Понтий Пилат

Римский наместник в Иудее (26—36), принадлежал к сословию всадников; его имя (Pontius Pilatus), возможно, родственно латинскому слову pilum («копье»), отсюда булгаковское определение: «всадник с золотым копьем». Другое определение — «сын короля-звездочета и дочери мельника, красавицы Пилы» — восходит к средневековой немецкой легенде: «В Майнце жил король Ат, который умел читать судьбу людей по звездам. Будучи однажды на охоте, он прочел по звездам, что если в этот час от него зачнет женщина, то родится ребенок, который станет могущественным и прославится. Так как король находился слишком далеко от Майнца, чтобы послать за супругой, он приказал выбрать для него какую-нибудь девушку по соседству. Случилось так, что ею стала прекрасная дочь мельника Пила. Она и родила Пилата».

Эта легенда изложена в книге немецкого историка Густава Адольфа Мюллера «Понтий Пилат, пятый прокуратор Иудеи и судья Иисуса из Назарета» (1888), с которой, по мнению И.Л. Галинской, был знаком Булгаков (см.: Галинская. Загадки известных книг. С. 73).

В романе есть смутный намек и на легенду, согласно которой Пилат утопился («Пропал отягощенный розами куст, пропали кипарисы, окаймляющие террасу, и гранатовое дерево, и белая статуя в зелени, да и сама зелень. Поплыла вместо этого всего какая-то багровая гуща, в ней закачались водоросли и двинулись куда-то, а вместе с ними двинулся и сам Пилат»). В связи с этой версией Мюллер излагает швейцарскую легенду, по которой самоубийца Пилат утопился в горном озере и после смерти не знает покоя, а в Страстную пятницу дьявол извлекает его со дна, поднимает на окружающие озеро скалистые горы и пытается смыть с него пятна позора. Сопоставление с этой легендой проясняет некоторые детали финального эпизода, связанного с Пилатом: «Внизу появлялись и стали отблескивать валуны, а между ними зачернели провалы, в которые не проникал свет луны. <...> Маргарита скоро разглядела в пустынной местности кресло и в нем белую фигуру сидящего человека. <...> У ног сидящего валяются черепки разбитого кувшина и простирается невысыхающая черно-красная лужа».

Работая над образом Пилата, Булгаков использовал разнообразную литературу — богословскую, историческую и художественную.

Начнем с отталкивания: булгаковский Пилат резко противопоставлен Пилату из рассказа Анатоля Франса «Прокуратор Иудеи» (напомним, что рассказ завершается словами постаревшего прокуратора: «Иисус? Назарей? Не помню»). Знакомство Булгакова с произведением Франса не вызывает сомнений — из него были взяты кое-какие бытовые детали; в библиотеке Булгакова было собрание сочинений французского романиста.

Наибольшее влияние как в отборе материала, так и в трактовке психологии Пилата оказали на Булгакова книги Э. Ренана «Жизнь Иисуса» и Ф. У Фаррара «Жизнь Иисуса Христа». Оба эти автора пишут о жестокости Пилата, о его ненависти к иудеям, отвращении к фанатизму, о попытках провести в Иерусалиме водопровод, о столкновении с иудейским духовенством и жителями Иерусалима из-за римских значков и щитов, на которых было изображение человека, что противоречило догмам иудейского вероисповедания, об уважении Пилата к законам и т. п. Все эти детали отразились в романе.

О желании Пилата оправдать Иисуса помимо канонических Евангелий подробно рассказывается в апокрифическом Евангелии от Никодима, с которым Булгаков был, по-видимому, хорошо знаком.

Евангелист Матфей сообщает, что Пилат, желая подчеркнуть свое несогласие с обвинением, совершил омовение рук («взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы» — Мф. 27:24). Это был иудейский обряд, предписанный во Второзаконии, символизирующий непричастность к крови убитого. Римлянину Пилату обряд этот был чужд, и чуткий к историческим подробностям Булгаков заменил его простым жестом, напоминающим омовение («руки потер, как бы обмывая их»).

Иисус перед Пилатом. Роспись в трансепте Владимирского собора (Киев)

Финальная сцена с Пилатом, одиноко сидящим на горе близ Люцерна, носящей его имя, и потирающим руки, восходит к упомянутой выше швейцарской легенде, которая приводится (хотя и не так подробно) не только у Мюллера, но и в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона.

Стремясь подчеркнуть одиночество Пилата, еще более усиленное образом собаки, единственного существа, к которому привязан Пилат, Булгаков убрал упоминание о жене прокуратора (о ней упоминается в Евангелии от Матфея (27: 19): «жена его послала ему сказать: не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него»), о которой говорилось в ранних редакциях: «Пахнет маслом от головы моего секретаря, — думал прокуратор, — я удивляюсь, как моя жена может терпеть при себе такого вульгарного любовника... Моя жена дура».

Спорным и открытым остается вопрос: кто главный, трагический герой ершалаимских глав — Понтий или Иешуа?

Американский литературовед Л. Ржевский придерживается взгляда, что структурным стержнем ершалаимских глав является «Пилатов грех» (Rzhevsky. Pilate's Sin...). Не случайно роман Мастера назван «романом о Понтии Пилате».

Однако в редакции, датированной 15.11.33, Маргарита говорит Воланду о Мастере: «Он написал книгу о Иешуа Га-Ноцри» («Великий канцлер»), Г.А. Лесскис в своих комментариях писал: «Иешуа Га-Ноцри — главное действующее лицо античного романа».

Здесь мне придется уточнить позицию моего ныне покойного соавтора. Булгаков не ошибся: главный герой романа Мастера — Понтий Пилат. (Хотя, разумеется, вне художественного текста масштаб этих двух фигур в истории христианского мира несопоставим.) Однако как художественный образ именно Пилат показан психологически сложно, изнутри, более того, в процессе эволюции. В то же время такие ключевые для замысла романа понятия, как «истина» и «добрые люди», неразрывно связаны с образом Иешуа Га-Ноцри.

Главный герой московских глав, Мастер, соотнесен с обоими персонажами античного мира. Связь с Иешуа очевидна — подвижничество, ясновидение, травля, арест... Но кое-что объединяет Мастера и с Пилатом. Это трусость, самый страшный грех, по утверждению Иешуа.

См. также статьи: «Евангелие», «Закон об оскорблении величества», «Трусость», «Страх», «Покой».