Тема ареста — сквозная тема всего произведения. Власть держалась на терроре: буквально каждый взрослый житель если и не понимал головой, то спиной чувствовал, что любой человек всякий день может быть арестован.
Об аресте речь идет во многих эпизодах романа. Бездомный предлагает отправить Канта «года на три в Соловки»; роман Мастера начинается с допроса арестованного Иешуа; затем Бездомный требует «выслать пять мотоциклов с пулеметами для поимки иностранного консультанта»; далее рассказывается об исчезновении людей из «нехорошей квартиры» (Анна Францевна, ее домработница Анфиса, безымянный жилец и Беломут с супругой), об аресте Никанора Ивановича Босого, а также донесшего на него Тимофея Квасцова и других членов жилтоварищества (Пролежнева, Пятнажко), об арестованных валютчиках. Арестованы бухгалтер театра Варьете Василий Степанович Ласточкин и даже Чума-Аннушка. Ненадолго задержаны Лиходеев, Варенуха и Римский. Пытаются арестовать Воланда и его свиту. Уже после отъезда Воланда из Москвы «произошло несколько арестов. В числе других задержанными на короткое время оказались: в Ленинграде — граждане Вольман и Вольпер, в Саратове, Киеве и Харькове — трое Володиных, в Казани — Волох, а в Пензе, и уж совсем неизвестно почему, — кандидат химических наук Ветчинкевич. Правда, тот был огромного роста, очень смуглый брюнет.
Попались в разных местах, кроме того, девять Коровиных, четыре Коровкина и двое Караваевых.
Некоего гражданина сняли с севастопольского поезда связанным на станции Белгород. Гражданин этот вздумал развлечь едущих с ним пассажиров карточными фокусами... Было еще многое, всего не вспомнишь». В Армавире даже арестовали кота. Был арестован также ловкач, при помощи обменов фантастически увеличивший свою жилплощадь.
Атмосферой повального страха и напряженного ожидания пропитан весь роман Булгакова.
Мастер в ожидании ареста отдает все свои сбережения Маргарите и сжигает рукопись романа.
Увидев, что комната Берлиоза опечатана, Степа Лиходеев не сомневается, что Берлиоза арестовали. При этом он со страхом припоминает какой-то разговор со своим бывшим соседом, который «до печати» был вполне невинным, а «после печати» кажется уже крамольным.
Не дождавшись возвращения Варенухи, посланного в «одно из московских учреждений», Римский полагает, что и того арестовали. «Но за что?» Позвонить куда следует и узнать судьбу своего коллеги Римский смертельно боится. В одной из ранних редакций в этом месте есть авторская ремарка: «Когда человек уходит и пропадает, нетрудно догадаться, что случилось с ним».
Пожарная лестница в доме 10 по Большой Садовой. С нее пытались обстрелять кота в «нехорошей квартире»
Услышав, что Азазелло послан к ней по «дельцу», Маргарита «догадывается»: «Вы хотите меня арестовать?»
Алоизий Могарыч является к Воланду в нижнем белье, но с чемоданом, явно приготовленным на случай ареста...
Одно упоминание об аресте вселяет в людей страх. Безымянный гость, постучавший в окно подвала, узнав от Маргариты, что Алоизия арестовали, немедленно убегает: «В то же мгновение колени и зад пропали, и слышно было, как стукнула калитка».
Об аресте и освобождении Мастера сообщается намеками («ко мне в окно постучали», «в половине января, ночью, в том же самом пальто, но с оборванными пуговицами, я жался от холода в моем дворике»). Это позволило некоторым критикам (К. Симонову, А. Вулису, В. Петелину) не упоминать, а то и отрицать сам факт ареста. Так, В. Петелин утверждал, что Мастер сам ушел из дому, узнав, что Маргарита намерена «разорвать с мужем и открыто перейти к нему. <...> Где он был эти месяцы? Не имеет никакого значения» (Петелин. Родные судьбы. С. 204). Однако сообщение об оторванных пуговицах не оставляет никаких сомнений в том, где был Мастер с «половины октября» до «половины января»: в советских тюрьмах (по крайней мере в сталинские времена) у арестантов отрезали все пуговицы на верхней и нижней одежде. В ранних редакциях эта деталь «рифмовалась» и с обстоятельствами ареста Никанора Ивановича Босого, у которого отобрали подтяжки и пояс, так что он остался в «спадающих брюках» (см. также упоминание об аресте в рукописном плане дальнейшей работы над романом в статье «Алоизий Могарыч»).
Представляется почти чудом, что Булгаков избежал судьбы своего героя. Ведь в дневнике Елены Сергеевны зафиксировано немало фамилий арестованных людей из их окружения (тут встречаются и друзья, и недруги, и просто знакомые). Вот некоторые из них: Н. Лямин, Н. Венкстерн, Н. Эрдман, Вс. Мейерхольд, В. Киршон, Б. Пильняк, О. Мандельштам, И. Бабель...
После чтения в довольно большой компании — человек в тридцать — повести «Роковые яйца» Булгаков записал в дневнике в ночь на 28 декабря 1924 г.: «Боюсь, как бы не саданули за все эти подвиги "в места не столь отдаленные"» (М. Булгаков. Дневник. Письма. 1914—1940. С. 81).
«Не саданули», но обыск Булгакову все же пришлось пережить в мае 1926 года. Вот как вспоминает об этом его вторая жена Любовь Белозерская:
«Время шло, и над повестью "Собачье сердце" сгущались тучи, о которых мы и не подозревали.
"В один прекрасный вечер", — в один прекрасный вечер на голубятню постучали (звонка у нас не было) и на мой вопрос "кто там?" бодрый голос арендатора ответил: "Это я, гостей к вам привел!"
На пороге стояли двое в штатском: человек в пенсне и просто невысокого роста человек — следователь Славкин и его помощник с обыском. Арендатор пришел в качестве понятого. Булгакова не было дома, и я забеспокоилась: как-то примет он приход "гостей", и попросила не приступать к обыску без хозяина, который вот-вот должен прийти.
Фотографии из следственных дел Б. Пильняка и Вс. Мейерхольда
Все прошли в комнату и сели. Арендатор, развалясь в кресле, в центре. Личность его была примечательная, на язык не сдержанная, особенно после рюмки-другой...
Молчание. Но длилось оно, к сожалению, недолго.
— А вы не слыхали анекдота? — начал арендатор... ("Пронеси, Господи!" — подумала я.)
— Стоит еврей на Лубянской площади, а прохожий его спрашивает: "Не знаете ли вы, где тут Госстрах?" — "Госстрах не знаю, а госужас вот..."
Раскатисто смеется сам рассказчик. Я бледно улыбаюсь. Славкин и его помощник безмолвствуют. Опять молчание — и вдруг знакомый стук.
Я бросилась открывать и сказала шепотом М.А.: — Ты не волнуйся, Мака, у нас обыск.
Но он держался молодцом (дергаться он начал значительно позже). Славкин занялся книжными полками. Пенсне стало переворачивать кресла и колоть их длинной спицей.
И тут случилось неожиданное. М.А. сказал:
— Ну, Любаша, если твои кресла выстрелят, я не отвечаю. — (Кресла были куплены мной на складе бесхозной мебели по 3 р. 50 коп. за штуку.) И на нас обоих напал смех. Может быть, и нервный. Под утро зевающий арендатор спросил:
— А почему бы вам, товарищи, не перенести ваши операции на дневные часы?
Ему никто не ответил... Найдя на полке "Собачье сердце" и дневниковые записи, "гости" тотчас же уехали.
По настоянию Горького, приблизительно через два года, "Собачье сердце" было возвращено автору» (Белозерская-Булгакова. Воспоминания. С. 106—107).
Булгаков бесстрашно и упорно требовал возвращения изъятых рукописей. 24 июня 1926 г. он шлет письмо Председателю Совнаркома Рыкову: «7 мая сего года представителями ОГПУ у меня был произведен обыск (ордер 2287, дело 45), во время которого у меня были отобраны, с соответствующим занесением в протокол, следующие мои имеющие для меня громадную интимную ценность рукописи: повесть "Собачье сердце" в 2-х экземплярах и "Мой дневник" (в 3 тетради). Убедительно прошу о возвращении их мне».
«Собачье сердце» было возвращено где-то между летом 1929 и мартом 1930 года. Судьба трех тетрадей дневников за период с 1921 по 1923 г. и за 1925 г. не ясна. Быть может, они так и не были возвращены, однако более вероятно, что они были уничтожены самим Булгаковым (см. статью «Рукописи не горят»). В 1989 г. из архива КГБ была передана в РГАЛИ их машинописная копия (опубл. в журнале «Театр», 1990, № 2, с купюрами и ошибками). Текст с фотокопии дневника был помещен в «Независимой газете» (1993, 24 ноября, 8, 9, 16, 22 декабря).
После обыска с изъятием рукописей Булгаков никогда больше не вел дневник, хотя Елену Сергеевну просил делать дневниковые записи (она вела дневник с 1933 г., а так как это вошло в привычку, она продолжала вести дневниковые записи и после смерти писателя).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |