Милосердие

При том, что тема милосердия столь значима для этого романа, само слово «милосердие» встречается в тексте лишь дважды (если не считать «сестры милосердия», под видом которой Азазелло проникает в квартиру профессора Кузьмина). Причем оба раза в речи Воланда.

В первый раз — во время сеанса черной магии в театре Варьете, когда он признает, что современным москвичам «милосердие не чуждо», и, уступая просьбам публики «простить» Жоржа Бенгальского, приказывает: «Наденьте голову».

И вторично — в ответ на просьбу Маргариты простить Фриду и не подавать ей больше платок, которым она задушила своего ребенка: «...Я уж не знаю, что и делать. Остается, пожалуй, одно — обзавестись тряпками и заткнуть ими все щели моей спальни!

— Вы о чем говорите, мессир? — изумилась Маргарита, услышав эти действительно непонятные слова. <...>

— Я о милосердии говорю, — объяснил свои слова Воланд, не спуская с Маргариты огненного глаза. — Иногда совершенно неожиданно и коварно оно пролезает в самые узенькие щелки. Вот я и говорю о тряпках».

Получается, что без этих «тряпок» Воланду, можно сказать, против воли, так как милосердие не по его ведомству, все же приходится совершать милосердные поступки. И именно он в романе (да еще Маргарита) совершает их (см. статьи «Воланд» и «Мефистофель»).

Тема милосердия тесно смыкается с темой любви как любви к ближнему. В свете вышесказанного уже не удивляет, что эта тема затрагивается в речи инфернального персонажа, Коровьева: «Среди гостей будут различные, ох, очень различные, но никому, королева Марго, никакого преимущества! Если кто-нибудь и не понравится... <...> Нет, нет, нельзя подумать об этом! Заметит, заметит в то же мгновение! Нужно полюбить его, полюбить, королева!»

Отсутствие любви — это беда, прежде всего, для самого очерствевшего человека. «Беда в том, — продолжал никем не останавливаемый связанный, — что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей. Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою привязанность в собаку». Постепенно смысл слов Иешуа доходит до прокуратора, что видно из неожиданной реплики Пилата: «У вас тоже плохая должность, Марк. Солдат вы калечите», а также из его слов, обращенных к Левию Матвею: «Ты жесток, а тот жестоким не был».

Как видим, ведомство булгаковского Воланда сближается с доктриной Иешуа: «Злых людей нет на свете». А также с убежденностью Канта в доброй природе человека. Вспоминаются слова Грэма Грина, который, разумеется не читал Булгакова, но знал Канта: «Любить человека почти так, как его любит Бог, зная о нем самое худшее».