Лебедяно-елецкая, тамбовская Русь — излюбленное место действия замятинских произведений — проявляет себя на самых разных уровнях и прежде всего на ландшафтно-топонимическом. Топография уездной Лебедяни угадывается в рассказах «Апрель», «Письменно», «Колумб», «Икс», повестях «Уездное», «Алатырь». Кстати, на выбор заглавия повести «Алатырь», вероятно, повлияли не только многочисленные легенды русского фольклора о чудесном «бел-горюч» камне Алатыре, но и историческая память писателя о древней Тамбовской земле, включавшей некогда в свой состав Темниковский край, на территории которого находился реальный город Алатырь. Топонимика лебедянской округи дает о себе знать в повести «На куличках», герой которой приезжает служить на край света из Тамбова, а в рассказе «Землемер» бегущие от мужицкой революции герои-интеллигенты спасаются в монастыре села Троекурово, живописно раскинувшегося на берегу Красивой Мечи, «посреди чаберных лугов», в десяти верстах от Лебедяни. Действие рассказа «Чрево» разворачивается на реке Ворона, хорошо известной тамбовчанам, а в рассказе «Куны» — в старинном селе Куймань, что на полпути из Лебедяни в Липецк. Родом из этого же села герой рассказа «Слово предоставляется товарищу Чурыгину». В рассказе «Русь» красавица Марфа, вышедшая замуж за купца Вахрамеева и поселившаяся в его «двухэтажных палатах», напоминает автору пересаженную яблоню, которую привезут не откуда-нибудь, а из «Липецка — из кожинских знаменитых питомников — погрустит месяц, свернутся в трубочку листья, а садовник кругом ходит, поливает — и глядишь, привыкла, налилась — и уже снова цветет, пахнет» [1, 475].
Коротко говоря, провинциальная замятинская Русь чаще всего имеет лебедянский колорит. Но наличием чисто внешних примет связь Замятина с родным краем отнюдь не исчерпывается. Она глубже, сложнее и носит духовный характер.
Есть в творческом наследии Замятина страницы, которые теснейшим образом связаны с святоотеческой культурой родного края, богатого православными традициями. В этой связи хочется остановиться на удивительно поэтичном рассказе «Знамение», подробный анализ которого будет осуществлен в следующей главе.
За образами Арсюши, одного из главных героев замятинского произведения, и «Ларивоновой пустыни», где разворачивается действие рассказа, угадывается история святого старца Илариона Фокина и основанной им в селе Троекурово (1853 г.) женской общины при приходской Дмитриевской церкви, впоследствии переименованной в монастырь. О силе и мощи воздействия этой личности на духовную жизнь ближайшей округи говорит один очень интересный факт. В 1839 году у отца Илариона просил благословения на жизнь подвижническую, почувствовав жажду уйти из мира, преподаватель Липецкого духовного училища А.М. Гренков. Предание, зафиксированное в «Жизнеописании Троекуровского затворника старца Илариона» [М., 1998], гласит, что затворник благословил Гренкова «идти прямо в Оптину». В Оптиной пустыни А.М. Гренков, получив монашеское воспитание под непосредственным руководством старцев Льва и Макария, сам стал знаменитым старцем, известным впоследствии под именем отца Амвросия, имевшего колоссальное духовное влияние на Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого. В келье отца Амвросия всегда висело изображение затворника Илариона.
Старец Иларион Троекуровский, местночтимый святой, родился в 1774 году в соседнем с Лебедянью Раненбургском (ныне Чаплыгинский район) уезде, в селе Зенкино, или Раковые Рясы, и прошел типичный для святоотеческой традиции путь: был «странным», то есть далеким от мирских забот ребенком, резко отличаясь от других и в родной семье, и в родном селе. Он рано ощутил тягу к Богу, особенно поощряемую дедом, с которым мальчик исходил все близлежащие и дальние святые места — Задонск, Саровскую пустынь, Киев.
Службу Богу он начинал в Петропавловской Раненбургской пустыни, где был пострижен в рясофор с именем Илария и откуда был изгнан в результате притязаний молодой жены, на которой против желания будущего подвижника женили его родители.
После ухода из пустыни у отца Илариона были годы неимоверных физических и духовных испытаний. Он поселился в Воловом овраге, что в четырех верстах от села Головинщино, в родном для старца Раненбургском уезде. Здесь он сам выкопал несколько пещер, одна из которых, главная молельная, соединялась переходами с остальными. Громадный камень служил ему столом. Здесь он жил и совершал молитвенные правила в течение шести лет.
Молва о подвижнике постепенно разнеслась по всей округе. К нему пошел народ, ища сочувствия в горе, совета в несчастии и молитвы, в которых он никогда и никому не отказывал.
Возрастающая популярность подвижника вызвала неудовольствие полиции, поэтому отец Иларион часто покидал свое уединение и уходил то в Киев, то в Задонск, то в Елец, в котором однажды по наговору одного протоиерея его даже посадили в тюрьму, где он просидел три дня и был выпущен городничим, по чьему приказу пленили святого старца, испугавшегося своего греха. Много бед и лишений, как повествует «Жизнеописание Троекуровского затворника старца Илариона», выпало на долю подвижника, пока он, наконец, не переехал в село Троекурово по приглашению проживавшего там помещика И.И. Раевского. Здесь отец Иларион провел последние 29 лет своей жизни.
В Троекурово и его округе до сих пор живет память о святом старце Иларионе (в народной транскрипции, переданной Замятиным, Ларивоне) и о чудесных событиях и исцелениях, совершаемых по его молитвам. Некоторые из них зафиксированы в «Жизнеописании отца Илариона», где описано, каким чудесным образом излечилась, например, жена елецкого булочника Мария Николаевна Ягунова, страдающая припадками беснования, на голову которой надели шапочку отца Илариона. «Надевают на себя вытертую Ларивонову скуфейку, чтобы в разум войти» [1, 342] и богомольцы из рассказа Замятина «Знамение».
Реальную основу имеет ставший ключевым в событийной канве рассказа случившийся рядом с обителью пожар, о котором до сих пор помнят жители села и который с их слов зафиксирован в «Жизнеописании» святого старца: «В 1871 году, в последнее на сырной неделе воскресенье, в 8 часов вечера, через дорогу от монастыря, загорелась на помещичьем дворе кухня. Порывистый ветер угрожал опасностью монастырским службам, по недостатку средств крытых соломой. А в трех саженях от пожара, на том же дворе, стоял сеновал с соломенною же крышей... Жарко пылало строение... В страхе за себя весь монастырь был на ногах. У всех на устах была молитва с надеждою на помощь Царицы Небесной, особенной в скорбях и нуждах Покровительницы. Подняли св. Ея икону, которую матушка Игуменья сама несла с сестрами к месту пожара. За нею несли и другие иконы.
Лишь только святыня эта принесена была к горевшему зданию, как вдруг ветер утих, и огонь не коснулся ни одного из соседних строений. Жертвою его была одна загоревшаяся кухня» [1].
И пожар, и чудесное его прекращение являются кульминационными событиями в сюжетной структуре рассказа Замятина и играют ведущую роль в создании его нравственно-философского подтекста. Страшный пожар, это знамение, которое требовал от Бога герой, становится образным воплощением «глухо кипящей под порогом сознания подпочвенной, вулканической силы — огня пожирающего», которым снедаем Селиверст. Тема огня — одна из центральных в рассказе — сопутствует образу этого героя, оттеняя мысль об испепеляющей силе пламени неверия, которым «опалена» душа «образованного» Селиверста. Мотив огня развивается крещендо. Заявив себя в «непокойном красном глазе» селиверстовой лампадки, адово пламя в конце рассказа превращается в «воющую огненную стену», угрожающую «старенькой церкви» — символа веры народной. Реальная история малой родины, ее духовная культура были той благодатной почвой, на которой Замятин выстраивал свою образную Вселенную. И отец Иларион, невысокого роста, со впалой грудью, с длинными серебряными волосами, покрывавшими лицо и голову, внешний облик которого зеркально отразился в фигуре маленького, «мохнатого», «согбенного» старца Арсюши, и старая с «замшелыми, темными бревнами» Ларивонова церковь, куда ходил «маливаться» затворник, — это все невыдуманные приметы напряженной духовной, культурной жизни родной Замятину лебедянской округи, органично вошедшие в художественное сознание писателя.
В 1880 году деревянная «Ларивонова церковь» была «за ветхостию ее» разобрана (за четыре года до рождения Замятина), а на ее месте заложили каменный храм в честь святого Дмитрия Салунского. А до этого, еще в XVII веке, она стояла на самом берегу реки Мечи, с северной стороны образованного намного позже Троекуровского монастыря. Остатки каменных столбов и могильные плиты, которые можно было видеть еще в 20—30 годы, свидетельствуют о существовании здесь некогда и храма, и кладбища при нем. В эту церковь и ходил «маливаться» старец Иларион.
По смерти затворника ее разобрали с разрешения епархиального начальства и перенесли на место деревянной часовни, воздвигнутой на могиле старца.
Главной святыней этого храма и до и после перенесения его на новое место была Владимирская икона Божией Матери, перед которой любил молиться старец Иларион, а в рассказе Замятина — Арсюша.
Икона эта почиталась как чудотворная, явленная. В Троекурово и сегодня можно услышать легенды, рассказывающие о том, как чудесно явилась она в дремучем лесу, окружавшем когда-то село, «полесовщику», который, обходя лес, увидел икону под деревом. Икона лежала в воде, струящейся из-под дерева. Смутившись от такой находки, крестьянин в страхе убежал домой. А ночью к нему явилась Богородица, которая устыдила малодушного раба Божия и посоветовала вернуться к источнику, который дан был божьим промыслом всей округе на исцеление, взять икону и, объявив обо всем священнику, поставить ее в церковь, что и исполнил крестьянин.
Позже по приказу Ив. Ив. Раевского с этой иконы был сделан список размером приблизительно шестьдесят на восемьдесят сантиметров, стоявший в резном киоте во вновь отстроенном каменном Дмитриевском храме. Как свидетельствует отец Игнатий, потомственный священник, протоиерей, настоятель Казанского собора в городе Лебедяни, видевший ее (икона сейчас находится в частных руках), она поражает необычайной манерой исполнения. Изображение Богоматери с младенцем было традиционным, оригинальной в этом списке была его цветовая гамма. В ней, в отличие от традиционного иконописного чина, где главенствуют коричнево-желто-охряные тона, преобладают светло-голубые и синие цвета. Богоматерь, покрытая пронзительно синим платом, и весь нежно-голубой фон иконы буквально источают небесную лазурь. Эта необычайно светлая, наполненная воздухом икона, видимо, в детстве произвела сильнейшее впечатление на Евгения Замятина, которого родители брали с собой, очень часто посещая святые места, о чем писатель вспоминал в своих автобиографиях.
Древний, потемневший лик Владимирской Божьей Матери на явленной иконе (ей во времена детства писателя было не менее двухсот лет) и излучающий небесно-голубой свет список с нее соединились впоследствии в воображении художника в едином образе Владычицы Ширьшей Небес, играющем ключевую роль в идейно-философской структуре рассказа «Знамение».
«Икона древняя, явленная — одни глаза громадные, да синий покров над землею, как твердь: Ширьшая Небес» [1, 339]. Ее «всем сердцем любил» старец Арсюша, перед ней «хульно» и «дерзновенно», «в упор, глазами в глаза» [1, 339], молился мятежный Селиверст.
Само название иконы не канонично, его нельзя обнаружить ни в одном справочнике по иконам Богородицы, явленных в различных городах и весях русской земли и зарубежных странах. Определение «Ширьшая Небес» взято Замятиным из акафиста Богородице: «Явилась еси Ширьшая Небес рождшая Зиждителя твое тя Богородицы непрестанно величаем».
Образ Владычицы Ширьшей Небес, то есть той, что выше Всех Небес, связан с центральной для рассказа темой сердечной глубины, заявленной в самом его начале, в пейзажной зарисовке сказочно прекрасного озера, в «зеленой глуби» которого сокрыт некий невидимый центр, ассоциирующийся с сердечной глубиной. Средоточием сердечной глубины, характерной для мира Арсюши и отсутствующей в мире Селиверста, является Владычица Ширьшая Небес, в образе которой сокрыто понимание смысла жизни нашим народом, которое стремится постичь Е.И. Замятин, усваивая духовную культуру родной провинции.
Литература
1. Жизнеописание Троекуровского затворника старца Илариона. — М., 1998. — Приложения. — С. 7.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |