Козлиный пергамент

Этот пергамент упоминает в сцене допроса сам Иешуа. Воспроизведем эту сцену, так как за ней стоит многозначительный подтекст:

«— Повторяю тебе, но в последний раз: перестань притворяться сумасшедшим, разбойник, — произнес Пилат мягко и монотонно, — за тобою записано немного, но записано достаточно, чтобы тебя повесить.

— Нет, нет, игемон, — весь напрягаясь в желании убедить, говорил арестованный, — ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там записано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты, бога ради, свой пергамент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал».

Этот отрывок лишний раз показывает, что булгаковский Иешуа не обладает мистическим даром прозрения: он полагает, что источник его несчастий не донос Иуды, а записи Левия Матвея (он и не подозревает, что пергамент попадет в руки Пилата значительно позднее, уже после его, Иешуа, смерти).

Пергаменты той эпохи

Иешуа просит Левия Матвея сжечь пергамент, то есть, по сути, сжечь Евангелие и, кроме того, повторить поступок Мастера, сжегшего рукопись романа. С другой стороны, пергамент почему-то козлиный — не овечий, как обычно, а именно козлиный, что позволяет выстроить цепочку ассоциаций, ведущую к козлоногому черту.

А теперь обратимся к отрывочным записям на пергаменте, которые и Пилат, и большинство булгаковедов считают высказываниями Иешуа, записанными за ним, возможно с искажениями, Левием Матвеем. Действительно, каждую из нижеприведенных отрывочных фраз можно сопоставить с евангельским текстом.

«...Смерти нет...» — в этой лаконичной записи можно видеть отражение мистического представления христиан о личном бессмертии души человеческой. Вспомним слова из Апокалипсиса: «И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло» (21: 4). Эти слова процитировал Булгаков в финале «Белой гвардии».

«...Мы ели сладкие весенние баккуроты...» — по-видимому, этот обрывок текста относится к евангельскому рассказу о бесплодной смоковнице. Баккуроты — молодые плоды смоковницы (прошлогодние плоды этого дерева называются кермусевами). Булгаков встретил это редкое слово у Фаррара; в его бумагах сохранилась запись: «Баккуроты плоды фигового дерева. Пасхальный ужин см. у Фарр. Стр. 679».

«...Мы увидим чистую реку воды жизни... Человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл...» — эти фразы соотносимы со словами из Апокалипсиса: «И показал мне чистую реку воды жизни, светлую, как кристалл, исходящую от престола Бога и Агнца» (22: 1) — и со словами тропаря из 6-й песни канона на повечерие Духова дня: «Ты бо река Божества из Отца Сыном происходящий».

Страница из «Материалов к роману», где упомянуто фиговое дерево

Последняя запись («...большего порока... трусость») никак не связана с евангельским текстом (в «Симфонии» к Библии даже не зафиксировано ни слово «трусость», ни его производные), но это сквозная тема и ершалаимских и московских глав, она актуальна и для поведения Пилата, и для поступка Мастера, сжегшего рукопись романа.

В то же время текст романа допускает и даже провоцирует и иную интерпретацию этих записей: это не высказывания Иешуа, а записи Левия Матвея, который в ожидании казни поместился там, «где, уцепившись в расщелине за проклятую небом бесплодную землю, пыталось жить больное фиговое деревце». Время от времени он хватался «за кусок пергамента, лежащий перед ним на камне рядом с палочкой и пузырьком с тушью.

На этом пергаменте уже были набросаны записи: "Бегут минуты, и я, Левий Матвей, нахожусь на Лысой Горе, а смерти все нет!" Далее: "Солнце склоняется, а смерти нет"».

Таким образом, обрывки записей, на которые упал взгляд прокуратора, можно проинтерпретировать как описание казни и тех мыслей и воспоминаний, которые пришли в связи с этим на ум Левию Матвею (например, баккуроты связаны с бесплодной смоковницей, под которой он сидит, «смерти нет» — с нетерпеливым ожиданием конца мучений Иешуа, «смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл» — с мыслями Матвея, что бог не должен допустить, «чтобы человек, подобный Иешуа, был сжигаем солнцем на столбе»).

Распятие. Португалия. XIV в.

Наконец, последняя запись про трусость, которой нет аналога в Евангелии, — это фраза, которую, согласно позднейшему рассказу Афрания, произнес Иешуа перед смертью: «Единственное, что он сказал, это, что в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость».

Несомненно, как и в описании смерти главных героев романа, Булгаков рассчитывал на двойное прочтение этого фрагмента текста.

Знаменательно, что просьба Левия Матвея, обращенная к Пилату, дать ему чистый кусок пергамента указывает на то, что он собирается продолжить свои записи.

Б. Соколов отмечает, что в первых редакциях романа Левий Матвей использовал не пергамент, а записную книжку. «В подготовительных материалах к последней редакции "Мастера и Маргариты" сохранились выписки из книги М.И. Щелкунова "Искусство книгопечатания в его историческом развитии" (1923), где отмечалось, что первые книги в Риме появились лишь во второй половине I в., да и то они были сшиты из папируса, а не из бумаги, которая пришла в Европу еще позднее. Основными материалами для письма в Римской империи времен Иисуса Христа здесь были названы пергамент и папирус» (Соколов. Энциклопедия булгаковская. С. 250).