А. Мингати. Диалог гомункула с его создателем: стилистические особенности вариантов перевода VI главы «Собачьего сердца» на итальянский язык

История написания и публикации ряда произведений Булгакова, как известно, довольно сложна. С этим фактом связано множество текстологических проблем, которые до сегодняшнего дня не решены окончательно. Это непосредственно касается и текста «Собачьего сердца» [Тюрина 2007, 2013]. Повесть стала широко известна на Западе начиная со второй половины 1960-х годов, когда в среде западных русистов циркулировало несколько ее неавторизованных машинописных копий. Она сразу же привлекла внимание издателей в разных странах. Итальянский перевод, вышедший первым изданием в октябре, а вторым — в ноябре 1967 года в городе Бари, в издательстве De Donato¹, на несколько месяцев опередил первую публикацию на русском языке в тамиздате². Его автором была Мария Олсуфьева³. В 1967 году она также перевела для De Donato роман «Мастер и Маргарита» и повесть «Роковые яйца»⁴.

Сегодня в нашем распоряжении и переводов «Собачьего сердца» на итальянский язык, последний из которых относится к 2011 году. Для своего анализа мы выбрали семь наиболее авторитетных из них, опубликованных с 1967 по 2011 год известными издательствами и с тех пор неоднократно переиздававшихся. В табл. 1 для каждого из них указаны год первого издания, переводчик, город и издательство.

Таблица 1

Относительно большое число переводов «Собачьего сердца», увидевших свет в Италии с конца 1960-х годов, свидетельствует об актуальности идейного содержания и интересе к художественной манере писателя у итальянских читателей¹². Хронологическое распределение указанных вариантов позволит нам уловить возможные изменения в интерпретации текста, эволюцию приемов и в конечном итоге лучше судить о достоинстве отдельных переводов.

Тема перевода повести «Собачье сердце» в науке разработана достаточно подробно (что касается итальянского языка, см., например, [Фокина]). Трудность прагматико-коммуникативной адаптации текста определяют два тесно между собой переплетенных фактора. С одной стороны, «карнавальный» принцип, на котором строится лингво-стилистическая и образно-метафорическая структура повести, определяет амбивалентный характер юмора в тексте и существенно осложняет его выражение на иностранном языке. С другой, насыщенность текста историко-бытовыми реалиями представляет собой особую переводческую проблему, которая, как мы увидим, решается разными способами в зависимости от степени известности этих реалий в итальянской культуре.

Мы проанализируем фрагменты разных переводов с русского на итальянский шестой главы повести. В одном особом случае мы сошлемся и на сценарий фильма Альберто Латтуады, знаменитого итальянского режиссера, чья экранизация повести Булгакова вышла в 1976 году¹³.

Анализ переводов

После успешной пересадки человеческих органов бедному бездомному псу повседневная жизнь в квартире профессора превращается в настоящий ад. Новое существо не воспринимает разнообразные попытки «образования», предпринимаемые профессором Преображенским. Более удачными оказываются попытки «приручить» его со стороны советской власти, которую представляет активный домком и его председатель Швондер. Показательным в этом отношении является первый диалог гомункула с его создателем в начале шестой главы повести. После превращения из собаки в существо, наделенное даром речи, неочеловек требует «документ», удостоверение, т. е. признания себя не только личностью, но и гражданином нового мира.

До этого в повести описывается возникновение и развитие речевой деятельности нового человека, т. е. формирование его языковой личности [Тишкина: 219—220]. Первое ее проявление зафиксировано в послеоперационном дневнике доктора Борменталя (в главе пятой). Ассистент профессора записывает первое слово, произнесенное подопытным животным: «А-б-ыр», «Абыр-валг», т. е. «Главрыба», что интерпретируется как яркое свидетельство того, что собака умеет читать. Тем не менее в течение нескольких дней после операции лексический багаж гомункула растет, выявляя генетическую связь с донором гипофиза Климом Чугункиным. Пациент как будто наследует языковую память от него — балалаечника, уголовника и пьяницы, многократно судимого. Действительно, уже на раннем этапе своего развития речь пациента полна грубых просторечий. Они разбавлены бюрократически-идеологическими клише русского языка послереволюционного периода.

В то время как в пятой главе доктор Борменталь скрупулезно записывает в послеоперационном дневнике «лингвистический» прогресс пациента, в следующей главе письменная и устная речь персонажей играет совершенно особую роль. Особая форма домашнего общения при помощи записок запечатлела взволнованный диалог, внутри которого чередуются императивные указания профессора и его ассистента, а также встревоженные реплики прислуги. В этой забавной сценке выделяются дисгармония, раздражение и в конечном счете крайний беспорядок, царящий в квартире Преображенского.

С другой стороны, заметка Швондера, которую профессор находит в газете, является примером пропагандистского политического дискурса, для которого характерны идеологические штампы и искаженный синтаксис русского языка. В ней частично предвосхищается и речь самого Шарикова, говорящего короткими, часто эллиптическими, восклицательными или вопросительными фразами, наполненными просторечиями, часто без соблюдения морфосинтаксических норм.

После своеобразной вставки письменной речи в начале главы слово представляется в устной форме в диалоге Шарикова и Преображенского. Действительно, синтаксические конструкции, порядок слов и общий тон сцены носят отпечаток разговорного стиля, стремящегося передать сильный эмоциональный заряд реплик персонажей. В этом отношении описательно-комментативные части повествования также играют важную роль, подчеркивая контраст между разговорным регистром и нормой литературного языка. Резкие экспрессивные различия в речи героев проявляются не только на лексико-синтаксическом уровне, но и на ритмико-интонационном и образно-символическом. Таким образом, представленный в повести «новый» мир, так сказать, «лингвистически» строится на пересечении многочисленных образно-понятийных и семантико-звуковых противопоставлений, намекающих на карнавальное взаимопроникновение «старого» и «нового», «высокого» и «низкого», «серьезного» и «шуточного» начал.

Особенно эффективными являются те оппозиции, которые относятся к двум семантическим полям — животному и человеческому. В шестой главе семантическое поле собаки как будто сосредоточивается в просторечном восклицании пес его знает, приписываемом профессором голосу бывшего пса («— <...> Кто ответил пациенту: «Пес его знает»? Что вы, в самом деле, в кабаке, что ли?»)¹⁴. Как известно, нарушения лингвистического этикета вызывают резкое неприятие Филиппа Филипповича, который упрекает гомункула за его «кабацкую» брань. Реплика имеет в первую очередь комический эффект, вызванный имплицитным противопоставлением слов пес и бог (просторечное выражение пес его знает имеет, как известно, более литературный аналог в форме бог/черт его знает [БАС: VI, 775]). Действительно, тема сотворения человека является одной из центральных в повести: с этой точки зрения выражение пес его знает имеет почти кощунственное значение.

В большинстве итальянских переводов выражение пес его знает заменяется функциональным аналогом со словом cane («собака, пес») — лексемой, играющей смыслополагающую роль в контексте всего произведения.

Таблица 2

В примерах Б, В, Г и Е просторечным восклицанием porco cane («свинская собака») удается сохранить стилевой регистр и важную лексему. В переводе А, напротив, в разговорном выражении mondo cane («мир-собака») слово cane выступает в качестве слова-приложения, относящегося к неблагоприятному явлению. Нам кажется, что выбранная форма перекликается с темой столкновения враждующих миров, проходящей через всю повесть, и представляется по этой причине более удачной, чем брань porco cane. Наконец, в примерах Д и Ж смысл русского выражения переводится итальянскими эквивалентами, принадлежащими к разговорному стилю, che caspita ne so («а что я знаю»), che cavolo ne sa («а что вы знаете»). Здесь совокупность значений, о которых шла речь выше, неизбежно теряется.

Кульминационным моментом шестой главы является выбор или скорее «создание» личного имени соискателем гражданства Нового мира. Антропоним — важное средство для формирования художественного образа у Булгакова. Он играет центральную роль в семантико-стилистической структуре повести. Личные имена двух главных героев, Филипп Филиппович и Полиграф Полиграфович, отмечены ритмико-звуковым параллелизмом, повторением/аллитерацией в обратном порядке согласных звуков ф-л-п/п-л-ф.

Традиционным способом передачи русских имен на многих иностранных языках является транслитерация, именно она используется во всех переводах и в случае с профессором и гомункулом. По этому поводу можно отметить, что сохранение оригинальной пары имени-отчества в итальянском тексте способствует укреплению комического эффекта, вызванного механизмом повторения-аллитерации. Только в переводе Ж имя Полиграф Полиграфович сопровождается пояснительным комментарием в сноске, указывающим на «пародирование советского использования самых разных имен [точнее, новообразований. — А.М.] вместо имен из христианского календаря».

Но в случае фамилии профессора Преображенского (она тоже в переводах лишь транслитерируется) неизбежны потери в смысловом отношении, в частности, утрачивается двойная семантика, связанная, с одной стороны, с экспериментами омоложения светила хирургии, а с другой — с религиозным пластом текста.

Особый интерес представляют варианты перевода собачьей клички Шарик и фамилии Шариков. Как известно, в качестве собственной фамилии гомункул «согласен наследственную принять». Так собачья кличка превращается в антропоним: благодаря этому приему «животное» и «человеческое» начала перетекают одно в другое, создавая комический эффект.

Таблица 3

В переводах Б, Д и Ж кличка Шарик и фамилия Шариков транслитерируются (Šarik, Šarikov), как и в случаях с другими именами собственными в повести. Надо все-таки подчеркнуть, что на этот раз значение имени уже было объяснено в ходе повествования: вспомним, как в первой главе бездомный пес протестовал против неподходящей клички, приписанной ему сначала проходящей мимо барышней (««Шарик» она назвала его! Какой он, к черту, Шарик? Шарик — это значит круглый, упитанный, глупый, овсянку жрет, сын знатных родителей, а он лохматый, долговязый и рваный, шляйка поджарая, бездомный пес»), а потом профессором и его горничной. Именно с этой точки зрения семантический ореол собачьей клички лучше передается в тех переводах, где ее эквивалентом является имя Pallino.

В итальянском языке слово palla («шар»), женского рода, имеет уменьшительную форму pallina («шарик»). Существующий вариант мужского рода pallino имеет ряд производных значений, например «идефикс, мания», а также «склонность, влечение к чему-нибудь» [Treccani]. Однако переводчица Мария Олсуфьева, первой использовавшая это имя, скорее всего, имела в виду его региональный, тосканский вариант (она выросла и жила во Флоренции). Действительно, в Тоскане pallino является формой ласкового обращения к мальчику (pallino) или к девочке (pallina). Но при обращении к взрослому слово принимает оскорбительно-ироничное значение и часто связано с угрозой или упреком [Treccani, VFC]. Интересно также отметить еще одно употребление слова pallino в словосочетании Pinco Pallino в качестве вымышленной формы имени-фамилии, указывающей на неизвестное или незначительное лицо («некто», в смысле «Вася Пупкин» или «Иван Иванович»). В этом выражении слово pallino, выступающее в качестве фамилии, сочетается с именем pinco, которое в тосканском диалекте обозначает мужской детородный орган и в переносном смысле — «простак, дурак» [Treccani]. Итак, семантический потенциал слова pallino, несомненно, оправдывает его употребление в контексте произведения Булгакова. Действительно, несмотря на региональный оттенок, имя продолжает употребляться в переводах булгаковской повести.

Что касается преобразования клички Pallino в «наследственную» фамилию, в переводах А и В используется характерный для итальянских фамилий суффикс -i, Pallini, в то время как в вариантах Г и Е предпочтение отдается русскому, т. е. национально-специфическому суффиксу -ов, Pallinov. Надо еще отметить, что морфо-семантическая ценность приема трансформации собачьей клички Шарик в фамилию Шариков сохраняется в своей полноте только в сценарии Латтуады. В тексте сценария профессор, вызывая к себе собаку и предлагая ей колбасу, называет ее Bobi, т. е. популярной итальянской собачьей кличкой. В этот момент собака думает про себя: «Bobi? ma Bobi è un nome borghese, mentre io sono figlio di nessuno, comunque lei è autorizzato a chiamarmi come crede» («Боби? Боби — это буржуазное имя, а я ничей сын, но вы имеете право называть меня, как хотите»)¹⁵. При выборе соответствующей фамилии кличка Bobi становится Bobikov, т. е. употребляется русский суффикс, что и вполне оправдано национально-специфической обстановкой, воссозданной в фильме.

В карнавально-комической организации текста важную роль играют и многочисленные лингвистические недоразумения, возникающие на основе неграмотности или просто крайней обидчивости Шарикова. В диалоге, в котором тревожные реплики увеличивают культурную дистанцию между говорящими, употребляются разные термины, взятые из бюрократического обихода, а чаще всего из разговорного языка, или просторечия. Здесь надо подчеркнуть, что низкий, а иногда и разговорный регистр русского языка очень трудно переводить на итальянский. Чаще всего для этого используют региональную лексику. К сожалению, это часто приводит к нейтрализации лингвостилистической многослойности и эмоциональной экспрессивности русских оригиналов.

Таблица 4

Противопоставлением глаголов шляться/ходить еще раз подчеркивается недостойное с точки зрения профессора поведение Шарикова и одновременно демонстрируется тривиальность идеи равенства, выраженной неочеловеком. Шляться переводится разными итальянскими глагольными формами, однако все они не свойственны просторечию. Что касается семантики термина, итальянский глагол ciondolare («качаться», «ходить здесь и там, ничего не делая») в переводе Б больше других приближается к значению русского глагола. Представляет интерес и перевод Е, в котором используется глагол razzolare («рыться, копаться в земле»), являющийся функциональным по отношению к оппозиции животное/человеческое.

Рассмотрим теперь случай прилагательного прелестный. Этим эпитетом профессор с нескрываемой иронией награждает домкома.

Таблица 5

Здесь Шариков правильно расценивает эпитет прелестный («исполненный прелести, очарования» [БАС: IXX, 645]) как насмешку¹⁶. В то же время нам кажется, что с точки зрения неочеловека прилагательное принадлежит чуждому буржуазному языковому регистру, далекому от политизированного, полного бюрократических штампов языка пролетария. Одним словом, оно отсылает к типу поведения, несовместимого, с точки зрения Шарикова, с образом действий домкома, который, по его словам, «защищает интересы».

Что касается итальянских эквивалентов, прилагательное incantevole («очаровательный») в переводе Б больше других приближается к значению русского «прелестный». Однако, на наш взгляд, лучшим вариантом является в переводах А, В и Е эпитет delizioso («предоставляющий радость, наслаждение»), который лучше подчеркивает досаду и раздражение профессора по отношению к пролетарским соседям.

К неграмотности гомункула следует также отнести неправильное произношение и согласование аббревиатуры РСФСР (Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика).

Таблица 6

Большинство переводчиков предпочитает дать полный и стилистически нейтральный вариант названия, отказываясь от аббревиатуры. Только в переводе Ж она сохраняется и транскрибируется с учетом итальянского произношения. Здесь переводчица вставляет и необходимую пояснительную сноску, указывающую на ее значение, но не на специфику употребления гомункулом.

Особенную сложность представляет перевод слов-реалий, т. е. слов и оборотов, обозначающих предметы, явления или понятия, характерные для быта и культуры определенного народа в определенную эпоху. От того, насколько хорошо знакомы с этими реалиями носители языка-реципиента, зависит успех адаптации этого лексического слоя. Среди многочисленных возможных примеров из «Собачьего сердца» упомянем случай противопоставления сигара/папироса, которым отмечено начало сцены, проанализированной нами: во всех итальянских переводах папироса передается словом sigaretta, что сильно ослабляет ярко выраженную в оригинальном тексте оппозицию «высокого/низкого».

Непростой является и адаптация ряда имен существительных, связанных с семантическим полем труда, как, к примеру, трудовой элемент/труженик/нэпман.

Таблица 7

Хотя все итальянские эквиваленты достаточно ясны в силу известности исторического контекста повести, надо отметить потерю важных семантических нюансов. Например, только в переводе Д найдена убедительная замена трудовому элементу, classe lavoratrice, в то время как в остальных переводах (кроме седьмого примера, в котором словосочетание трудовой элемент переводится дословно) нет разницы между трудовым элементом (lavoratori — «трудящиеся») и тружеником (lavoratore — «трудящийся»). Что касается термина нэпман, эквиваленты со словом affarista («аферист»), speculatore («спекулянт») в основном убедительны, а в случае перевода Ж употребляется словосочетание uomo della Nep, «человек нэпа», к которому, однако, прикреплена пояснительная сноска.

В заключение было бы уместно еще раз подчеркнуть важность интерпретации текста и анализа его экспрессивно-стилистических особенностей для перевода «Собачьего сердца». Исследование итальянских текстов повести показало уникальность подхода и оригинальность вклада некоторых авторов. Во многих случаях были найдены решения, которые компенсировали неизбежные потери при переводе.

Литература

БАС. Большой академический словарь русского языка / Рос. акад. наук, Ин-т лингвист. исслед. / ред. Л.И. Балахонова. М.; СПб.: Наука, 2004.

Виноградов В.В. Язык Пушкина. Пушкин и история русского литературного языка. М.; Л.: Academia, 1935.

Талалай М.Г. Олсуфьевы в эмиграции // Из глубины времен. 1998. № 10. С. 275—280.

Талалай М.Г. Читают и будут читать. Наследие Марии Олсуфьевой // Слово. 2003. № 2. С. 22—24 // URL: http://www.hrono.ru/slovo/2003_02/talalaio2_03.html (дата обращения: 03.11.2018).

Тишкина И. К вопросу об изучении языковой личности персонажа // Slavica quinqueecclesiensia. 1998—1999. № 4. С. 219—226.

Тюрина Е.А. Повесть М.А. Булгакова «Собачье сердце». Эдиционно-текстологические проблемы. М.: Компания Спутник+, 2007.

Тюрина Е.А. О текстологических принципах подготовки академического собрания сочинений М.А. Булгакова на примере повести «Собачье сердце» // Текстология и историко-литературный процесс: I Международная конференция молодых исследователей (Москва, Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова, филологический факультет, 16—17 февраля 2012 г.) / ред.: Л.А. Новицкас, А.Н. Першкина, П.Ф. Успенский. М.: Лидер, 2013. С. 169—180.

Фокина О.И. Фразеологические единицы в оригинале и переводе художественного текста на итальянский язык (на материале повести М. Булгакова «Собачье сердце») // Русский язык: система и функционирование (к 80-летию профессора П.П. Шубы): материалы III Междунар. науч. конф., Минск, 6—7 апр. 2006 г. В 2 ч. / редкол. И.С. Ровдо (отв. ред.) и др. Минск: РИВШ, 2006. Ч. 1. С. 322—324 // URL: http://elib.bsu.by/handle/123456789/26209 (дата обращения: 23.04.2019).

Di Bari L. I meridiani. La casa editrice De Donato tra storia e memoria. Bari: Edizioni Dedalo, 2012.

Mauri P. Venti atletiche flessioni davanti a Montale // La Repubblica. 2003. 29 marzo // URL: https://ricerca.repubblica.it/repubblica/archivio/repubblica/2003/03/29/venti-atletiche-flessioni-davanti-montale.html (дата обращения: 04.05.2019).

Pavan S. Le carte di Marija Olsuf'eva nell'Archivio contemporaneo Gabinetto G.P. Vieusseux. Roma: Edizioni di storia e letteratura — Firenze: Università degli studi, 2002.

Treccani. Vocabolario on line. Istituto dell'Enciclopedia Italiana // URL: http://www.treccani.it/vocabolario/pallino; http://www.treccani.it/vocabolario/pinco1 (дата обращения: 21.04.2019).

VFC. Il Vocabolario del Fiorentino Contemporaneo. Accademia della Crusca 2008—2018 // URL: http://www.vocabolariofiorentino.it/lemma/pallino/3369 (дата обращения: 21.04.2019).

Примечания

1. Bulgakov M. Cuore di cane, owero Endocrinologia della N.E.P. / trad. di M. Olsoufieva, C. Spano De Cet. Bari: De Donato, 1967¹, 1967². Издательство De Donato было основано в 1947 году в городе Бари. Во второй половине 60-х — начале 70-х годов в серии Rapporti («Отношения») оно опубликовало ряд переводов из русско-советской литературы, а также некоторые работы русских формалистов о прозе. Издательство закрылось в 1989 году [Di Bari; Pavan: 7—8].

2. Булгаков М.А. Собачье сердце // Грани (Франкфурт-на-Майне). 1968. № 69. С. 3—85; Булгаков М.А. Собачье сердце // Студент. Журнал авангарда советской литературы (Лондон). 1968. № 9/10. С. 3—93. Публикация в СССР, как известно, состоялась только через 20 лет, в эпоху перестройки: Булгаков М.А. Собачье сердце / предисл. В. Лакшина, подготовка текста и послесл. М.О. Чудаковой // Знамя. 1987. № 6. С. 76—135.

3. Неустанной деятельности Марии Олсуфьевой (1907—1988), дочери московского графа Василия Алексеевича, эмигрировавшего с семьей во Флоренцию после революции [Талалай 1998, 2003; Pavan: 7; Di Bari: 27—28], мы обязаны переводом на итальянский язык многих произведений русской литературы XX века (А. Белого, А. Блока, О. Мандельштама, Б. Пастернака, В. Дудинцева, В. Шкловского, Б. Окуджавы, Э. Кузнецова, А. Солженицына и др.). Талантливейшая переводчица часто выступала в качестве посредника между итальянскими издательствами и русскими писателями (или их ближайшими родственниками). Тем не менее неизвестно, какую роль она сыграла в истории с «Собачьим сердцем». Как рукопись повести попала в издательство De Donato, до сих пор остается загадкой. Неизвестно также, получило ли оно эксклюзивное право на публикацию. В примечании издателя, помещенном в конце перевода, содержится лишь смутный намек на источник текста. Речь там идет о рукописи, которая «...затонула в одной государственной библиотеке (булгаковский архив при Библиотеке имени Ленина в Москве), но оттуда недавно всплыла через тайную пробоину. Большое количество машинописных копий, добравшихся до Запада, свидетельствует, пожалуй, о широком подпольном распространении рукописи в СССР». Bulgakov M. Cuore di cane, owero Endocrinologia della N.E.P. Bari: De Donato, 1967². p. 155.

4. Bulgakov M.A. Il maestro e Margherita. Cristo. Pilato. Giuda. Satana. Mosca anni trenta / trad. di M. Olsoufieva. Bari: De Donato, 1967; Bulgakov M.A. Uova fatali e altri racconti / trad. di M. Olsoufieva. Bari: De Donato, 1967. Как известно, впервые роман «Мастер и Маргарита» был опубликован с купюрами в 1966—1967 годах в журнале «Москва» и сразу же в западных русскоязычных издательствах «ИМКА-Пресс» (по журнальному тексту) и «Посев» (полностью). О сложных обстоятельствах, в которых итальянским издательствам Einaudi и De Donato удалось опубликовать бесцензурную версию романа см. в статье М. Мишуровской в настоящем сборнике.

5. Bulgakov M. Cuore di cane, ovvero Endocrinologia della N.E.P. (в настоящей работе текст цитируется по изданию 1967²): Bulgakov M. Cuore di cane, ovvero Endocrinologia della N.E.P. / trad. di M. Olsoufieva, C. Spano De Cet. Bari: De Donato, 1967²).

6. Bulgakov M. Racconti / trad. di C. Coïsson, V. Dridso. Torino: Einaudi, 1970 (в настоящей работе текст цитируется по изданию Bulgakov M. Cuore di cane e altri racconti / trad. di C. Coïsson, S. Leone, V. Dridzo, comm. di M. Martini. Torino: Einaudi, 2001).

7. Bulgakov M. Cuore di cane / trad. di V. Melander. Roma: Newton Compton, 1975 (в настоящей работе текст цитируется по изданию Bulgakov M.A. Cuore di Cane. Diavoleide. Uova Fatali / intr. di F. Malcovati, trad. di V. Melander, C. Spano, A. Ferrari. Roma: Newton Compton, 1997).

8. Bulgakov M. Cuore di cane. La storia di un uomo-cane nella Mosca del 1925 / intr. di A.M. Ripellino, trad. di G. Crino. Milano: Rizzoli, 1975.

9. Bulgakov M.A. Uova Fatali. Cuore di Cane / intr. di G. Buttafava, prefaz. di F. Malcovati, trad. di E. Guercetti. Milano: Garzanti, 1990 (в настоящей работе текст цитируется по изданию 2007⁷).

10. Bulgakov M.A. Cuore di cane // Bulgakov M.A. Racconti / a cura di G. Spendei, trad. di N. Cicognini. 2 voll. vol. I. Milano: Mondadori, 1993. pp. 477—605.

11. Bulgakov M. Cuore di Cane. Uova Fatali / trad. di S. Prina. Milano: Feltrinelli, 2011.

12. Интерес широкого круга читателей, а также специалистов к творчеству Булгакова в Италии начинает развиваться с 1930-х годов: к этому времени относятся переводы на русский язык нескольких глав романа «Белая гвардия» (М. Bulgakov. La guardia bianca. Romanzo / trad. dal russo e intr. di E. Lo Gatto. Roma: Anonima romana editoriale, 1930) и повести «Роковые яйца» (M.A. Bulgacof. Le uova fatali. Romanzo / trad. dall'originale russo di U. Barbaro e L. Uspienscaia. Lanciano: Carabba, 1931).

13. Текст сценария был также опубликован издательством De Donato за несколько месяцев до выхода фильма: Bulgakov M. Cuore di cane. Il romanzo. La sceneggiatura di Alberto Lattuada / comm. di L. Lombardo Radice. Bari: De Donato, 1975.

14. Здесь и далее текст повести цитируется по изданию: Булгаков М.А. Собачье сердце. Чудовищная история // Булгаков М.А. Собр. соч. В 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 119—208.

15. Bulgakov M. Cuore di cane. Il romanzo. La sceneggiatura di Alberto Lattuada / p. 168. Экранизация Лапуады основана на переводе Марии Ольсуфьевой; ее имя стоит на издании сценария 1975 года. Здесь надо подчеркнуть, что образ бездомного пса/люмпена у Латтуады отсылает к итальянской общественно-политической ситуации 1970-х годов (конфликт между «пролетариатом» и «буржуазией»). Интересно также отметить, что в русском языке собачья кличка «Бобик», как и «Шарик», одна и самых распространенных для дворового пса.

16. Здесь следует учитывать и другое, устаревшее, значение слова «прелестный», т. е. «обольщающий, прельщающий» [БАС: IXX, 646; Виноградов: 182—183]). Оно вполне соответствует представлению профессора Преображенского о влиянии Швондера на Шарикова.