В автобиографии 1922 года Е.И. Замятин, обращаясь к своим биографам, с грустной иронией заметит: «Вы все-таки непременно хотите от меня автобиографии. Но ведь вам придется ограничиться только наружным осмотром и разве слегка заглянуть в полутемные окна: внутрь я редко кого зову. А снаружи вы увидите немного» [1]. «Внутрь» писатель действительно пускал редко и неохотно, «ограничиваясь» передачей лишь внешней, событийной канвы своей жизни. Такой «аскетизм» присутствует не только в автобиографиях писателя, но и в его переписке, даже с Л.Н. Усовой, ставшей спутницей писателя на всю жизнь.
Предлагаемые вниманию читателей письма юного Евгения Ивановича, его матери, сестры, подруги сестры С.М. Трегубовой позволяют заглянуть в «полутемные окна» детских и юношеских лет писателя, погружают в атмосферу семьи русского провинциального батюшки, раскрывают природу внутрисемейных отношений.
Читая эти письма, ловишь себя на мысли, что в общем-то перед нами обыкновенное семейство, каких на Руси было много. Жители этого «малого мира» живут будничными, каждодневными заботами о хлебе насущном, учатся, служат, болеют, тревожатся друг о друге. Но эта повседневность согрета такими теплыми человеческими чувствами, освещена такой трепетной нежностью, что заставляет по-иному взглянуть на родительский очаг писателя. Перед нами не просто хорошее, а образцовое, благополучное семейство, в основе которого лежит взаимное уважение и любовь, способствующие возникновению крепких душевно-духовных связей между всеми членами этой семьи.
«Малый мир» покровского священника Ивана Дмитриевича Замятина [2] был уютен и гармоничен, потому что сам он был светел и добр. Войдя в семью своей жены Марии Александровны [3], домовитый, умеющей работать руками, Иван Дмитриевич с любовью и вдохновением принялся усовершенствовать немудреное подворье тестя [4]. «Богател породами фруктовый сад, тянувшийся к дому, а на подступах к саду подновлялись и вновь росли постройки — каретный сарай, погреба, амбары. Но, главное, был заново отстроен вместительный дом, с балконом на тихую, заросшую травой Покровскую улицу» [5].
«Малый мир», который с такой любовью выстраивал Иван Дмитриевич, был теснейшим образом связан с «миром большим». Сохранилось детское письмо (от 26 февраля 1892 года) будущего писателя «милой Кате» (адресат не установлен), в котором он подробно описывает деятельность Ивана Дмитриевича в Лебедянском комитете по спасению голодающих (орфография Е. Замятина): «Теперь папа завален делами: он состоит председателем в комитете о голодающих и папе прислали 2 вагона ржи и овса и папа должен раздать на каждое село и к нему из разных сел приезжают за получением ржи и овса священники. Папа рожь и овес раздает по весу и поэтому купил весы» [6]. Пребывание отца писателя на общественной должности председателя комитета по спасению голодающих свидетельствует о безупречной репутации «покровского батюшки» — такие поручения в прежней России доверялись людям исключительно порядочным и честным. О честном служении Ивана Дмитриевича своему делу и России говорят и знаки отличия, награды, полученные им по роду своей деятельности: его неоднократно (1887, 1888, 1889, 1892 годах) отмечали письменными благодарностями от Губернского училищного Совета; в 1904 году ему был пожалован золотой наперстный крест. Иван Дмитриевич был награжден двумя серебряными медалями: одна — в память об императоре Александре II, и вторая — «За труд в пользу общества» от Российского Общества Красного Креста (сведения представлены Лебедянским краеведческим музеем).
«Малый мир» семьи Замятиных откликался на все потребности и невзгоды «мира большого», стараясь своей безупречной службой и преданностью сделать его справедливей и добрее, наполнить любовью и кротостью. Любовь и кротость были определяющими качествами характера Марии Александровны, матери будущего писателя. Ими дышат ее письма к Ивану Дмитриевичу и сыну — студенту Политехнического института в Санкт-Петербурге.
В письме восемнадцатилетней Марии Платоновой, пронизанном нежностью и умиротворением, уже содержится прообраз будущих отношений не только между мужем и женой, родителями и детьми, но и между сестрой и братом, которые, повзрослев и разъехавшись получать гимназическое образование в разных городах (Евгений Иванович — в Воронеже; Александра Ивановна — в Козлове (ныне Мичуринск)) будут вести регулярную переписку, посвящая друг друга во все подробности своей жизни. Переписка между братом и сестрой не прерывалась и в студенческие годы Евгения Ивановича, обучающегося в Политехническом институте города Санкт-Петербурга. К сожалению, ответных писем Александры Ивановны брату пока не обнаружено. Но по содержанию публикуемых ниже двух писем Евгения Ивановича очевидно, что переписка велась отнюдь не из чувства родственного долга, но по зову души и что эпистолярная связь брата и сестры осуществлялась всю их жизнь.
Александра Ивановна родилась 7/20 мая 1885 года. Небольшая разница в возрасте, уклад большой дружной семьи (в нее, помимо отца и матери, двух их детей, входили «тетя Варя», младшая сестра Марии Александровны, и бабушка по матери [7], «знавшая чудесные русские слова» [8], учившая своих внуков «крепкому, душистому, как яблоки, русскому языку») [9] способствовали формированию теплых и сердечных отношений в семье покровского батюшки, приоткрывавшихся в наивных, детских письмах восьмилетнего Жени Замятина, адресованных матери и «милой Кате» (адресат не установлен). В них запечатлены милые и необязательные подробности жизни детей в родительском доме. В этих подробностях, как в криптограмме, проступают взаимоотношения брата и сестры, детей и взрослых: «Милая Мама! Я здоров, а Саня больна, но ты не безпокойся, прочитав эти слова. Саша больна не опасно: у Саши железы ее мазали вчера йодом. На двор гулять ни разу не ходили. Наша коза стала брухаться. Астры наши в банке с луком взошли <...> (Орфография Замятина-ребенка воспроизводится с максимальным приближением к оригиналу) [10]. А вот фрагмент из письма маленького Жени «милой Кате»: «Мы эту зиму слава Богу здоровы: но чтобы я и Саша еще больше окрепли здоровьем мама купила нам рыбьего жиру и мы уже пьем его 3-и недели. Я и Саша часто выходим гулять <...> Знаешь ли Катя мы себе купили крещенской ярморкой лошадку очень красивую цвет ея черненький и назвали мы ее Зорькой <...>» [11]. О счастье бытия в родительском доме вспоминает уже взрослый Е. Замятин в публикуемом ниже письме к сестре: «Сегодня утром, Бог знает почему, перебирал старые письма. Разыскал одно твое письмо, писанное мне в тюрьму. Так хорошо ты пишешь там о старом, о детстве, о теплой спальне, о зале с холодными и замороженными утром окнами — и мы из спальни выбегаем в холодный зал на минутку, закутываясь в одеялах...»
Вошедшие в пору юности брат и сестра испытывают не только родственную, но и идейную, духовную близость. Об этом, в частности, сообщает в письме от 9—10 мая 1906 г. находящийся в лебедянской ссылке Е.И. Замятин Л.Н. Усовой: «Сестра — человек с большими идейными запросами. Я думал ввести ее в круг тех же интересов, которыми живу сам. Осенью она хотела ехать на курсы, но... вышла замуж. И мне кажется, что муж сделан совсем из другого теста и что она скоро разочаруется в нем. Боюсь, что и она чувствует то же. Смотреть на это — тоже тяжело...» [12].
Муж Александры Ивановны Волков Владимир Васильевич (1873—1942), инспектор Лебедянской мужской гимназии, преподаватель русского и немецкого языков, а также логики и психологии, человек сложного и жестокого характера, видимо, действительно никоим образом не способствовал развитию «идейных запросов» своей молодой жены и ограничил их интересами исключительно дома, семьи, детей, которых у них было четверо: Евгений Владимирович (1907—1982), Александр Владимирович (1911—?), Сергей Владимирович (1916—2007) и Ксения Владимировна (1924—?).
Но это вряд ли повлияло на братскую привязанность знаменитого писателя к сестре, продолжавшей жить в Лебедяни, куда писатель часто наведывался, общаясь с сестрой, находясь в курсе всех событий ее постоянно увеличивающейся семьи. Об этом он мельком указывает в своих письмах к Л.Н. Усовой: «Сегодня 18° мороза: лежать, пожалуй, на воздухе не придется. Пойду сейчас к сестре, попробую поиграть на рояли. Ее дом готов давно, она живет там. Поэтому в нашем доме очень тихо» (7—8 февраля 1912 г.); «Вчера занимались спиритизмом: я, сестра и тетка (Варя — Н.К.). Столик бегал энергично. Как бы не посидели и сегодня» (10 февраля 1912 г.); «Ходил гулять мало: раза два на станцию с Женей [13], один раз в поле с Александрой Ивановной» [14].
После отъезда в 1931 г. Е.И. Замятина в эмиграцию, боясь преследования со стороны властей, семья сестры писателя тайно покидает Лебедянь, чтобы затеряться в большом городе, и оседает в Тамбове, откуда в 1956 году давно овдовевшая Александра Ивановна перебирается в г. Энгельс Саратовской области в семью своей замужней дочери Ксении Владимировны. Отсюда уже много пожившая и много пережившая сестра знаменитого русского писателя ведет переписку со своими детьми (ниже публикуются два письма к Сергею Владимировичу Волкову) и соседкой по Покровской улице в Лебедяни Александрой Николаевной Селезневой, урожденной Наставиной (1898—1976).
Поводом к написанию всех этих писем оказывается тот или иной конкретный жизненный факт, события личной жизни, бытовые заботы. В них отсутствуют упоминания о каких-то значительных событиях исторической и культурной жизни страны. Но вместе с тем в этой сугубо частной переписке каким-то чудесным образом сохраняется та «нетленная краса» (Ф. Тютчев), то неуничтожимое нечто, что некогда составляло основу русского мира и что лежало в фундаменте семьи Замятиных, генно, наследственно усвоенное будущим писателем и его сестрой. Это «нечто» есть высочайшая культура чувств, бережное и чуткое отношение к людям («всечеловечность»), открытость и искренность в связях с миром. Публикуемые ниже письма сестры писателя открывают перед нами человека, воспитанного на русской классике, на лучших образцах русской культуры. Ее внутренний мир соответствует тому, что известно нам по классическим книгам. Связь с этим хорошо известным не есть ни подражание, ни цитирование. Это отражение той жизни, какой она жила, причем жила одной из последних. Вскоре той жизни не стало. Но и в новой, совершенно иной по составу и формами жизни, в которой Александре Ивановне довелось прожить дольше всех из семьи Замятиных, она продолжала оставаться хранительницей «нетленной красы», с горечью осознавая свое одиночество. С затаенной грустью и надеждой быть понятой, хотя бы своими детьми, оставить зарубку в их памяти о том, чем жила сама, ее родные и близкие, прежняя Россия, А.И. пишет сыну Сергею: «Дорогой Сережа, никто тебя не станет поздравлять завтра с праздником Воскресения Христова, поздравляю я, пока жива и в своей памяти. Желаю здоровья и прочих «благ». Знаю я — все вы, дети мои, неверующие. Но надеюсь и желаю, чтоб когда-нибудь, по какому-либо особенному случаю, или хотя бы на склоне лет, заинтересовались вы «потусторонним миром», таким таинственным, чудесным, полным такого небесного, Божественного обаяния, чего подобного нет на земле, какого не может описать человеческое слово... только можно понимать сердцем...». Как глубоко и точно выражена здесь сущность веры в Бога. В этом приятии Христа сердцем, а не рассудком — вся суть русского Православия, для которого именно в сердечной глубине сокрыта вся тайна взаимоотношений человека и Бога. «Пока человек не встретится с этой глубиной в своем собственном сердце, он не понимает, что значит глубина Божества», — писал известный русский религиозный философ Б.П. Вышеславцев [15]. Эту истину вобрала в себя Александра Ивановна, просто и ясно её выразив. Для нее вера в Бога — это не «софизм», а естественное состояние души, так глубоко когда-то понятое ее великим братом, написавшим на эту тему рассказ «Знамение».
Основное содержание писем к сыну, так же как и к Александре Николаевне Селезневой, в те же годы, что и Волковы, тайно бежавшей со своей семьей из Лебедяни и поселившейся в Ельце, сосредоточено исключительно на семейно-бытовых проблемах жизни частной семьи и окрашено будничным и часто нерадостным тоном немолодой женщины, прожившей нелегкую судьбу сестры опального писателя. В содержащихся в них незначительных подробностях, оговорках, словах, брошенных мимоходом, в нечаянных припоминаниях просвечивает огромный культурно-бытовой пласт жизни посадской Руси. Воспоминания о традиционной «на Покровской» улице встрече Великого Воскресения, рецепты кулича, пасхи, множества снадобий от экземы, ревматизма и прочая — все это представляет собой скрытый алгоритм жизни ушедшей навсегда корневой России, органической частью которой была семья писателя Замятина из Лебедяни. Ей он и посвятил свое творчество.
1
Мой дорогой друг, Иван Дмитриевич!1 [16]
На теории все оказывается легче, возможнее, чем есть на самом деле. Я вот говорила когда-то, что для меня крайне будет неприятна невозможность иметь с Тобою частую переписку, а как довелось это на деле, так в десять раз оказалось неприятней. Я хотя и знаю, что Ты не имеешь возможности часто писать мне, но тем не менее, все-таки надеялась писать <неразб.> хотя не редко. Однако даже и такое скрытное мое желание не удовлетворяется. Милый, неужели мне такое плохое счастье, что Ты и не найдешь случая сделать мне письмо? Это, право, чрезвычайно неприятно и досадно для меня. Я, разумеется, сдержала бы свое слово — писать ежедневно своему «душке», но представь, что за интерес писать, когда знаешь, что не получить письмо, ни ответить скоро — нет возможности Тебе. Молчание Твое, я этим (т. е. невозможностью) и объясняю, и о каких-нибудь других причинах я и не смею позволить себе думать. У меня до Тебя Иван Дмитриевич, просьба: вот приедешь в Липецк на отдых небольшой в пятницу, так будь любезен, напиши мне хоть строк пять о том, что ты у меня находишься в полном здравии, мире и спокойствии души, чего бы я искренне желала слышать от Тебя. Физически-то я вполне здорова. Приедешь просто не узнаешь меня: пополнела, посвежела, так что просто «мое почтенье»! А ведь все потому, что слушаюсь Тебя, моя радость: сплю много или порядочно, пользуюсь хорошим аппетитом, ну стало быть этого и достаточно для того, что бы быть здоровой. А тут еще весна и моцион кой когда, все это отлично влияет на меня. Знаешь, милый, какая я теперь? Всегда теперь стала такая, как помнишь было, в тот вечер, как я, утомленная Вашим визитом у Ильинской (лицо не установлено) проснулась после приличного отдыха. Давно, как-то Петр Васильевич Смирнов (лицо не установлено) сказал, что у меня физическая сторона независима от нравственной, должно быть это правда, если приходится видеть факт на лицо. А ведь нравственных пыток у меня не мало. Отец, например, меня ужасно мучает. Господи! Когда-то уж он поправится, хотя бы и несколько легче стало — на душе и то было — бы хорошо. Вся надежда на весну — она должна на него хорошо подействовать. А потеря моего дорогого брата [17], разве это не глубокая рана моему сердцу? Нет, она так глубока, что нескоро, нескоро излечится. О, милый, Ты не суди моей тоски. Ты еще этого не испытал, а если и испытал, то не в такой степени, как я. Невзгоды жизни так рано встретили меня и так неожиданно, что может быть, раз навсегда отравили, надломили мою молодую, не привыкшую к длительным бурям жизнь, не будь у меня опоры. Но Провидение явилось в одно и то же время грознокарающим и милующим: оно мне дало Тебя, Тебя, которому я отдалась всей душой. Твой милый образ занимает слишком много места в моем сердце, а поэтому и значит для него многое... Вот когда то уж ты приедешь? Я высчитываю просто все часы до приезда Твоего. Признаюсь, т. е. до безумия была бы рада видеть Тебя скорей, как можно. Тем не менее все-таки верно придется примириться с необходимостью встретить праздник Пасхи одной без Тебя. Не правда ли? Ведь благоразумие иногда должно брать верх над чувствами? А благоразумие должно быть потребует, что бы Ты, мой друг, встретил праздник с нашими Карамышевскими [18] папа и мама. Но за то покорнейше прошу на третий праздничный день обязательно быть у нас, в противном случае Твоя Маруся с тоски пропадет, что говорится. Если же можешь, если Твои родители не будут этим поступком оскорблены, то приезжай к Пасхе — я бесконечно буду рада видеть Тебя. Интересно было бы знать мне, как Ты проводишь время в Карамышеве? Верно тоже не особенно весело. Знаешь что? <...>
2
Милый Женя! [19]
Наконец то я собралась отослать тебе посылку. Положим, что особенной нужды-то в ней тебе не было, тем не менее раз уж я обещала, так нужно было послать.
Ждала, ждала штиблет, обычно Рал (лицо не установлено) без конца обманывал своими обещаниями, ну и дождалась: нечто необыкновенное получилось. Несмотря на то, что тупоумие Раля уже известно нам, починка штиблет явила собой образец феноменальной глупости и тупоумия. Он ухитрился сделать новыя союзки, каблуки подбить, стельки, — одним словом произвел генеральную починку, оставив старыя только верхи да резинки, а то все устроил вновь, за что и потребовал 3 рубля вознаграждения. Остроумно! На мой выговор, что его никто не просил о такой починке он с обидой сказал: «Вам никогда не угодишь, я ведь хотел попрочнее и получше сделать». А того, дуралей, не сообразил, что за 4 рубля можно новыя штиблеты иметь. Напиши, полезут ли они тебе на ногу.
Как видишь пишу тебе из дома. 22 октября (4 ноября) в Москву не уехали, как было предполагали. Было и тут нечисто, и тут такое проявилось остроумие, подобное Ралову остроумию. Саша послала Маргарите Сам. (лицо не установлено) письмо, в котором просила ее сообщить не найдется ли помещения в том доме, где она квартирует, т. е. у ея хозяйки. Письмо отправлено было 14 (27) октября. Ждем ответа, а его все нет как нет. Одновременно Саша послала письмо в Зарайск Андрею [20], с которым условились «некогда» поехать вместе в Москву. К прискорбию Саши и от него до сей поры нет ответа. В письме к Андрею Саша сообщила адрес Мар. Сам. для того, чтобы Андрей мог найти нас, чтобы он приехал в Москву после нас. Сегодня 23 октября (3 ноября) я делаю предположение такого рода, что наверно Санечка забыла поставить № дома, где квартирует Грунди, а поэтому она и не получила его. Для подтверждения того, что № этого злополучного дома не было в адресе Маргариты, Саша достала письма М.С. и... что же оказалось? Оказалось, что Саша написала адрес совершенно не тот, а выхватила какой-то из прежних ея писем. Саша огорчилась до глубины души своим поступком, и сейчас мы снова написали ей письмо. Ну, и комизм же! Воображаю дурацки — отвратительное положение Андрея, если только он прокатился в Москву. Ему тоже отправлено новое извещение. Компании его мы были бы рады, так как могли бы безбоязненно путешествовать с ним всюду, а то ведь теперь с 5 часов вечера уже темно и целые вечера будем обречены на скуку и сидение в номере гостиницы.
Главная цель нашей поездки тебе, конечно, известна? Нужно обратиться к врачу накожных заболеваний.
Здоровье папы в общем очень недурно, т. е. нет кашля и бока не болят, а на ноге все экзема, и мы все по старому продолжаем возиться с ногой. Ну, это так уж и быть — с этим злом можно мириться, потому что нога нестолько болит, что папа сам служит и справляется со всеми требами и неукоснительно посещает прогимназию...
А.И. Замятина (Волкова)
3
7 /20 октября 1902
Деточка Санечка!
Пишу тебе во время перерыва между лекциями. Сейчас без 10 мин. 12, в 12 пойду завтракать, после завтрака буду свободен до 2 час, а может быть и более, если не будет практически занятий по аналитической геометрии. Описывать в подробностях устройство нашего общежития не стану — это заняло бы слишком много времени, для экономии которого я просил маму свое последнее письмо, где я в подробностях описываю, переслать тебе [21].
Сейчас я нахожусь в дурном настроении духа — меня тревожит сомнение, хорошо ли я сделал, что поступил именно на Кораблестроительное отделение, не лучше ли было бы, если бы я был на экономическом? Дело, собственно говоря, не в трудности. Наше отделение бесспорно очень трудное, пожалуй, труднее прочих инженерных отделений, но именно его можно сравнить только с инженерными отделениями, а с отделением экономическим его сравнить не могу. Это будет все равно, что складывать сапоги и картошки. Постановка лекций у нас в Институте иная, чем в других институтах, не говоря уж об институтах (вероятно университетах) — я хочу сказать, что у нас число лекционных часов значительно больше. Лекции, как обыкновенно, начинаются в 9 часов, и, с перерывом в 1 V часа, — от 12 до 1 часа 30 минут, — продолжаются до 4½ или 5½ часов. Каково? Да еще вечером приходится работать — надо привести в порядок записанное на лекциях, а с течением времени, в самом недалеком будущем, придется еще рисовать или чертить по вечерам заданные рисунки и чертежи.
Если же сравнивать, между собой говоря, экономическое и инженерное по интересности проходимых предметов, то сравнение окажется, пожалуй, в пользу экономического. Но возможно, что это только пока, на 1-ом, может быть на 2-ом курсе, а далее, когда пойдут науки специально-экономические, вроде статистики или какого-нибудь там вексельного права, то еще неизвестно, какое отделение будет более интересно. Впрочем, весьма возможно, что просто я и обманываю себя, а вообще... будущее нам не известно. Сейчас иду с одним коллегой переписывать лекцию по высшей математике. Пока бросаю письмо.
8 (21) октября 1902 г. Вчера не успел кончить твои письма, сегодня тоже было мало времени до сих пор, т. е. до 11½ часов. Утром встал без 20 минут 9, едва-едва успел я напиться чаю — и скорей на лекции. До 4½ — на лекциях, потом обед. После обеда, т. е. с 5½ до 6½ просидел у одного коллеги, с 6 часов — была общая сходка, главными проблемами которой было убранство студенческой библиотеки, но разбирались и другие кое-какие вопросы. Сходка продолжалась до 9 часов. Потом напишу чего <неразб.> с одним господином разговаривали о экономическом отделении. Подумываю о том, не перейти ли мне на это отделение, так как они живут очень интересно, превосходные профессора, а к математике, как я теперь убедился, я особого влечения не чувствую. О возможности перехода с одного отделения на другое стало известно только сегодня на сходке от профессора. Завтра свою, по своему отделению, лекцию высшей математики «оставлю в покое», как говорил Андрюшка (который до сих пор мне пишет) (лицо не установлено), и иду к экономистам на лекцию средневековой истории. Послухаем. Завтра я отправлюсь для перевода к декану экономического отделения.
Не знаю, скоро ли теперь напишу тебе — пока пиши ты мне.
Подпись Евгений Замятин
М.А. Замятина (Платонова)
4
19 ноября 1908 г.
Сегодня утром, Бог знает почему, перебирал старые письма. Разыскал одно твое письмо, писанное мне в тюрьму. Так хорошо ты пишешь там о старом, о детстве, о теплой спальне, о зале с холодными и замороженными утром окнами — и мы из спальни выбегаем в холодный зал на минутку, закутываясь в одеялах...
Письмо, ей Богу, трогательное. Читал — и даже мое каменное сердце передвинулось на миллиметр. Или почти — на полмиллиметра. Может, причиной тому служит тоскливое настроение, невесть откуда у меня сегодня взявшееся. Это настроение сделало то, что сидел сегодня и читал на своей специальности. Хотя, какая у меня сейчас специальность — Господу Богу известно. Немного занимаюсь языком (французским, главным образом) и инженерными науками, более — литературой и больше всего — как-то так время проходит, по крайней мере вечера. То туда, то сюда. Завались. У меня теперь литературные знакомства. Устраиваются журофиксы, на худой конец читают свои новые вещи. Вот вчера был у Миртовых. Сама Миртова — беллетристка, его (Миртова) — слабо знаю [22]. Было человек 20 народу. Был Рославлев с женой, ох, и красивая, Андрусон, Яков Годин, Ленский с женой (все поэты), Гайдебуров, Абрамович (критик и беллетрист) и другие (лица не установлены). Читал свой новый рассказ Абрамович, а Гайдебуров [23] — великий чтец — читал рассказы Миртовой. Андрусон, Годин, Рославлев — читали свои стихи. Были прения по поводу рассказов.
Прошлый раз собирались у Ленских. Там я прочитал первую новеллу «Чайная роза» из своей серии «Цветы». Рассказ понравился, вызвал много споров. Ленский читал свои стихи. Мой рассказ «Один» — возможно, знаешь, уже, идет в ноябрьский журнал «Образование», который выйдет 30 ноября. Впрочем, может и запоздать, так как вышедшая позавчера сентябрьско-октябрьская книжка конфискована — это может задержать следующую книжку.
Завтра пойду в Институт — первый раз рассчитываю получить 50 целковых своих. В субботу в Институте бал. Надо будет пойти. В общем в Институте бываю редко — раз в неделю.
Такие-то вот дела, сестра моя драгоценная...
Передай-ка мой привет — Володе, отцу, тете Варе, балабону (лицо не установлено) — коли увидишь. А я лягу спать — пораньше, в час.
Думаю, что удосужусь съездить домой в декабре дабы написать дома одну вещичку: дома лучше пишется, <неразб.> всего лечит. Тогда может поеду на короткое время (!) в Москву. А, может, не поеду. Пишите. Подпись.
Бракосочетание А.И. Замятиной с В.В. Волковым. Крайний справа — Е.И. Замятин
5
19 апреля, 9 часов вечера. 1954 г.
Христос Воскресе! Дорогая Александра Николаевна [24]. Целую Вас.
Когда-то на Покровской улице наши мамаши ставили на столах куличи с белой головкой и сахарными розочками. Я испекла маленький куличек у любезных соседок, но пасху не делала. Просто сделала из четверти хорошего молока негустую массу с ванилином и сахаром (теплое молоко заквасила сметаной) к куличу — и все. А Вы и вовсе...
Получила сегодня Ваше письмо — мне и то захотелось плакать. Да, когда же Вы повеселеете обе, поздоровеете?
Когда же окончит учение муж Кати? [25] Вы о нем не пишите. Надеюсь, он сынишку любит и, когда приезжает, Вам помогает? Спешу написать средство от нарывов, много раз испытанное. Чистый деготь с медом. У одной знакомой уборщицы в Лебедяни был нарыв, долго болел, ей разрезали в больнице. Болит без конца, а как приложила деготь с медом — дня в три все стало проходить. Так же помог деготь женщине, которая в прошлый год у меня мыла полы и забила в руку большую щепу. Анна Михайловна Ключникова (лицо не установлено) говорила мне, что только дегтем вылечила длительный нарыв.
У нашей соквартир[ницы] прошлый год два раза заболевали руки. Чесались и потом (трещинки или сыпь) мокли. Я ей дала чистого дегтю со свежими, не очень жирными сливками. Она мазала не часто, больше на ночь, т. к. работает бухгалтером, — не на работе же... Оба раза прошло скоро. Пусть Катя пробует. Особа эта страшно нервная, вспыльчивая, зашипит мигом, как вода на сковородке.
Еще говорила знакомая, умершая теперь, человек верный, лечила этим других от экземы. Взять одну луковицу, не очень большую, изрубить, 1 лист столетника (алоя), выжать (глупые люди назвали его «дураком») — изрубить, немножко воску и приблизительно понадобится ложка сливочного масла. Сообразите сами.
Все это подержать (слегка пожарить) на сковородке, чтоб все «соединилось» (не как лук поджаривать) и этим мазать места, где экзема. Экземы бывают «разных сортов», так сказать. Одним помогло, — другим, может быть не поможет, и на случай «вреда» надо попробовать помазать очень маленький кусочек больного места, посмотреть — не растравить бы больше. Писать мне трудно, глаза очень ухудшились. Читаю очень мало. Все дети живут по-прежнему: Женина [26] жена не наделена здоровьем, Асина [27] голова забита ребятами — часто хворают, бестолковая старуха свекровь 75 лет, у нее вечно что-то пропадает, мания, что у нее воруют — чуть ли не Ася (умственные способности пошатнулись...). У всех детей свои невзгоды, все не написать.
Целую вас обеих («обоих» же ведь нельзя писать? — Вы знаете лучше меня). «Обе» — я до сих пор не усвою — как склонять. Да и что мне? — скоро умирать. Лучше бы враз — не тяготить детей. Эх! Жизнь! Любящая Вас. А. Волкова.
6
9 января 1955 г.
Дорогая Александра Николаевна, взаимно поздравляю Вас и Катю с Л.П., желаю тоже главным образом здоровья и всех благ. Отвечаю на Ваши вопросы, пока передо мною Ваше письмо.
От ревматизма берется на бут(ылку) ¼ часть насыпают соли, набивают бутылку мухоморными шляпками и наливают денатурат. Тетка моя [28] писала — настоять несколько дней и употреблять.
Ну, дня 3—4, думаю, обычно настойку ставят не в холодное место, а потеплее. Горячие вещества очень тепло не ставят, хотя не на окно все же. Да что я? Это будет летом. Можно, думаю и на окно, на солнце дня на три. Тетка недавно писала, что только от этого дочь чувствует облегченье, все пробовала, но это <снадобье> которое губит сердце. Очевидно, они наготовили это снадобье еще с лета себе. Что касается лихорадки, то папа страдал малярией — это не... <неразборчиво>. В старину я лечила кого-то из детей от крапивной лихорадки, кажется, — купала водой, в которой кипятила крапиву, еще знаю, что одна знакомая натирала руки уксусом (это тоже было очень давно и, как раз, это было у нас дома). Конечно, не уксусной эссенцией, а столовым уксусом. Он был не злой, а приятный, умеренный. А вы можете попробовать не сильным раствором уксусной эссенции, может быть есть и столовый уксус в бакалеях, я что-то им мало интересовалась.
У нас сахар дают кое-где в бакалейных магазинах вечерами. Очереди большие. Электричество горит хорошо. Про бедность в керосине не слышно. Ну, еще бы! Областной город! Есть мыло. Насчет угля возможно, но с большим трудом. На базар не хожу сама. Есть прислуга — раздражительная, нервная старая дева 60 лет. С ней жить тяжело. Масса всяких осложнений. Чтоб не судить, писать об этом бросаю. Часто меня тревожит. Спасибо стала уходить ночевать к знакомым (мы платим им) не могу с ней спать — непокойна и ночью — бормочет, сколько раз встает... (пьет на ночь несколько стаканов чаю), храпит, чуть свет встает на молитву. С ней спать — дойдешь скоро до припадков. Довольно раздраженья получаю от нее днем.
Мучает несмолкаемыми разговорами о всех и обо всем.
Вы как-то спрашивали... Здоровье жены Жени плохо. У ней кроме болезни сердца, блужд(ающая) почка. Летом была при Смерти. Потом поправилась. Не велели поднимать тяжести, баки с бельем, ведра и пр. — ну, ей никак нельзя. Прислуги нет. Дочери Нелли 22 г(ода) Кончает институт — зачеты, практика... Дома не сидит. Второй дочери 10 л(ет) и мальч(ку) 5 л(ет).
Слышу опять у нее начинает болеть поясница. Летом боли были исступленные, если можно так выразиться... Как от нее нет (или от них вообще) долго писем, так я страшусь.
От Сережи [29] Вам привет. Все холост. Умирать не хочется. <Неразб.> Здоровье подозрительное. Пока хожу и кое-что делаю, но можно при склерозе-то мозга враз свалиться... 70 лет ведь (будет в мае). Если долго замолчу, спросите у Аси, у ней адрес постоянный: Энгельс, Сар(атовской) обл.(асти), улица Чапаева, д. 11 Ксении Владимировне Волковой. Я довольна, что у ней осталась ее фамилия. В случае чего... тогда помолитесь обо мне, грехов тьма. Я обязат(ельно), каждый день «вспоминаю» Екатерину Герасимовну [30]. Люб(лю) Вас. А.И. Привет Кате.
P.S. Не встречали ли в Ел(ьц)е Михаила Семеновича Коротнева (лицо не устан.) из Лебедяни? Или что знаете <неразб.> Ученик Вл(адимира) Васил(ьевича).
Катин муж ведь может привезти сах(ар) из Москвы? Целую Вас. Всего хорошего. У вас невзгоды, и у всех моих детей свои печали и неполадки, да еще какие... А я становлюсь инвалидом.
20 апреля 1957 г.
Дорогой Сережа, никто тебя не станет поздравлять завтра с праздником Воскресения Христова, поздравляю я, пока жива и в своей памяти. Желаю здоровья и прочих «благ». Знаю я — все вы, дети мои, неверующие, Но, надеюсь, и желаю, чтоб когда-нибудь, по какому либо особенному случаю, или хотя бы на склоне лет, заинтересовались вы «потусторонним миром», таким таинственным, чудесным, полным такого небесного, Божественного обаяния, чего подобного нет на земле, какого не может описать человеческое слово... только можно понимать сердцем. Один прекрасный философ пишет: «Всякий предмет, услаждающий сердце, согревает его. Сердечных «теплот» много, но теплота сердца от любви к Богу и всему Божественному особенна и отстоит от теплот душевных и телесных, как небо от земли». Грешников нас тьма — дело обыкновенное. Человек может и пасть, но может и подняться... Если человек не любит зло, «грязь», ложь и прочее иное — «грех», то «кораблик» его цел и всегда может прийти в «неразб.» путешествие, приобрести высшую «теплоту», вознаграждающую за потерю прочих, непрочных и изменяющихся... Хватит лекции с тебя? Жил этот человек — философ — созерцатель не очень давно. Человек, в котором не было лжи. У меня есть его две книги. Люди не просто «блаженные» — умные понимающие, (верующие, конечно,) много лет тому назад одну книгу переписали с начала до конца. Оставлю их Асе. Будет тебе 60—70 лет, приезжай, прочти ее. Денег от тебя нет, — это неважно, но здоров ли ты? Может быть собираешься к нам приехать и привезти сам? Хорошо бы. Все равно — бросишь деньги на вечеринки, кормить сытых людей, сам-то есть и пить много не любишь.
Чувствую несколько лучше себя. Если приедешь, купи, пожалуйста, электроутюг недорогой — 25 рублей. Вроде этого, теперь такие есть, подешевле. Асе надо подарить девице пианистке (Лиле) (лицо не установлено), что жила у нас, она же и портниха. Ася измоталась сейчас перед праздником особенно задыхается, дома жалко смотреть на нее. А теперь огород еще.
22 апреля. Сегодня получила и телеграмму и деньги. Где то задержали их. Сердечно благодарю за то и другое.
В субботу вечером приезжала на теплоходе К.С. с Колею. Хороший мальчик. К. Степ. ничего еще, держится, а Нелля [31], очевидно, хочет работать до августа, до отпуска, а там видно будет. А Асины дети [32] за правду огорчили ее поведением, особенно Шурка, на него находит, правда редко, иногда ярость, бросается на Асю, дерется, а если его побить, делается вовсе вроде сумасшедшего, задыхается, кричит «дайте воздуха»... Вчера был с ним такой приступ, нервный или другой какой — не знаю. Ася даже испугалась, Саша (лицо не установлено) расплакалась, спасибо было это без отца. Мать Н.М. [33] впадает в тихое помешательство, все забывает: меня считает за бабушку Аси, а К.С. за ее мать, стала не узнавать знакомых людей.
Ты написал как-то — «может быть приеду к маю»... Верно, написал, не подумавши, а я то надеюсь... Сообщи же скорее — наверно, не приедешь, да? Не буду и думать... Голова свежее, сердце сквернее. Надоело ему работать, просится на покой. Сегодня, несмотря на слабость пошла на очень короткое время с Лилею и Витею в музей, до него 7 метров ходьбы. Получила удовольствие от красоты птичек. Запомнила иволгу, сизоворонку и некоторых других. Такие чудесные краски, тонкие переливы. Я долго не писала — плохо мне весь март и сейчас не очень хорошо. Сегодня первый весенний ласковый день. На улицах пыль, дождя нет. Солнце. Любящая мать.
P.S. Не хватает места. Если приедешь, очень прошу достать у Валентины или Кл. Леон. (лица не установлены) (она предлагала мне, если, что надо) ½ и вазелинного масла. «Бехтер.» не обязательно, сколько то есть, попадутся возьми, нет не ищи. Пиши, хоть открытку. От Аси привет и Кл. Ст.
20 мая 1957 г.
Дорогой Сережа, благодарю за деньги, письмо, телеграмму. Отец был бы доволен тобой, если б все знал — твое отношение и заботы обо мне. Письмо тебе было написано, хотела отослать вчера, но докончить помешали наши, приезжали все, и сегодня прочла, уничтожила — больно подробно; к чему это? — говорите Вы. Пишу более короткое.
Саня [34] прислал мне 200 рублей. Поблагодарила. Лиля (а не Люся) (лицо не установлено) благодарит за ноты. Они ей не знакомы почти. Она уезжает 31 мая. Пришлешь ли к этому времени карточки? Если нет, то мне придется посылать в Балашев до 6 июня, а там, вероятно, она уедет на восток, где ее жених. Он за ней приедет. Самый трудный экзамен по специальности она сдала на 5. Играла час без ошибки. Играла вариации Листа, Грига, Черни и прочее. Даровита. Для нее новые ноты, что новые книги.
Ася никогда до 33 лет не имела хорошее пальто. Все какое то, из чего-то перешитое. Теперь она работает и, если теперь не сошьет, то так и останется ни с чем, т. к. Н.М. на следующий год будет получать гораздо меньше. Она за мной ухаживает добросовестно, «сполна», как говорит Коля Волков и если ты ей поможешь в покупке — я буду крайне тебе признательна. Если покупать материал и отправить шить, говорят замучаешься и искать портниху — нет времени — она загружена... Ей хочется иметь бостоновое, а воротник и шапку цигейковые. Каракуль дорог и непрочен. Это будет приблизительно 1500 рублей. Может быть выгоднее не платить за пересылку, купишь на свои, а потом ты не будешь посылать мне несколько месяцев. Или может быть прислать деньги заранее. Напиши. Размер № 48, 3-ий рост. Пальто не обязательно бостоновое. Можно и какое другое — по твоему усмотрению, мало ли хороших материалов бывает? Цвет желателен т-синий, если нет, то т-ко-ричневый. Черный ей не хочется. Размер головы 57 см. От Аси привет.
Привет Н.Гр., М.Гр. и Н.Кл. (лица не установлены). Хозяйка цыганки Зинаиды будет довольна, если пришлешь ей одну карточку ее.
На собак ты плохо влияешь. Тузик стал гоняться за серым котом. Прежде на него не обращал внимания.
Пока. Целую. Будь здоров. Пиши.
Любящая мать.
Пыль безумная. С зимы не было дождя, даже трескается земля.
16 июня 1957 г.
Дорогой осиротелый Сереженька! [35]
Получила от тебя открытку с печальным известием о смерти мамы. Итак ее жизненная нить оборвалась..., а я продолжаю еще тянуть ее, но с большим усилием, при помощи моего шефа — Александра Сергеевича Трегубова [36]. С 5.06. лягу в его (!) клинике, т. е. в Военной Медицинской Академии, пишу это письмо лежа на койке, после ночного приступа сердечного, так называемого параксиума мерцательной аретмии. Ведь с Сашей Замятиной я сидела на одной парте в 7-м классе Мичуринской гимназии (бывшем Козлове), жили в одном пансионе у старых дев англичанок. Лежу и вспоминаю всю семью Замятиных, у которых в годы молодости я бывала ежегодно. Ты знаешь, Сережа, ведь мой сын Евгений [37] и его жена Мария [38] переведены в Вашу Лебедянь в Покровско — Казацкую М.Т.С., и если в клинике хотя — бы немного подвинтили все гайки моего разрушенного здоровья, то дерзко мечтаю в августе поехать на Ваш Тихий Дон, конечно не одна, а с сопровождающим меня чичером [39], вернее всего с дочерью Ириной, если семейные обстоятельства это ей позволят. Отпуск у нее с 20. 07. по 1-е сентября, если жизнь моя не оборвется сразу как у твоей мамы — страшит мучительная агония, а мгновенная смерть не страшна. Прошу тебя, Сережа, выбери часок времени и напиши мне как, при каких обстоятельствах ушла из жизни моя подруга Саша. Ведь бывают кровоизлияния в мозг не мгновенные ведущие к смерти, а полубессознательное состояние может длиться не один день. Прости, родной, что тревожу твою еще острую печаль об ушедшей из твоей жизни моральной и материальной поддержки — напиши когда пройдет острота потери, адрес прежний, т. е. ст. Всеволжская, сельхозтехникум. Как думаешь жить дальше? Я изредка переписываюсь с Владимиром Павловичем Израильским (лицо не установлено), который сообщил мне, что ты был вторично у него в Москве, и оставил у него очень хорошее впечатление о твоем визите. Вспомнил и о высоко интеллектуальном и «элегантном» Евгении Замятине, тем самым растревожил мои воспоминания о красивых днях и годах прошедшей молодости...
В августе мне будет 72 года, наступит и моя очередь перейти в небытие. Страшна и безобразна старость, но не годами, а по бесчисленному комплексу заболеваний. Обнимаю тебя крепко, дорогой Сережа, желаю бодрости и силы переживать свою печаль, верный врач — время.
За всякие ошибки в письме не обессудь — в голове частые «заскоки», итог склероза.
Адрес: Ленинградская обл., ст. Всеволжская, сельхозтехникум, Трегубова С.М.
Литература
1. Замятин Е.И. Автобиография (1922) // Замятин Е.И. Я боюсь. Литературная критика. Публицистика. Воспоминания. М., 1999. — С. 2.
2. Замятин Иван Дмитриевич родился 11/23//XI 1853 г. в городе Липецке от «причетника Соборной церкви Дмитрия Максимова Замятина» (Послужной список священника И.Д. Замятина, составленный в 1887 г. Архив Лебед. краеведч. музея). После окончания в 1876 г. в Тамбове духовной семинарии с аттестатом первого разряда был направлен на должность штатного учителя Липецкого духовного училища. В январе 1883 года был назначен, а в мае того же года посвящен в священники церкви Покрова Пресвятые Богородицы города Лебедяни. С февраля 1883 г. занимал должность законоучителя в приходском мужском училище при церкви Покрова Пресвятые Богородицы, а затем в лебедянской мужской прогимназии. Зимой 1892 года возглавлял комитет по спасению голодающих. За свою безупречную службу не однажды получал письменные благодарности, награжден золотым наперсным крестом, серебряными медалями в память об императоре Александре III и от Российского Общества Красного Креста «За труд в пользу общества» (Архив Лебедянского краеведческого музея).
Умер 5/18.03 1916 году в Лебедяни.
3. Замятина Мария Александровна (28.IX/10.X 1864 г. Лебедянь — XII.1925 г. Лебедянь) родилась в семье лебедянского священника, отца Александра (Платонова), окормлявшего паству в церкви Покрова Пресвятые Богородицы. Образование получила домашнее, позволившее ей стать прекрасной пианисткой («рос под роялем: мать — хорошая пианистка» (Е.И. Замятин. Я боюсь: Литературная критика. Публицистика. Воспоминания. М., 1999. — С. 3) и была начитанным человеком, что передалось и сыну, Евгению Ивановичу Замятину, который хорошо музицировал на рояле и «года в четыре — уже читал» (Замятин Е.И. Я боюсь: Литературная критика. Публицистика. Воспоминания. М., 1999. — С. 5). Выйдя замуж за Ивана Дмитриевича Замятина, Мария Александровна всю себя посвятила семье. «Мать всю жизнь жила только детьми — мною и сестрою. Теперь дети ушли: сестра — замуж, я совсем в другую, чужую жизнь. А она стоит и видит впереди себя одно пустое пространство: нет цели жизни, нечем дышать» (Рукописные памятники. Вып. 3. ч. 1. Рукописное наследие Евгения Ивановича Замятина. СПб., 1997. — С. 35) — так понимал смысл жизни своей матери влюбленный в революцию сын, хлопоты об освобождении из тюрьмы которого всецело взяла на себя Мария Александровна.
О всепоглощающем чувстве материнской любви напишет покаянное письмо сын в дни похорон матери: «И вот в столовой, около лампы, мы сидим втроем: тетя Варя, Женя и я. А мать — лежит одна, в нетопленном зале. И никогда уж больше я ее не увижу, — а еще хуже, что она меня никогда не увидит. Хуже — потому что она меня любила, конечно, в десять раз больше, чем я ее. А мне теперь горько, что мало сравнительно о ней заботился. Так много мелочей, пустяков, которые могли доставить радость. И — уж поздно» (Рукописные памятники... — С. 295)
4. Платонов Александр Иванович — отец Александр, дедушка Евгения Ивановича Замятина по материнской линии, по окончании в 1855 году Тамбовской Духовной семинарии был произведен в сан священника и направлен в Никольскую церковь села Большого Сомовца Липецкого уезда. С 1855 по 1865 годы был в должности благочинного, в 1858 году награжден за свой труд бронзовым крестом. В 1859 году перемещен в город Лебедянь Тамбовской губернии в Покровскую церковь; с того же года определен наставником в пригородное приходское училище. Награжден за безупречную службу наперсным крестом. 8/21 мая 1883 г. отец Александр скончался.
5. Стрижев А.Н. Замятин на фоне эпохи. (Дневники. Письма. Воспоминания) // Литературная учеба, 1994, № 5—6. — С. 103).
6. Рукописные памятники. Вып. 3. ч. 1. Рукописное наследие Евгения Ивановича Замятина. СПб., 1997. — С. 422.
7. Платонова Анастасия Васильевна (1836—1914). В клировой ведомости Покровской церкви города Лебедяни за 1882—1887 годы есть сведения о вдове священника указанной церкви — Платоновой Анастасии Васильевне: «Вдова священника Покровской церкви Платонова А.В. (грамотная). Проживает в Покровской слободе г. Лебедяни. Имеет детей: сын Василий — судебный следователь в г. Мезени (?); сын Петр (19 лет) — учитель начальных классов начальной школы; дочь Варвара (15 лет) и дочь Екатерина (13 лет) обучаются в Тамбовском епархиальном училище. Дочь Мария — замужем (Архив Лебед. краеведческого музея).
8. Замятин Е.И. Я боюсь... — С. 3.
9. Рукописные памятники. Вып. 3. ч. 1. Рукописное наследие Евгения Ивановича Замятина. СПб., 1997. — С. 257.
10. Там же. — С. 420.
11. Там же. — С. 422.
12. Там же. — С. 35.
13. Волков Евгений Владимирович.
14. Рукописные памятники. Вып. 3. ч. 1. — С. 118, 120, 267.
15. Вышеславцев Б.П. Сердце в христианской и индийской мистике // Вопросы философии. — 1990. — № 6. — С. 66.
16. Письмо, к сожалению, без даты и сохранилось не полностью. Но по его содержанию можно предположить, что писалось оно за год до венчания Марии Александровны и Ивана Дмитриевича, которое состоялось 25 апреля / 7 мая 1883 года в Покровской церкви г. Лебедяни. В письме говорится о Карамышеве (село близ г. Липецка) и Липецке как постоянном месте пребывания Ивана Дмитриевича. Между влюбленными ведется переписка «не частая» из-за загруженности Ивана Дмитриевича, который, вероятно, совмещал службу в карамышевском храме с преподавательской деятельностью в Липецком духовном училище. В Лебедянь Ивана Дмитриевича переводят в конце января 1883 года, вероятно, по просьбе самого Ивана Дмитриевича, уже принявшего решение навсегда связать свою жизнь с Марией Александровной.
17. Кто из двух братьев Марии Александровны — Василий или Петр — умер к моменту написания письма, не установлено.
18. Карамышево — село вблизи Липецка, где жили родители Ивана Дмитриевича Замятина. Отец его, Дмитрий Максимович, в чине дьякона служил в местном храме Иоанна Богослова. Здесь же проживали его дети: Андрей Дмитриевич и Пелагея Дмитриевна (в девичестве Болховитинова).
19. Письмо без даты и полностью не сохранилось.
20. Возможно, брат Ивана Дмитриевича — Андрей Дмитриевич Замятин.
21. В 1902 году Александра Ивановна обучается в женской гимназии г. Козлова (ныне Мичуринск) Тамбовской губернии. Именно сюда Евгений Иванович просит мать переслать его письмо.
22. Миртова Ольга Эммануиловна, урожденная Негроскул (1875—1939), писательница, публиковала в московских и петербургских журналах свою прозу под псевдонимом О. Миртов.
23. Возможно, Гайдебуров Пав. Пав. (1877—1960), советский актер, режиссер, педагог, народный артист РСФСР. На сцене с 1899 года. Организатор и руководитель общедоступного театра в Петербурге (1903—1914 гг.)
24. Селезнева Александра Николаевна, урожденная Наставина (1898—1976), соседка Замятиных по Покровской улице в г. Лебедяни.
25. Селезнева Екатерина Александровна (1928 г. р.), дочь Александры Николаевны Селезневой. «Муж Кати» — Миронов Леонид Петрович.
26. Волков Евгений Владимирович (1907—1982), старший сын А.И. и В.В. Волковых.
27. Ксения Владимировна — дочь А.И. и В.В. Волковых.
28. Платонова Екатерина Александровна, младшая сестра М.А. Замятиной.
29. Волков Сергей Владимирович (1916—2007), сын А.И. и В.В. Волковых.
30. Наставина Екатерина Герасимовна (1875—1951), урожденная Красинская, мать Александры Николаевны Селезнёвой.
31. Клавдия Степановна Волкова, жена Евгения Владимировича Волкова. Коля (1950 г. р.) — их сын, Нелля — дочь.
32. «Асины дети» — сыновья Виктор (1952 г. р.) и Александр (1954 г. р.).
33. Н.М. — Николай Михайлович (фамилия не установлена) — муж Ксении Владимировны Волковой.
34. Волков Александр Владимирович.
35. Автор письма — Трегубова Серафима Михайловна, родилась в 1885 году в г. Липецке в семье священника Платонова Михаила Ивановича, возможно, родного брата Платонова Александра Ивановича.
36. Трегубов Александр Сергеевич, генерал-майор, в 50-е годы служил в Военно-медицинской академии в г. Ленинграде, сын Трегубовой С.М.
37. Трегубов Евгений Сергеевич (1916—1984).
38. Артамонова Мария Романовна (1918—1959).
39. «Чичером» в Лебедянско-Липецкой округе называют отчаянного, смелого, умеющего рисковать человека.
Примечания
1. Орфография максимально приближена к тексту нижепубликуемых писем.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |