Пространство

При поверхностном чтении романа может показаться, что в нем два противопоставленных пространства — древнего и современного города, — разделенные веками. Однако в «романе-мифе» (см. статью «Жанр»), где всё во всём, эти два пространства оказываются взаимопроницаемы. Причем важнейшим и реалистически воссозданным является московское пространство. Пространство ершалаимское — «воображаемое», но не по невежеству или невниманию автора, — такова была его задумка.

«...Автор совершенно отчетливо указывает в черновых тетрадях романа: "воображаемый" (!) Ершалаим и для верности дважды подчеркивает эту подсказку. Напрасным будет поиск реально существовавшего Иерусалима в приметах описанного в романе города. При внешней схожести, необходимой для оформления стилизованного под старину пространства, двойник Ершалаима угадывается в совершенно другой эпохе» (Бобров. «Мастер и Маргарита»: Ершалаим и/или Москва. С. 47).

Обращение к ранним редакциям подтверждает это предположение. Там древнее и современное пространство постоянно пересекалось и даже совмещалось. (См. подробнее статью «История создания и публикации».) Причем возникало даже три пространства в одной сцене — ершалаимское, московское, относящееся ко времени допетровской Руси, и современное московское: «Трамвай проехал по Бронной. На задней площадке стоял Пилат, в плаще и сандальях, держал в руках портфель.

"Симпатяга этот Пилат, — подумал Иванушка, — псевдоним Варлама Собакина..."

Иванушка заломил картузик на затылок, выпустил / рубаху /, как сапожками топнул, двинул меха баяна, вздохнул семисотрублевый баян и грянул:

Как поехал наш Пилат
На работу в Наркомат.
Ты-гар-га, маты-гарга!

— Гражданин! Петь под пальмами не полагается. Не для того сажали их.

— В самом деле. Не видал я пальм, что ли, — сказал Иван. — Да ну их к лысому бесу. Мне бы у Василия Блаженного на паперти сидеть...

И точно учинился Иван на паперти. И сидел Иванушка, погромыхивая веригами, а из храма выходил страшный грешный человек: исполу — царь, исполу — монах. В трясущейся руке держал посох, острым концом его раздирал плиты. Били колокола. Таяло.

— Студные дела твои, царь, — сурово сказал ему Иванушка, — лют и бесчеловечен, пьешь губительные обещанные дьяволом чаши, вселукавый мних. Ну, а дай мне денежку, царь Иванушка, помолюсь ужо за тебя.

Отвечал ему царь, заплакавши:

— По что пужаешь царя, Иванушка. На тебе денежку, Иванушка-верижник, Божий человек, помолись за меня!

И звякнули медяки в деревянной чашке.

Завертелось все в голове у Иванушки, и ушел под землю Василий Блаженный. Очнулся Иван на траве в сумерках на Патриарших Прудах, и пропали пальмы, а на месте их беспокойные коммуны уже липы посадили» (Великий канцлер. С. 241—242).