Да, Булгакову было нужно, чтобы читатель узнал Воланда. Не расшифровал, не вычислил — догадался. («...Подошел ко мне сзади, пока я выводил своего "Сатану", и, заглянув в записку, погладил по голове».) Писатель явно пробивается не к логике, а к интуиции читателя, что-то нашептывает ему, подсказывает, посмеивается.
Это читательское узнавание для автора так важно, что на каком-то этапе работы он пробует даже заменить название первой главы. Уже в ранних редакциях (по крайней мере с 1932 года) глава называлась так же, как и в окончательном тексте, загадочно и насмешливо: «Никогда не разговаривайте с неизвестными». (Пробовались варианты: «Не разговаривайте с неизвестными» — 1934; «Никогда не разговаривайте с неизвестным» — 1939.) В машинописи возникает название «Кто он?». Исправлено: «Кто он такой?» — тот же вопрос, что был задан слушателям в апреле 1939 года.
Дело в том, что в романе (и это художественное решение выкристаллизовалось у автора не сразу, очень не сразу) сатирические персонажи Воланда не узнают. В романе его узнают только двое — мастер и Маргарита. Узнают даже до того, как видят его — независимо друг от друга и так согласно друг с другом, — вероятно, по отблеску фантазии и чуда, которых так жаждут оба.
«Лишь только вы начали его описывать... я уже стал догадываться...» — говорит мастер Ивану. «Но к делу, к делу, Маргарита Николаевна, — произносит Коровьев. — Вы женщина весьма умная и, конечно, уже догадались о том, кто наш хозяин. — Сердце Маргариты стукнуло, и она кивнула головой».
По замыслу автора, Воланда должен узнать читатель, союзник автора. Эта позиция читателя — рядом с автором, над панорамой бездуховности и стяжательства, но очень близко к мастеру и Маргарите — важна в сатирической структуре романа. Поскольку «Мастер и Маргарита» — не только фантастический и философский, но и сатирический роман.
Всмотритесь, Воланд ведь и не скрывает, кто он такой. Великий насмешник, он с первых страниц затевает с всезнайкой Берлиозом свои жестокие игры в «узнавание — неузнавание». В его облике, повадках, речи то и дело вспыхивают блики мучительно знакомых примет.
Лихо заломленный на ухо берет Мефистофеля. Пера, правда, нет... Набалдашник трости в виде головы пуделя. Под видом пуделя Мефистофель когда-то явился к Фаусту... Вот он садится — в позу, напоминающую скульптуру Антокольского «Мефистофель»: «...чему-то снисходительно усмехнулся, прищурился, руки положил на набалдашник, а подбородок на руки»... А когда Берлиоз, безуспешно пытающийся ухватить истину, тревожно произносит про себя: «Он не иностранец... он не иностранец... он престранный субъект... но позвольте, кто же он такой?..» — вдруг демонстративно разыгрывает сцену с папиросами — почти по «Фаусту» Гёте.
Помните сцену «Погреб Ауэрбаха в Лейпциге»? Мефистофель: «Какого же вина вам выпить любо?» Фрош: «Как вас понять? Ваш выбор так велик?»
Воланд проигрывает это так:
«— Вы хотите курить, как я вижу? — неожиданно обратился к Бездомному неизвестный. — Вы какие предпочитаете?
— А у вас разные, что ли, есть? — мрачно спросил поэт, у которого папиросы кончились.
— Какие предпочитаете? — повторил неизвестный.
— Ну, "Нашу марку", — злобно ответил Бездомный.
Незнакомец немедленно вытащил из кармана портсигар и предложил его Бездомному:
— "Наша марка"».
И тут же издевательски открыто показывает Ивану и Берлиозу свой знак — дьявольский треугольник на крышке золотого портсигара. «И редактора и поэта не столько поразило то, что нашлась в портсигаре именно "Наша марка", сколько сам портсигар. Он был громадных размеров, червонного золота, и на крышке его при открывании сверкнул синим и белым огнем бриллиантовый треугольник».
Теперь его нельзя не узнать! Читатель уже узнал его... Но Иван и Берлиоз не узнают его и теперь. «Тут литераторы подумали разно. Берлиоз: "Нет, иностранец!", а Бездомный: "Вот черт его возьми, а!.."»
Через несколько десятков страниц, а по сюжету на следующее утро аналогичная сцена проигрывается со Степой Лиходеевым.
На этот раз дьявольский знак предъявлен сразу: «Незнакомец дружелюбно усмехнулся, вынул большие золотые часы с алмазным треугольником на крышке, прозвонил одиннадцать раз и сказал...» А затем пародируется и Мефистофель, на этот раз оперный: «Одиннадцать!.. Вот и я!»
Но ни оперная фраза «Вот и я!», ни инфернальный треугольник ничего не говорят Степе.
«Степа нащупал на стуле рядом с кроватью брюки, шепнул:
— Извините... — надел их и хрипло спросил: — Скажите, пожалуйста, вашу фамилию?»
Но что же за треугольник предъявляет Воланд Берлиозу, а потом Степе? Треугольник, по которому его нельзя не узнать...
На крышке дорогого портсигара, на крышке золотых часов обыкновенно ставилась монограмма владельца. Значит, монограмма Воланда? Треугольник?..
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |