Кончик интриги, сплетаемой вокруг Булгакова, я ухватил в письме Г.Г. Ягоды к В.М. Молотову, в котором зампредседателя ОГПУ предлагал «произвести обыски без арестов у нижепоименованных 8 лиц, и по результатам обыска, о которых Вам будет доложено особо, возбудить следствие, в зависимости от результатов коего выслать, если понадобится, кроме ЛЕЖНЕВА, и еще ряд лиц по следующему списку: Ю.В. Ключников, Ю.Н. Потехин, В.Г. Тан-Богораз, С.А. Адрианов, А.М. Редко, М.В. Устрялов.
Седьмым в списке был Булгаков, по ошибке названный Михаилом Александровичем1.
Этот список заставил меня задуматься.
Если ОГПУ во исполнение решения политбюро насчет окончания заигрывания с эмиграцией было озабочено высылкой утративших свою ценность «сменовеховцев», почему в списке бывших эмигрантов не оказалось А.Н. Толстого или Василевского — Не-Буквы?2 Почему из всех авторов «Накануне» — М. Пришвина, М. Зощенко, Александра Грина, А. Ахматовой, Б. Пильняка, М. Волошина, Вс. Рождественского, К. Чуковского, А. Неверова, С. Городецкого, Е. Дорошевича, М. Кузьмина, — в предложенный Молотову перечень оказался включенным только Булгаков? Неужели все эти уважаемые люди — особенно Анна Ахматова, Михаил Зощенко или Максимилиан Волошин! — успели продемонстрировать властям свою лояльность, и только «безродный пес» Булгаков все еще «брызгал отравленной слюной на рабочий класс и его коммунистические идеалы»?
Чушь какая-то!..
Чем же так насолил храбрым чекистам еще малоизвестный в те дни автор «Собачьего сердца» и «Роковых яиц»? Судя по некоторым тонкостям и нехарактерной для той поры деликатности, активность была вызвана инициативой самих работников НКВД, в частности, Генрихом (Генохом) Ягодой. Неужели на Лубянке вопреки решению ЦК и личному указанию Генерального секретаря нашлись сотрудники, решившие любой ценой сорвать намеченную на октябрь 1926 года премьеру, в которой кое-кто усмотрел потакание «белогвардейскому апофеозу и гимну мещанству»?3
Сверим даты.
7 мая во время работы Булгакова над пьесой «Багровый остров» в его комнате в Обуховском переулке был произведен обыск.
Во время обыска были изъяты машинописные экземпляры «Собачьего сердца», рукописный булгаковский дневник (три тетради), анонимное «Послание евангелисту Демьяну Бедному», пародия на Есенина Веры Инбер, а также загадочная машинопись, названная в описи «Чтение мыслей»?4
Может, для убойного компромата маловато?
Как бы не так!
Гепеушники и за менее серьезные материалы привлекали к ответственности. За стихи, например5.
Интересно, по чьей наводке чекисты решили посетить Булгакова? Молотов не в счет, не та фигура. Он не мог отказать такой серьезной организации, как ОГПУ в официально мотивированном запросе.
Следим дальше...
17 сентября состоялся первый публичный прогон «Дней Турбиных» в присутствии критики и представителей Репертуарного комитета.
На следующий день на заседании коллегии Наркомпроса с участием Реперткома и представителя ОГПУ после бурного обсуждения пьесу Булгакова разрешили к постановке, но только в Художественном театре и только на этот сезон. При этом коллегия по настоянию Реперткома позволила произвести некоторые купюры. Однако вечером следующего дня ОГПУ известило Наркомпрос, что оно запрещает пьесу.
По какой причине ведомство Ягоды встало на дыбы? Кто подсказал отважным чекистам, что выпускать на сцену «булгаковский пасквиль на революцию» ни в коем случае нельзя?
«Дни Турбиных» спас не кто иной, как презираемый автором пьесы Луначарский6, письменно обратившийся к председателю Совета народных комиссаров Рыкову:
«Дорогой Алексей Иванович.
На заседании коллегии Наркомпроса с участием Реперткома, в том числе и ГПУ, решено было разрешить пьесу Булгакова только одному Художественному театру и только на этот сезон... В субботу вечером ГПУ известило Наркомпрос, что оно запрещает пьесу. Необходимо либо рассмотреть этот вопрос в высшей инстанции, либо подтвердить решение коллегии Наркомпроса, ставшее уже известным. Отмена ГПУ решения коллегии... является крайне нежелательной и скандальной».
22 сентября Булгакова вызвали на допрос. На этот же день была назначена фотосъемка участников спектакля. Михаил Афанасьевич (по А. Варламову) явился в театр либо с Лубянки, либо отправился туда из театра, причем в сопровождении оперативного сотрудника Главполитуправления.
С какой целью вызвали?
Припугнуть?..
Из протокола допроса М.А. Булгакова.
22 сентября 1926 года
ОГПУ
Отдел... Секретный к делу...
Протокол допрса
1926 г. сентября месяца 22 дня. Я, Уполн. 5 отд. секр. отдела ОГПУ Гендин допрашивал в качестве обвиняемого (свидетеля) гражданина Булгакова М.А. и на первоначально предложенные вопросы он показал:
«Литературным трудом начал заниматься с осени 1919 г. в гор. Владикавказе, при белых. Писал мелкие рассказы и фельетоны в белой прессе. В своих произведениях я проявлял критическое и неприязненное отношение к Советской России...
На территории белых я находился с августа 1919 г. по февраль 1920 г. Мои симпатии были всецело на стороне белых, на отступление которых я смотрел с ужасом и недоумением. В момент прихода Красной Армии я находился во Владикавказе, будучи болен возвратным тифом. По выздоровлении стал работать с Соввластью...»
Записано с моих слов верно.
М. Булгаков».
А далее следовал своего рода «эпилог», написанный рукой самого допрашиваемого:
«На крестьянские темы я писать не могу потому, что деревню не люблю. Она мне представляется гораздо более кулацкой, нежели это принято думать. Из рабочего быта мне писать трудно, я быт рабочих представляю себе хотя и гораздо лучше, нежели крестьянский, но все-таки знаю его не очень хорошо. Да и интересуюсь я им мало, и вот по какой причине: я занят, я остро интересуюсь бытом интеллигенции русской, люблю ее, считаю хотя и слабым, но очень важным слоем в стране. Судьбы ее мне близки, переживания дороги.
Значит, я могу писать только из жизни интеллигенции в Советской стране. Но склад моего ума сатирический. Из-под пера выходят вещи, которые порою, по-видимому, остро задевают общественно-коммунистические круги.
Я всегда пишу по чистой совести и так, как вижу! Отрицательные явления жизни в Советской стране привлекают мое пристальное внимание, потому что в них я инстинктивно вижу большую пищу для себя (я — сатирик).
22 сентября 1926 г.
Михаил Булгаков»
Что еще надо доблестным чекистам?
Как говорится — я вас любил, чего же боле!.. Трудно понять, почему чекисты не предали гласности признание Булгакова о его сочувствии белым идеям? Стоило только процитировать его слова, что печататься он начал в белой прессе в 1919 году, что «с ужасом и недоумением» следил за наступлением красных и в своих ранних произведениях проявлял критическое и неприязненное отношение к советской власти, как судьба «Турбиных» была бы решена. Пожалуй, даже могущественный Станиславский не смог бы отстоять пьесу.
Однако товарищи с Лубянки в ответ на разрешение Главреперткома смолчали, будто кто-то потребовал не разглашать сказанного, и это грозное оружие против Булгакова не было использовано ни тогда, ни позднее.
Такую щепетильность можно объяснить только вмешательством Воланда или того, кто уже в те годы примерял его маску?
25 сентября запрет был отменен! Репертком, невзирая на позицию ОГПУ, официально разрешил постановку «Дней Турбиных».
* * *
«...Глубокая ночь.
Кремлевский кабинет Сталина.
Вождь за столом.
«...Только и слышишь, Булгапков, или как его — Булгаков!..
Кто такой этот Булгаков?!
Оппозиционеры бузят, в Германии подняла голову контрреволюция, в Китае убивают коммунистов, а в Москве только и разговоров о Булгакове и его «Турбиных». Вопрос до политбюро подняли — зачем ставить белогвардейский апофеоз, зачем потакать контрреволюционерам?..»
Открывает папку, в которой собраны материалы о Булгакове, берет фотографию находящегося в оперативной разработке человека — и на мгновение замирает.
Затем, словно не доверяя глазам, подносит снимок поближе.
— Цис рисхва!7
С фотографии на него смотрит знакомый ему белогвардейский офицер, сумевший выбраться из Батума, ухитрившийся добраться до Москвы и даже пролезть в Главполитпросвет.
Затянувшаяся пауза.
«...Итак, его зовут Булгаков.
Ай, Булгаков — это фамилия, а зовут его Михаил. У нас бы его называли Михако.
Вот кто, оказывается, автор «Собачьего сердца», этого гнусного поклепа на социализм, к сожалению, верно отражающего сегодняшний политический момент.
Ай, Булгаков... могетхан!
Ай, молодец! В Америке его повесть «Роковые яйца» была подана в печати как реальная история, случившаяся в Советской России. Много у нас писателей, чьи домыслы можно принять за реальные события?
Выходит, «Белая гвардия» — это тоже Булгаков?..
М-да!..
Неплохой роман... Нужный роман... Особенно для грузчиков... Один из офицеришек сбежал в Германию, другой собрался на сцену — пусть поет, если голос есть. Пусть грузчики послушают. Третий додумался наконец, что, кроме большевиков, некому защитить Россию.
Разве так не бывает?»
Щелкнул пальцем по фотографии.
«...Разве Булгаков не прав? Луначарский тоже хорош. Мне одно говорит, в Наркомпросе другое, критикам третье...»
Вождь заглянул в одну из справок, вложенных в дело. Таи приводились нелицеприятные высказывания наркома просвещения в адрес Булгакова, опубликованные в «Программе государственных академических театров» (№ 55) — «Ему нравятся сомнительные остроты, которыми обмениваются собутыльники, атмосфера собачьей свадьбы вокруг какой-нибудь рыжей жены приятеля...».
— Ишь ты, «собачья свадьба»!.. Какой знаток! А на политбюро с пеной у рта требовал осадить Пролеткульт и поддержать литературных попутчиков, в том числе и Булгакова! «Если мы встанем на точку зрения товарищей Вардина и Авербаха, если разгромим всех попутчиков, отлучим от литературы здоровые силы, пусть даже еще не до конца воспринявшие наши идеи, мы окажемся в положении кучки завоевателей в чужой стране».
Что ж, политбюро осадило. ЦК осадило. Кстати, с подачи самого Луначарского. С его же подачи разрешили «Дни Турбиных», а ему опять не так. Если послушать нашего барина, мы всеми творческими работниками поразбросаемся. С кем останемся?
С Киршонами?..»
Перелистывает дело.
«...по свидетельству одного из персонажей, в финале спектакля в город под звуки «Интернационала» вступают части Рабоче-крестьянской Красной армии.
Что еще надо?
Чего еще требовать от Булгакова?!
А может, как раз этого им не надо? Новогодних ёлок, разброда и шатания в стане врага, понимания, что только большевики могут отстроить Россию, только они смогут защитить дело Октября во всемирном масштабе. Если так, это политика. Выходит, Булгаков им политически не нужен.
Кто же им нужен?..»
Затягивается, наслаждается дымком.
«...Замятин им нужен. Пильняк им нужен. «Повесть непогашенной луны» им нужна8, а «Дни Турбиных» не нужны.
Булгаков не нужен.
Зачем Радек в компании с Воронским, старым поклонником Троцкого, инструктировали Пильняка насчет смерти Фрунзе? На кого нацеливали?
На партию, на ленинский ЦК?
Решили оболгать ленинский ЦК — вот какая политика! Выходит, наши доблестные оппозиционеры решили раздвинуть рамки «литературной дискуссии»? Решили вынести партийные разногласия на суд общественности. Начали с «Уроков Октября», а закончили клеветой на партию, на ее руководство.
Кто предложил Фрунзе на должность председателя Реввоенсовета?
Сталин предложил.
Когда болезнь обострилась, кого Фрунзе просил о помощи?
Ворошилова просил. Сталина просил.
Кто на заседании Политбюро проголосовал за хирургическую операцию? Зиновьев с Каменевым проголосовали, а теперь спелись с Воронским?..
Кто настаивал, пусть врачи побыстрее сделают операцию?
Фрунзе настаивал, а теперь, выходит, это я толкнул его под нож?
Зачем?!
Фрунзе всегда был на ножах с Троцким. Всю войну был на ножах с Троцким. Зачем Сталину ликвидировать врага своего врага?
Решили убить двух зайцев? Поднять на щит Пильняка и затравить Булгакова?..
Не вийдет!»
Нахлынувшее истаяло.
Мне стало тоскливо. Пугало неизбежное в этом случае будущее авторство.
Хотелось выть, а вот обращаться за помощью к Рылееву не хотелось. Мало того, что связь с этим тоталитарным огрызком могла сгубить меня, его энкавэдэшные приемчики казались мне отвратительными. Все в один голос твердят — Булгаков и Маяковский находились на противоположных полюсах общественного спектра, а этот утверждает, что в бильярд с подонками не играют, да еще факты приводит.
Странная, если не сказать больше, позиция...
Кому они нужны, твои факты!..
Как было бы замечательно спрятать голову в песок и постоять в таком положении недельку-другую. Желательно на пляже...
Под жарким турецким солнцем...
Лежа...
От безнадежности я принялся пролистывать материалы в рылеевских папках. В глаза бросилась привычное и как всегда бодрящее название: «Протокол». Фамилия была смазана и читалась с трудом. То ли Лиходрынов, то ли Лихоблудов...
Когда до меня дошло, чьи показания попали ко мне в руки, я завыл.
Так, затюрлюкал от тоски и страха прикоснуться к истине.
* * *
...1930 г. сентября месяца пятого дня.
ОГПУ
Отдел... секретный к делу...
Фамилия — Лиходеев... имя, отчество — Степан Богданович. (Он же Гарася Педулаев, Степан Бомбеев.)
...это Лиходеев-то «богом данный»? Юморист все-таки этот Гаков...
Возраст (год рождения) — 1895, сын мещанина...
Должность — Московский Художественный театр, завхоз. Холост... Политику ЦК разделяю всей душой. Во время Октябрьской революции 17 г. всем сердцем поддерживал установление Советской власти... Член партии с 1920 г.
Судимостей не имею...
Показания по существу дела:
Следователь: Перед самым отлетом в Ялту...
Лиходеев: Прошу отметить в протоколе — «по независящим от меня обстоятельствам».
Следователь: Меньше пить надо. И предупреждаю — нельзя перебивать следователя, ведущего допрос...
Лиходеев: Помилуй Бог... это я так, к слову. Гражданин следователь, можно стаканчик воды?..
Следователь: Наливайте.
Лиходеев (жадно сглотнув воду): Я и не думал перебивать, но истины ради хочу заметить, что насчет перемещения в Ялту со мной никто не советовался, стало быть, этот произвол в отношении меня требую признать незаконным...
Следователь: Помолчите, Лиходеев. Больше предупреждать не буду...
Лиходеев: Можно еще стаканчик?..
Следователь: Что это на вас жажда напала? Опять небось мешали водку с портвейном?
Лиходеев (с той же стремительностью выпивает стакан): Да упаси Боже!! К слову пришлось, гражданин следователь. Не успел изжить... Не обращайте внимания...
Следователь: Короче, что вы можете показать по поводу разговора, который вы вели двадцать четвертого апреля сего года с председателем писательского союза, гражданином Берлиозом?
Лиходеев (насторожившись): Это с каким Берлиозом?
Следователь: С председателем Союза пролетарских писателей. С вашим соседом по квартире.
Лиходеев: Ах, с Михаилом Александровичем? Так он вроде... того.
Следователь: Что того?..
Лиходеев: Не того?.. Он вроде под трамвай угодил?
Следователь: Именно так. Вы не увиливайте! О чем вы с ним беседовали накануне сборища оппортунистов в Театре Варьете, на котором небезызвестный вам господин Воланд показывал разные контрреволюционные фокусы вплоть до отделения головы совгражданина Бенгальского от туловища. На чью голову он намекал? И денежки эти фальшивые, которые с потолка падали, на какие цели предназначались?
Лиходеев: О чем вы говорите, господин... извиняюсь, гражданин следователь?! Какие деньги. Меня же там не было!!!
Следователь: Правильно. Вы предусмотрительно устроили себе отлучку. Изрядно перебрали, и самолетом в Ялту! Мол, я не я и лошадь не моя. Не выйдет, гражданин Лиходеев. Вы как член партии, должны были бы помочь органам выявить преступников, которые на потеху мещанской публике позволяют себе резать совгражданам головы, а потом якобы приставлять их обратно. Думаете все шито-крыто? Повторяю вопрос — о чем вы совещались с Берлиозом накануне митинга оппозиции в театре Варьете?
Лиходеев: Теперь не упомню. Сколько лет прошло?!
Следователь: А ваша домработница Груня помнит. Она все помнит — и как вы ее в магазин за портвейном посылали — это после водки! — и как ругались матерно. Она ведь не сразу ушла, а как сознательная совгражданка поинтересовалась, что вы там о Булгакове говорили?
Лиходеев (вскипая): Врет она все!! Я давно уже водку с портвейном не мешаю! С того самого дня... А в адрес Булгакова говорили. Подтверждаю. В адрес Булгакова и матерились. Берлиоз настаивал, его пьеска, мол, это подкоп под идеалы революции, а ее постановка на сцене МХАТа — это провокация со стороны мещанства и контрреволюции. Я сам пьесы не смотрел, но осуждаю... Решительно осуждаю... Обеими руками... Можно еще стаканчик?
Следователь: Пейте. Вы и так уже весь графин выхлебали.
Лиходеев: Стараюсь привести нервы в чувство. (Пьет.) А так осуждаю. Всей душой... Как член партии и вообще...
Следователь: Что вообще?..
Лиходеев: Ну, вообще... Одним словом, Михаил Александрович настаивал, будто эти «Турбины» кое-кому просто так не пройдут. Есть люди, которые готовы положить конец этому апофеозу белогвардейщины и гимну контрреволюции.
Следователь: Кого имел в виду Берлиоз? Называл какие-нибудь фамилии?
Лиходеев задумался, потом решительно рубанул воздух ребром ладони.
Лиходеев: Да, гражданин следователь.
Следователь: Что да?
Лиходеев: Я от всей души...
Следователь: Долго вы мне будете голову морочить?
Лиходеев: Готов исполнить долг честного партийца. Он назвал Зиновьева, Каменева...
Следователь: Кого еще?
Лиходеев: Троцкого. Правда, Троцкого только упрекал. По словам Берлиоза, Зиновьев и Каменев тоже очень упрекали Льва Давыдыча. Мол, зря ты, Лев Давыдыч, с нами ругался. Только время тратил. Тебе надо было сразу лупить по Сталину, а уж мы бы подсобили. Мол, как же ты сразу не разглядел, что вся загвоздка в Сталине. Вот кому следует голову отрезать...9 Это не я, это Берлиоз так говорил. Этот грузин якобы всех зажал, а балаболка Бухарин так и поет под его дудку. Зря поет. Наступит момент, он и Бухарина в бараний рог скрутит. Я подчеркиваю — это слова Берлиоза, я только слушал, но изредка поддакивал. Чтобы вызвать его на откровенность.
Следователь: Вызвали?
Лиходеев: А как же!! Он столько всего наговорил, что если бы не трамвай, то можно сразу в Соловки. Я мо-о-олчать не собираюсь. Я всем сердцем... Не на такого напали. Я бы сразу сообщил куда следует. Обеими руками...
Следователь: Что ж не сообщили?
Лиходеев: Не успел, гражданин следователь. Был перенесен нечистой силой аж за тысячу верст от Москвы в приморский город Ялту, а оттуда не докричишься.
Следователь: Что еще Берлиоз рассказывал о замыслах оппозиционеров.
Лиходеев (схватившись за голову): Он такое рассказывал! Он такое рассказывал!! Он сказал: «Необходимо ударить и крепко ударить по «Турбиным». Он сказал — «...это самое реакционное произведение сегодняшнего момента. Это демагогическое заигрывание с несознательными элементами. Это подкоп под революцию! Этого никак нельзя допустить».
Следователь: Вы смотрели спектакль?
Лиходеев: Ни в коем случае!!!
Следователь: Как же вы не смотрели, когда работаете завхозом во МХАТе?!
Лиходеев: Вот так и не смотрел! Контрамарки доставал, этого не отрицаю, а смотреть не смотрел.
Следователь: Какие произведения Булгакова вы читали?
Лиходеев: Никаких не читал, гражданин следователь. Не считаю возможным пачкать руки об эту реакционную стряпню.
Следователь: В чем заключается их реакционность?
Лиходеев: Основной идеей Булгакова является неверие в сознательные силы пролетариата.
Следователь: Какие силы?
Лиходеев: Сознательные.
Следователь: Вероятно, вы имели в виду «созидательные»... Ладно. Скажите, Лиходеев, о своем мнении вы как директор театра «Варьете» сообщали в соответствующие органы?
Лиходеев: О реакционном содержании произведений Булгакова никуда не сообщал, потому что считал это не мое дело.
Следователь: Но вы обсуждали пьесу Булгакова при встречах с друзьями, на партсобраниях?
Лиходеев: Я сейчас точно не помню, но отношение товарищей по партии к Булгакову, особенно к его пьеске, было резко отрицательным.
Следователь: Не могли бы вы назвать имена этих товарищей?
Лиходеев: Ах, я сейчас не помню!
Следователь: Я могу напомнить. Это были известные оппозиционеры: Мамонов, Шпигельгрыз, Хлудов, братья Кальсонеры...
Лиходеев (вскипая): Гражданин следователь, столько лет прошло, я уже давно порвал с этим троцкистским отребьем и не за страх, а за совесть всей душой служу советской власти!..
Следователь: Нам известно, как вы служите. Кто соблазнил артистку Демичеву? Кто устраивал кутежи в Мытищах? На чьи деньги вы устраивали эти попойки?
Лиходеев: Исключительно на свои, всем сердцем клянусь... Все ревизии не выявили у меня никаких недостач, а если кто-то решил оклеветать меня, вы ему не верьте.
Следователь: А как быть с признанием билетерши Фроськиной, что «скоро все переменится». Мол, у вас есть могущественные друзья, и не пройдет месяца, как вы станете директором МХАТа, «а ты, Лиза, выйдешь на сцену в спектакле «Дни Турбиных» в главной роли».
Лиходеев: Мало ли чего не брякнешь сгоряча. Эта Фроськи-на такая упрямая, все грезила о сцене. Ну, вы сами понимаете...
Следователь: Я понимаю, но вы при этом назвали именно «Дни Турбиных» в то время, как в репертуаре были и другие спектакли. Например, «Дядюшкин сон» Достоевского, «Закат» Бабеля или «Унтиловск» Леонова. Здесь явное противоречие: либо «Дни Турбиных» — подкоп под идеалы революции, либо вы не искренни с партией.
Лиходеев: Мало ли что может наболтать какая-то билетерша!
Следователь: Разве только билетерша, гражданин Лиходеев! У меня есть показания других свидетельниц, которым вы обещали роли и в присутствии которых подтвердили высокую оценку пьесы Булгакова. Я могу их зачитать?
Лиходеев (перепугавшись): Не надо!
Следователь: Отчего же. Я зачитаю...
На этом месте страница была аккуратно, по сгибу оторвана...
Делать было нечего.
Я позвонил Рылееву.
Примечания
1. Варламов А. Михаил Булгаков. ЖЗЛ. Часть II. Глава 2 «Лучший строй в стране». М., 2008.
2. Василевский Илья Маркович (Не-Буква) (1883—1938) — известный петербургский журналист, первый муж Л.Е. Белозерской. Эмигрировал вместе с женой в 1920 году. Вернулся в 1923 году.
3. Именно так — потакание «гимну...» — Примеч. соавт.
4. См.: Соколов Б. Загадки творчества. М.: Вагриус, 2008. С. 477.
5. Через две недели после обыска у Булгакова следователь С.Г. Гендин вызвал на допрос самодеятельного поэта Николая Горбачева, который признался в авторстве «Послание евангелисту Демьяну» и был наказан тремя годами ссылки в Сибирь.
6. Анатолий Васильевич Луначарский (1875—1933) — общественный и политический деятель, драматург, переводчик, публицист, критик, искусствовед. Активный участник революции 1905—1907 годов и Октябрьской революции 1917 года. С октября 1917 года по сентябрь 1929-го — первый нарком просвещения.
7. Черт побери! (груз.)
8. Повесть Б. Пильняка была опубликована в пятом номере журнала «Новый мир» за 1926 год, спустя семь месяцев после смерти М. Фрунзе, в момент самой активной работы МХАТа над «Днями Турбиных». По признанию автора, в декабре 1925 года редактор журнала «Красная новь» А. Воронский имел с ним приватную беседу, во время которой поведал о слухах, связанных с обстоятельствами смерти Фрунзе. Из повести однозначно вытекает, будто сорокалетний главный герой во время операции на сердце был зарезан хирургами по указанию свыше — точнее, по указанию И. Сталина. В продаже номер журнала был дня два, его сразу изъяли.
9. Один из видных троцкистов, И. Смирнов, в беседе с Троцким сказал, что Сталин — это «совсем серый и ничтожный человек», Л.Б. Каменев считал Сталина «вождем уездного масштаба», а Троцкий называл Сталина «самой выдающейся посредственностью», тем самым подтверждая репутацию краснобая, который ради «красного словца не пожалеет родного отца». «Посредственность» — и «выдающаяся»!
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |