Реплика в сторону. О памяти

Итак, о памяти, или, как писали в старых драмах, «реплика в сторону».

Была ли или не была реальностью рассказанная Любовью Евгеньевной история? Признаться, когда я выслушала ее и даже записала то, что услышала, подумала: ошибка памяти. Не фантазия: Л.Е. никогда не унижалась до выдумок и лжи. Но кто же защищен от финтов, которые иногда выкидывает память? И кто из профессионально работающих с человеческой памятью не знает этого?

Со временем же я все более склоняюсь к тому, что в основе этого неожиданного рассказа — какие-то реалии. И пусть читателя не смущает, что Л.Е. прежде как бы и не помнила этого вовсе и вдруг — вспомнила. Это бывает с памятью, особенно с памятью стариков. А впрочем, разве только у стариков?

Где-то в середине 70-х в моей жизни был будничный, никакими чудесами не отмеченный день, я накрывала на стол к обеду и размышляла о полученном в то утро письме: коллега писал, что Булгаков всегда изображал только то, что видел. Усмехнулась, произнесла вслух: «Что же, по-вашему, он видел казнь Иисуса Христа?» И — замерла с тарелкой в руках, потому что пространство разорвалось: я увидела казнь Иисуса Христа, ту самую, которую видел Булгаков. Возникло темноватое помещение, я сразу поняла, что это киевская панорама «Голгофа». Хотя, клянусь, за минуту до того не помнила, что она существовала: в мои студенческие годы ее давно уже не было, и в предвоенные школьные тоже не было... Сначала в полутьме я ничего не видела, кроме ног и юбок, потому что мне было лет шесть или около того и я не доставала глазами до парапета. Потом — ударом в лицо и грудь — на меня обрушились свет, пространство и другая реальность: должно быть, руки подняли меня и поставили на парапет. Прямо передо мною — казалось, можно коснуться — возникло желтое, с красными пятнами крови на нем, тело, обвисшее на кресте. Наверно, это длилось мгновенье, потому что я ничего не увидела, кроме этого потрясающего в своей близости и наготе тела на фоне синего неба и желтого песка. Но это было очень долгое, бесконечно длившееся мгновенье, в течение которого я поняла всё. И снова стало темно, потому что те же руки, вероятно, отцовские, почувствовав, как отчаянно напряглось в безмолвном крике тело ребенка, поставили меня на пол...

Потом уже, окунувшись в материалы книгохранилищ и киевских архивов, я узнала, что панорама «Голгофа» — не фантом; что она была открыта в Киеве в 1902 году, в пору детства моего героя, и уничтожена в 1934-м, в пору моего детства; что она пользовалась огромнейшей популярностью в Киеве и учителя Первой гимназии, традиционно весной водившие своих учеников в экскурсии по городу и за город, сделали ее одним из мест традиционных посещений.

Вот так в описания детства и юности Михаила Булгакова вошла киевская панорама «Голгофа». Сначала в моей книге «Творческий путь Михаила Булгакова», потом, с многочисленными фотографиями и без оных, утвердившись в обширной литературе о Булгакове. Призна́юсь, что, рассмотрев панораму на фоторепродукциях, не сразу нашла точку, с которой я видела ее бесконечно много лет тому назад, а найдя, сконфузилась: оказывается, тогда, шестилетняя, я приняла за Распятого — Гестаса. Впрочем, ведь и он был распят...

Возвращаясь к Любови Евгеньевне, скажу, что у нее была удивительно чистая, незамутненная, не поддающаяся внушению память. Это особенно поражает, если вспомнить, например, как внушаема была Татьяна Николаевна Булгакова, в девичестве — Лаппа, в последние годы жизни — Кисельгоф.

Вот Татьяна Николаевна рассказывает Л.К. Паршину, приехавшему к ней с магнитофоном, о судьбе младших братьев писателя — Николая и Ивана: «Ну, Колька кончил в Киеве гимназию, а Ванька не успел...»

Но мне хорошо известно, что Иван Булгаков в 1918 году успешно окончил ту же Первую киевскую, или Александровскую гимназию, правда, не с золотой медалью, как его брат Николай, а с серебряной, поскольку получил четверку по математике при отличных оценках по всем остальным предметам: я видела надлежащий документ — дубликат выданного ему свидетельства об окончании гимназии — в надлежащей папке прекрасно сохранившегося архива гимназии.

Так что же произошло? А то всего лишь, что до приезда Л.К. Паршина у Татьяны Николаевны побывал А.С. Бурмистров, автор известнейшей статьи «К биографии М.А. Булгакова (1891—1916)». В этой статье А.С. Бурмистров, среди многих других достоверных, полудостоверных и просто фантастических вещей, справедливо сообщил, что Николай Булгаков в 1917 году окончил Первую киевскую гимназию с золотой медалью, но далее выдал такой пассаж: «Младший из братьев Иван Булгаков окончить ее не успел». В подтверждение А.С. Бурмистров дал даже ссылку на архивный документ: «Общие ведомости Киевской первой гимназии за 1909 год. — КГГА, ф. 108, оп. 94, ед. хр. 97, л. 25 (об)». Не обратив внимания на то, что в ведомостях за 1909 год никак не могло быть сведений об окончании Иваном гимназии, ибо в 1909 году Иван в гимназию поступил; сведения об окончивших полный курс гимназии в 1918 году следовало искать в документах 1918 года.

И многие другие вещи рассказывала Татьяна Николаевна со слов литературоведов. Рассказывала добросовестно: ей, девяностолетней, казалось, что она это все «вспомнила». С Любовью Евгеньевной таких историй, пожалуй, не бывало...

Не бывало? — скажет читатель. — А как же тогда случай с известным письмом Михаила Булгакова «Правительству СССР» (оно цитировано выше), подлинность которого Любовь Евгеньевна активно не признавала? Писала: «По Москве сейчас ходит якобы копия письма М.А. к правительству. Спешу оговориться, что это "эссе" на шести страницах не имеет ничего общего с подлинником. Я никак не могу сообразить, кому выгодно пустить в обращение этот "опус". Начать с того, что подлинное письмо, во-первых, было коротким. Во-вторых — за границу он не просился. В-третьих, в письме не было никаких выспренных выражений, никаких философских обобщений...» И заметила кстати: «Вообще восстановлению истины и прекращению появления подобных "эссе" очень помог бы архив Сталина, который, я уверена, сохранился в полном порядке».

Как теперь доподлинно известно, письмо Булгакова «Правительству СССР» — реальность; оно было написано и отправлено в конце марта 1930 года; в копии сохранилось в архиве писателя;

в оригинале (правда, уже после смерти Л.Е.) обнаружено в архивах ГБ. И все-таки слова Любови Евгеньевны в течение многих лет мне было трудно просто отбросить: было в них какое-то странное присутствие истины, смущавшее меня, особенно в этом упоминании короткого письма.

Загадка разрешилась, когда в журнале «Вестник архива президента Российской Федерации», в № 5 за 1996 год, появилось, извлеченное из архивов правительственных запасников, еще одно письмо Михаила Булгакова к Сталину.

Это было маленькое письмо.

«Генеральному секретарю ЦК ВКП(б).

Многоуважаемый Иосиф Виссарионович!

Я не позволил бы себе беспокоить Вас письмом, если бы меня не заставила сделать это бедность.

Я прошу Вас, если это возможно, принять меня в первой половине мая.

Средств к спасению у меня не имеется.

Уважающий Вас Михаил Булгаков.

5.V.1930».

Как видите, в этом письме действительно нет никаких «философских обобщений» и высоких («выспренных») выражений и за границу Булгаков не просится.

Писем было два!

В ту тяжкую пору жизни Михаила Булгакова его преданно любили две женщины, и обе не сомневались в его доверии и открытости. Одна, Елена Сергеевна, тогда Шиловская, перепечатывала своими руками и помогала отправить большое письмо — и знала только о нем. На глазах у другой, Любаши, сочинялось письмо малое — и Булгаков даже размышлял вслух о том, что такое письмо должно быть кратким. Любовь Евгеньевна ничего не забыла и ничего не перепутала. Просто, как любой человек, она знала не все.

Поэтому не исключено, что однажды откроется еще одна тайна первой редакции романа и мы узнаем о рукописи, лежавшей у П.С. Попова «на гардеробе».