Газетная травля

О газетной травле Мастера в романе говорится следующее: «Однажды герой развернул газету и увидел в ней статью критика Аримана, которая называлась "Вылазка врага" и где Ариман предупреждал всех и каждого, что он, то есть наш герой, сделал попытку протащить в печать апологию Иисуса Христа. <...> Через день в другой газете за подписью Мстислава Лавровича обнаружилась другая статья, где автор ее предлагал ударить, и крепко ударить, по пилатчине и тому богомазу, который вздумал протащить (опять это проклятое слово!) ее в печать.

Остолбенев от этого неслыханного слова "пилатчина", я развернул третью газету. Здесь было две статьи: одна — Латунского, а другая — подписанная буквами "М.З." Уверяю вас, что произведения Аримана и Лавровича могли считаться шуткою по сравнению с написанным Латунским. Достаточно вам сказать, что называлась статья Латунского "Воинствующий старообрядец"».

Тема газетной травли — близкая и больная для самого автора романа. Сведения о травле Булгакова в прессе (а также в публичных выступлениях, на диспутах, в литературных пародиях и реминисценциях) можно найти во многих статьях Путеводителя (см., в частности, «Ариман», «Барон Май-гель», «Двубратский», «Лаврович», «Латунский», «Маяковский», «Рюхин»).

Выражения типа «ударить, и крепко ударить, по пилатчине и тому богомазу, который вздумал протащить <...> ее в печать» применялись и к самому писателю. Так, в альбоме вырезок газетных и журнальных отзывов о его творчестве, собранных Булгаковым, есть рецензия «Бег назад должен быть приостановлен» критика И. Бачелиса («Комсомольская правда» от 23 октября 1928 г.), который называет пьесу «Бег» «иконой белогвардейских великомучеников», «написанной посредственным богомазом».

Вырезки из газет, помещенные Булгаковым в альбом «ругательных статей»

Об этом альбоме говорится в мемуарах второй жены Булгакова Л. Белозерской: «Вспоминаю, как постепенно распухал альбом вырезок с разносными отзывами и как постепенно истощалось стоическое к ним отношение со стороны Михаила Афанасьевича, а попутно истощалась и нервная система писателя: он становился раздражительней, подозрительней, стал плохо спать, начал дергать плечом и головой (нервный тик).

Надо только удивляться, что творческий запал (видно, были большие его запасы у писателя Булгакова!) не иссяк от этих непрерывных грубо ругательных статей. Я бы рада сказать критических статей, да не могу — язык не поворачивается».

Со времени публикации «Белой гвардии» Булгаков собрал 320 отзывов о себе, помещенных в газетах и журналах. Сами заголовки этих публикаций звучат как политические доносы: «Долой белую гвардию!», «Ударим по булгаковщине» (ср. «ударим по пилатчине»), «Классовый враг на сцене», «Разоружим классового врага в театре, кино и литературе», «Театр освобождается от пьес Булгакова».

Некоторые из них, особенно оскорбительные, Булгаков приводит в письме к Правительству СССР от 28 марта 1930 г. (оскорбительные слова, набранные прописными буквами, выделены были так самим Булгаковым).

Газетные публикации, посвященные М. Булгакову. Коллаж

«Писали так: "...МИШКА Булгаков, кум мой, ТОЖЕ, ИЗВИНИТЕ ЗА ВЫРАЖЕНИЕ, ПИСАТЕЛЬ, В ЗАЛЕЖАЛОМ МУСОРЕ шарит... Что это, спрашиваю, братишечка, МУРЛО у тебя... Я человек деликатный, возьми да и ХРЯСТНИ ЕГО ТАЗОМ ПО ЗАТЫЛКУ... Обывателю мы без Турбиных, вроде как БЮСТГАЛЬТЕР СОБАКЕ без нужды... нашелся СУКИН СЫН, НАШЕЛСЯ ТУРБИН, ЧТОБ ЕМУ НИ СБОРОВ, НИ УСПЕХА"...» («Жизнь искусства», № 4, 1927 г.).

Друг Булгакова С. Ермолинский описывает ситуацию, когда Булгаков столкнулся со своими критиками лицом к лицу: «В первый раз я увидел его в конце 1927 или в начале 1928 года (точно не помню) на диспуте: "Любовь Яровая" — "Дни Турбиных". Тогда часто противопоставляли эти пьесы: первую — как положительный пример революционного спектакля, вторую — как враждебную вылазку. Диспут происходил в Театре Мейерхольда. <...>

На диспуте, о котором я рассказываю, одним из основных докладчиков был критик Орлинский, особенно крикливо выступавший против "Дней Турбиных". Он без обиняков обзывал автора внутренним эмигрантом и обвинял его в сочувствии белой гвардии. Я не могу восстановить отповеди Булгакова, но помню, как на сцене появился светловолосый человек, с любопытством вглядывающийся в своего противника, которого увидел впервые, — торжествующего, победоносного. Пряча возбуждение и нервность, Булгаков старался говорить как можно спокойнее, но это ему удавалось с трудом.

— А! Вот вы какой! Наконец-то я вас вижу! — восклицал он. — Скажите мне, почему я должен слушать про себя и про свою пьесу черт знает что и нигде не могу ответить вам!

Он бился, как в ловушке, прекрасно понимая, что суждения Орлинского, как и всех его соратников, озлобленно-примитивны, что от него, Булгакова, требуют, чтобы он изобразил белых офицеров, как сплошных негодяев, истязающих своих денщиков. (Денщиков уже не было! И вы, Орлинский, представления не имеете, что происходило в Киеве тогда — при немцах, при Скоропадском, при Петлюре! — уже кричал Булгаков.) Это было трудное для него выступление. Не знаю, готовился ли он к нему, или вышел на сцену внезапно, не выдержав. В зале царило молчание. У меня осталось впечатление, что настроены к нему были враждебно. На диспутах в Театре Мейерхольда преобладала "левая" молодежь, нападающая на МХАТ, обожавшая Мейерхольда. В этой аудитории он не мог "пройти"» (Ермолинский. Из записей разных лет. С. 438).