик мистера Буллита Чарльз Тейер. Много лет спустя, в 1951 году, он выпустит книгу «Медведи в икре», где расскажет весьма любопытные подробности многих событий8.
Получив распоряжение посла «превзойти все, что видела Москва до или после революции», пригласили Литвинова, Ворошилова, Кагановича, Бухарина, Радека-Крадека, трех маршалов: Буденного, Егорова и Тухачевского.
Булгаков получил приглашение с припиской: «фрак или черный пиджак». Точно так же в «Мастере и Маргарите» барона Майгеля ждут во фраке или в черном пиджаке.
Весна поздняя... Березы еще не в цвету... Послу посоветовали поместить березки в тепло, и листья распустятся. Было море цветов, в том числе тюльпаны из Голландии.
Организовали небольшой зверинец, взяв в зоопарке медвежат и коз, тропических птиц — ткачиков.
Петухов посадили в клетки. Предполагалось, что когда в три часа с клеток сорвут покрывала, петухи решат, что уже утро, и запоют. Только один из 12 петухов поверил и заорал. Другой выбрался из клетки и свалился в блюдо с привезенным из Франции фуа-гра. Остальные петухи двуногим не поверили и спали.
Радек оказался в своем духе: снял соску для медвежонка с бутылки с молоком и надел на бутылку с шампанским. Зверек сбежал, а когда его пытался приласкать маршал Егоров, наблевал на его увешанный орденами мундир.
«Передайте послу, что советские генералы не привыкли к тому, чтобы к ним относились как к клоунам!» — орал Егоров, пока официанты его утешали и чистили.
По словам Елены Сергеевны, Булгаковы хотели уходить в три часа, но их и остальных удержали до 6 часов. Булгаковых отвезли домой на машине посольства.
Наутро ткачики разлетелись из клеток (Тейер устал и забыл их запереть). Даже сотрудники зоопарка не смогли вернуть почуявших свободу ткачиков. Только на следующий день птиц выгнали через окна из загаженного ткачиками посольства.
Сам Буллит во время приема гостей стоял наверху парадной лестницы и лично встречал их (тоже ведь нечто знакомое).
Феерический прием не только запомнился всем участникам, но воистину вошел в историю. Многие считают, что бал Сатаны списан с этого бала, а прообразом Воланда стал Буллит.
К 1940 году Булгаков был одним из немногих, кто еще оставался в живых из русских участников бала. Тухачевский, Радек, Бухарин, Бубнов, Егоров были репрессированы. Обычно их полагается жалеть.
Буллит не приглашал на свой бал писателей и поэтов. Он звал к себе театральных деятелей. «Дни Турбиных» он смотрел не меньшее число раз, чем Сталин, за кулисами познакомился с Булгаковым. Просил перевести на английский текст пьесы.
Но он удивительным образом пригласил на бал артистов и сценаристов, ни один из которых не был врагом Булгакова. Даже Мейерхольда так назвать невозможно... притом что сам Булгаков относился к нему очень иронически: «Театр покойного Всеволода Мейерхольда, погибшего, как известно, в 1927 году при постановке пушкинского «Бориса Годунова», когда обрушились трапеции с голыми боярами, выбросил движущуюся разных цветов электрическую вывеску, возвещавшую пьесу писателя Эрендорга «Курий дох» в постановке ученика Мейерхольда, заслуженного режиссера республики Кухтермана»9.
Написано это в 1925 году. В реальности Всеволод Эмильевич Мейерхольд (1874—1940) — единственный театральный деятель, который был на балу Буллита и который подвергся репрессиям и погиб. Он расстрелян за месяц до естественной смерти Булгакова — 2 февраля 1940 года.
Из остальных подвергался репрессиям только Александр Николаевич Афиногенов (1904—1941), но и он погиб во время бомбежки, случайно.
Эрендорг-Эренбург на балу не был.
Еще на балу были В.И. Немирович-Данченко (1858—1943) со своим секретарем О.С. Бокшанской (189 —1948), сестрой Е.С. Булгаковой. Был Александр Яковлевич Таиров (1885—1950), Иван Николаевич Берсенев (1889—1951), его жена Софья Владимировна Гиацинтова (1895—1982). Все остались живехоньки, — притом что первый муж Гиацинтовой, белый офицер, жил во Франции.
Уничтожая Крадека и Киршона, Тухачевского и Бухарина, демонический Сталин из бывших на балу литераторов почему-то обрушился исключительно на Мейерхольда.
Что не менее важно... В 1935-м живехонек Киршон, ставятся пьесы Безыменского. Идут «Егор Булычев и другие», «Враги», «Васса Железнова» Максима Горького (1886—1935), «Любовь Яровая» Константина Андреевича Тренева (1876—1945). А их на балу Буллита — нет.
Буллит плохо знал русскую литературу. Но ведь ни Фадеева, ни Симонова, но Маяковского тоже не было на этом балу. Ни Эренбурга, прозрачно названного Булгаковым Эрендоргом, автором «Куриного доха». Русскую литературу перед Америкой представлял Михаил Афанасьевич Булгаков. Автор политически «неправильной» пьесы.
Примечания
1. Сюткин П.П., Сюткина О.А. Непридуманная история советской кухни. — М.: АСТ, 2013.
2. Молоховец Е.И. Подарок молодым хозяйкам, или Средство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве. — СПб.: Типография Н.Н. Клобукова, 1903.
3. Шаляпин Ф.И. Страницы из моей жизни. Я был отчаянно провинциален / Ф.И. Шаляпин. — М.: АСТ, 2015. — 480 с.
4. Солоухин В.А. При свете дня. — М., 1992.
5. Зеленко П.М. Поварское искусство. — СПб.: типография А.С. Суворина, 1902.
6. Солоухин В.А. При свете дня. — М., 1992.
7. Спивак Л.Ю. Одиночество дипломата: Уильям Буллит. — Нижний Новгород: Деком, 2011.
8. Тейер Ч. Медведи в икре. — М.: Весь Мир, 2016.
9. Булгаков М.А. Роковые яйца.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |