Евангелие сообщает, что смерть Иисуса Христа сопровождалась грозными природными явлениями — наступлением тьмы и землетрясением (Мф. 27: 45—51; Мк. 15: 33—38; Лк. 23: 44—46). Булгаков, видимо, размышлял о возможности затмения в полнолуние: сохранилась его выписка из Штрауса на эту тему: «Причиною тьмы, которую один Лука определяет более точным образом, как затмение солнца, не могло быть естественное затмение: в то время было пасхальное полнолуние. <...> (Штраус «Жизнь Иисуса», т. II, стр. 250)». Вероятно, поэтому как причину наступления тьмы он вводит мотив грозы, о которой не упоминается в Евангелии.
Образ «страшной тучи» и грозы как предвестников «мировых катастроф» и наступления Судного дня проходит и через ершалаимские, и через московские главы.
В Ершалаиме: «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды... Пропал Ершалаим — великий город, как будто не существовал на свете. Все пожрала тьма, напугавшая все живое в Ершалаиме и его окрестностях. Страшную тучу принесло со стороны моря к концу дня, четырнадцатого дня весеннего месяца нисана.
Она уже навалилась своим брюхом на Лысый Череп, где палачи поспешно кололи казнимых, она навалилась на храм в Ершалаиме, сползла дымными потоками с холма его и залила Нижний Город. Она вливалась в окошки и гнала с кривых улиц людей в дома. Она не спешила отдавать свою влагу и отдавала только свет. Лишь только дымное черное варево распарывал огонь, из кромешной тьмы взлетала вверх великая глыба храма со сверкающим чешуйчатым покровом. Но он угасал во мгновение, и храм погружался в темную бездну. Несколько раз он вырастал из нее и опять проваливался, и каждый раз этот провал сопровождался грохотом катастрофы.
Другие трепетные мерцания вызывали из бездны противостоящий храму на западном холме дворец Ирода Великого, и страшные безглазые золотые статуи взлетали к черному небу, простирая к нему руки. Но опять прятался небесный огонь, и тяжелые удары грома загоняли золотых идолов во тьму.
Ливень хлынул неожиданно, и тогда гроза перешла в ураган. В том самом месте, где около полудня, близ мраморной скамьи в саду, беседовали прокуратор и первосвященник, с ударом, похожим на пушечный, переломило кипарис. Вместе с водяною пылью и градом на балкон под колонны несло сорванные розы, листья магнолий, маленькие сучья и песок. Ураган терзал сад».
Константин Юон. Хаос. Из цикла «Сотворение мира». 1910
В Москве та же примерно картина складывается из нескольких разрозненных фрагментов:
«...Над Москвой низко ползет желтобрюхая грозовая туча». «Солнце исчезло. <...> Поглотив его, по небу с запада поднималась грозно и неуклонно грозовая туча. Края ее уже вскипали белой пеной, черное дымное брюхо отсвечивало желтым. Туча ворчала, и из нее, время от времени, вываливались огненные нити». «В саду ветер дунул в лицо администратору и засыпал ему глаза песком, как бы преграждая путь, как бы предостерегая. Хлопнула во втором этаже рама так, что чуть не вылетели стекла, в вершинах кленов и лип тревожно прошумело. Потемнело и посвежело. Администратор протер глаза и увидел, что над Москвой низко ползет желтобрюхая грозовая туча. Вдали густо заворчало <...>. Гроза бушевала с полной силой. Вода с грохотом и воем низвергалась в канализационные отверстия, всюду пузырилось, вздувались волны, с крыш хлестало мимо труб, из подворотней бежали пенные потоки. Все живое смылось с Садовой...» «— Сейчас придет гроза, последняя гроза, она завершит все, что еще должно быть завершено. <...> Черная туча поднялась на западе и до половины отрезала солнце. Потом она закрыла его целиком, <...> стало темно. Эта тьма, пришедшая с запада, накрыла громадный город. Исчезли мосты, дворцы. Все пропало, как будто этого никогда не было на свете. Через все небо пробежала одна огненная нить. Потом город потряс удар, и началась гроза».
Две страшные грозы, описанные почти в одних и тех же словах, сопровождают две мировые катастрофы («Но не столь страшен палач, сколько неестественное освещение во сне, происходящее от какой-то тучи, которая кипит и наваливается на землю, как это бывает только во время мировых катастроф») — трагическую казнь Иешуа Га-Ноцри, проповедь которого могла бы спасти все человечество, и нравственную гибель сломленного Мастера, напомнившего людям правду о Га-Ноцри, его учении и судьбе.
Между этими двумя катастрофами заключена двухтысячелетняя история европейско-христианской цивилизации, которая оказалась несостоятельной и обреченной, подлежащей последнему, Страшному суду.
Представляется убедительным предположение Э. Безносова, что образ «желтобрюхой тучи» навеян описанием страшной тучи в повести И.С. Тургенева «Призраки» (1863, опубл. 1864): «Я обернул голову в сторону, куда указывала мне трепещущая рука, — и увидал нечто... нечто действительно страшное. Это нечто было тем страшнее, что не имело определенного образа. Что-то тяжелое, мрачное, изжелта-черное, пестрое, как брюхо ящерицы, — не туча и не дым, медленно, змеиным движением, двигалось над землей. Мерное, широкое колебание сверху вниз и снизу вверх, колебание, напоминающее зловещий размах крыльев хищной птицы, когда она ищет свою добычу; по временам неизъяснимо противное приникание к земле, — паук так приникает к пойманной мухе... Кто ты, что ты, грозная масса? Под ее влиянием — я это видел, я это чувствовал — все уничтожалось, все немело... Гнилым, тлетворным холодком несло от нее — от этого холодка тошнило на сердце и в глазах темнело и волосы вставали дыбом. Это сила шла; та сила, которой нет сопротивления, которой все подвластно, которая без зрения, без образа, без смысла — все видит, все знает, и как хищная птица выбирает свои жертвы, как змея их давит и лижет своим мерзлым жалом...»
В «Белой гвардии» аналогом мотива «грозы и тучи» является сквозной мотив «метели».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |