Пушкин

Одним из предшественников Булгакова в обращении к античной теме и сопоставлении кризисных моментов древней и современной цивилизации был Пушкин. Пушкин, вероятно, увидел сходство между кризисом античного мира и кризисом европейско-христианской цивилизации, эпохой рождения христианства и эпохой социальных революций, уже бушевавших в Европе и ощутимо угрожавших России (о чем спустя некоторое время заговорили многие — от Герцена («С того берега») до А. Блока («Катилина. Страница из истории мировой революции») и Анри Барбюса («Иисус против Христа»).

Еще осенью 1824 г., занявшись историей, чтобы постичь современность, Пушкин заинтересовался «египетским анекдотом» — будто Клеопатра назначала жизнь как плату за свою любовь.

Этой темы Пушкин не оставлял до конца своего творческого пути, она расширялась и обогащалась, а в середине 1830-х годов Пушкин соединил эту античную тему с современностью и в неоконченной повести «Мы проводили вечер на даче...» (1835) задумал разыграть условия Клеопатры на бытовом материале жизни русского светского общества (см.: Лесскис. Религия и нравственность... С. 112—122).

От Клеопатры Пушкин переходит к главной теме античного кризиса — он задумывает написать трагедию об Иисусе Христе. Причем П.В. Анненков допускал, что трагедия даже была написана или «изложена вчерне», а потом «истреблена» или «затеряна» (Анненков. Материалы для биографии Александра Сергеевича Пушкина. С. 284), а Ю.М. Лотман довольно убедительно предположил, что Пушкин намеревался изобразить последний день земной жизни Иисуса Христа, то есть как раз день суда и казни — «четырнадцатого числа весеннего месяца нисана», — которым открывается античный роман у Булгакова (Лотман. Опыт реконструкции пушкинского сюжета об Иисусе. С. 15—27).

Автопортрет Пушкина

Но не только интерес к кризисным моментам древнего и современного мира сближает Булгакова с Пушкиным. Уже в «Белой гвардии» ощутимо сильнейшее влияние Пушкина (символика «метели», заданная пушкинским эпиграфом и проходящая через весь роман, интерпретация русской революции как Смуты, вера народа в самозванцев и равнодушие предводителей Смуты к народным интересам, бесплодность Смуты и ее кровавый, уголовный дух).

Пушкинская тема проходит через весь путь Булгакова — от диспутов в защиту Пушкина в первые дни советской власти во Владикавказе до пьесы «Последние дни», увидевшей сцену уже после смерти Булгакова. Та вера в несостоятельность зла как средства борьбы со злом (то есть отрицание демонической доктрины, лежащей в основе революции и провозглашенного ею террора), та приверженность любви и добру, которые сильнее всего выразились в «Мастере и Маргарите», тоже роднят творчество Булгакова с Пушкиным, провозгласившим задачей художника «пробуждать» в людях «чувства добрые».

Празднование Пушкинского юбилея в 1937 г.

Упоминания Пушкина и его произведений или цитат из них («Скупой рыцарь», «Евгений Онегин», «Зимний вечер», «Пиковая дама», «Череп», «Борис Годунов», «Медный всадник») не раз встречаются на страницах романа, хотя и уступают по числу и значимости пушкинским реминисценциям в «Белой гвардии».

В 1937 г., когда террор достиг, казалось, апогея, с необыкновенной пышностью и размахом были организованы торжества по поводу, вообще-то говоря, траурной даты — столетия со дня гибели Пушкина. Пушкин, которого до того официально оценивали как «идеолога капитализирующегося среднепоместного дворянства» (в свое время, во Владикавказе, Булгаков пострадал за то, что защищал классово чуждого пролетариату писателя), теперь был официально объявлен «народным русским поэтом». Празднества слились с кровавыми расправами, и Булгаков передал эту черту времени, оформив камеру пыток в сцене допроса валютчиков под пушкинский спектакль.

См. также статью «Маяковский».