«Я — мистический писатель», — заявил Булгаков в пресловутом письме к Правительству СССР, говоря о «черных и мистических красках, в которых изображены бесчисленные уродства нашего времени».
Несомненно, судя и по воспоминаниям современников, и по его собственным художественным текстам, Булгаков обладал определенными мистическими способностями и, главное, постоянно ощущал присутствие этого мистического потустороннего мира, неподвластного рациональным объяснениям.
«Мистическим гением» назвал Булгакова астролог Павел Глоба, отметив, что планеты, указанные в гороскопе Берлиоза, являются «сокровенными» и для самого Булгакова (Глоба, Романов. Оккультный Булгаков).
Известно, что Булгаков любил таинственность. Вот воспоминание В.Я. Лакшина об одной из бесед с Е.С. Булгаковой (в изложении самой Елены Сергеевны этот эпизод приведен в статье «Маргарита»): «Рассказ Е.С. о начале работы над "Мастером". Это было в мае 1929 года (а познакомились они в феврале). Вечер на Патриарших прудах в полнолуние. "Представь, сидят, как мы сейчас, на скамейке два литератора..." Он рассказал ей завязку будущей книги, а потом повел в какую-то странную квартиру, тут же, на Патриарших. Там их встретил какой-то старик в поддевке, с белой бородой (ехал из ссылки, добирался через Астрахань) и молодой... Роскошная по тем временам еда — красная рыба, икра. Пока искали квартиру, Е.С. спрашивала: "Миша, куда ты меня ведешь?" На это он отвечал только: "Тсс..." — и палец к губам. Сидели у камина. Старик спросил: "Можно вас поцеловать?" Поцеловал и, заглянув ей в глаза, сказал: "Ведьма". "Как он угадал?" — воскликнул Булгаков. "Потом, когда мы уже стали жить вместе, я часто пробовала расспросить Мишу, что это была за квартира, кто эти люди... Но он всегда только "Тсс..." — и палец к губам».
С середины тридцатых годов Булгаков предвидел свою смерть, когда никаких симптомов наследственной болезни (нефросклероза, от которого умер его отец) еще не проявилось. Елена Сергеевна вспоминает: «...Начиная с 35-го года, он стал почему-то напоминать мне эту клятву (Елена Сергеевна имеет в виду обещание, данное Булгакову, что он умрет у нее на руках), меня это тревожило и волновало. Говорю ему: "Ну пойдем, сходим в клинику. Может быть, ты плохо себя чувствуешь?" Мы делали анализы, рентген; все было очень хорошо. (Точно так же "хорошо" обстояли дела и у буфетчика Сокова, который, согласно Эпилогу, все равно умер через девять месяцев, как и было предсказано. — К.А.) А когда наступил 39-й год, он стал говорить: "Ну вот, пришел мой последний год". И это он обычно говорил собравшимся. <...> Мы сидели весело за нашим круглым столом, и у Михаила Афанасьевича появилась вдруг, среди самого веселья, манера говорить: "Да, вам хорошо, вы все будете жить, а я скоро умру". И он начинал говорить о своей предстоящей смерти. Причем говорил до того в комических, юмористических тонах, что первая хохотала я. А за мной и все, потому что удержаться нельзя было. Он показывал это вовсе не как трагедию, а подчеркивал все смешное, что может сопутствовать такому моменту. И все мы так привыкли к этим рассказам, что, если только попадался какой-нибудь новый человек, он смотрел на нас с изумлением. А мы-то все уже думали, что это всего одна из тем смешных булгаковских рассказов, настолько он выглядел здоровым и полным жизни. Но он действительно заболел в 39-м году. И когда выяснилось, что он заболел нефросклерозом, то он это принял как нечто неизбежное. Как врач он знал ход болезни и предупреждал меня о нем. Он ни в чем не ошибался».
И по этому рассказу, и по самому роману видно, что Булгаков, ощущая близость потустороннего мира, мог принимать его и с ужасом (известно, что временами писателя преследовал страх смерти), но и с шуткой («ты, как никто, шутил», — пишет Ахматова). О последнем говорят воспоминания и первой, и второй жены писателя.
Вот беседа Татьяны Лаппа (в третьем замужестве Кисельгоф) с Л. Паршиным:
«Л.П. А Лямины?
Т.К. Не знаю, ничего не могу сказать. Только вот "Спиритический сеанс" Булгаков написал, это у них в квартире было, в 24-й.
Л.П. А чья идея?
Т.К. Мишкина, конечно. "Давай — соберемся, столик покрутим". Там мы с ним были, Крешковы были — Иван Павлович и Вера, может быть; Лямины были. Он их надул, конечно. "Я, — говорит, — буду тебя толкать ногой, а ты делай, как я говорю". Какие-то звуки я там должна была издавать. Но так все хорошо получилось, весело было...»
Другой спиритический сеанс вспоминает Л. Белозерская:
«Кому первому пришла в голову мысль устроить спиритический сеанс, сейчас сказать трудно, думаю, что Сереже Топленинову. Во всяком случае Михаил Афанасьевич горячо поддержал это предложение. Уселись за круглый стол, положили руки на столешницу, образовав цепь, затем избрали ведущего для общения с духом — Сережу Топленинова. Свет потушили. Наступила темнота и тишина, среди которой раздался торжественный и слегка загробный голос Сережи:
— Дух, если ты здесь, проявись как-нибудь.
Мгновение... Стол задрожал и стал рваться из-под рук. Сережа кое-как его угомонил, и опять наступила тишина.
— Пусть какой-нибудь предмет пролетит по комнате, если ты здесь, — сказал наш медиум. И через комнату тотчас же в угол полетела, шурша, книга. Атмосфера накалялась. Через минуту раздался крик Вани Никитинского:
— Дайте свет! Он гладит меня по голове! Свет!
— Ай! И меня тоже! — Теперь уже кричал кто-то из женщин. — Сережа, скажи, чтобы он меня не трогал!
"Дух" вынул из чьей-то прически шпильку и бросил ее на стол. Одну и другую. Вскрикивали то здесь, то тут. Все были взъерошенные и взволнованные. Делились своими ощущениями. Медиум торжествовал. Сеанс удался на славу. Все же раздавались скептические возражения, правда, довольно слабые.
Наутро обсуждение продолжалось.
— Это не дача, а черт знает что! <...> — говорила Лена Понсова, будущая актриса Театра им. Вахтангова.
Утром же в коридоре наша "правдолюбка" Леночка Никитинская настигла Петю Васильева и стала его допытывать, не имеет ли он отношения к вчерашнему появлению духа.
— Что вы, Елена Яковлевна!
Но она настаивала:
— Дайте слово, Петя!
— Даю слово!
— Клянитесь бабушкой (единственно, кого она знала из семьи Васильевых).
И тут раздался жирный фальшивый Петькин голос:
— Клянусь бабушкой!
Мы с Михаилом Афанасьевичем потом долго, когда подвирали, клялись бабушкой...
Волнение не угасало. Меня вызвала к себе хозяйка дома Лидия Митрофановна и спросила, что же все-таки происходит. Отвечать мне пока было нечего.
Второй сеанс состоялся с участием вахтанговцев, которые, хотя и пожимали плечами, но все же снизошли. Явления повторились, но вот на стол полетели редиски, которые подавались на ужин. Таким образом проявилась прямая связь между духом бесплотным и пищей телесной... Потом я невольно подслушала разговор двух заговорщиков — Маки и Пети:
— Зачем же вы, Петька, черт собачий, редиску на стол кидали?
— Да я что под руку попалось, Мака, — оправдывался тот.
— А! Я так и знала, что это вы жульничали, — крикнула я. Я шла за ними.
Они оба остановились, и Михаил Афанасьевич пытался меня подкупить (не очень-то щедро: он предлагал мне три рубля за молчание). Но я вела себя, как неподкупный Робеспьер, и требовала только разоблачений. Дело было просто. Петр садился рядом с Михаилом Афанасьевичем и освобождал его правую руку, в то же время освобождая свою левую. Заранее под пиджак Мака прятал согнутый на конце прут. Им-то он и гладил лысые и не лысые головы, наводя ужас на участников сеанса.
— Если бы у меня были черные перчатки, — сказал он мне позже, — я бы всех вас с ума свел...» (Белозерская. Страницы жизни. С. 215—216.)
Еще до описанного эпизода Булгаковым был создан фельетон «Спиритический сеанс» (1922), где участники сеанса задают духу императора Наполеона вопрос, «сколько времени еще будут у власти большевики». Сеанс прерван вполне реальным стуком в дверь и появлением сотрудника ЧК.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |