Н.В. Кузина, А.А. Сергеев. От литературы к медицине: методика анализа текста на основе частотного словаря — «Записки юного врача»

История болезни должна быть составлена так, чтобы при чтении ее через много лет возникал полный образ больного.

Н. К Волкович [1]

Во время составления словаря учитывался адрес словоформы: графическому слову присваивался порядковый номер, позволяющий судить о его расположении. Лексемы распределялись по семантическим полям (Семантический словарь 1983; Шведова 2000 и др.). Между лексикой определенных полей образуются ассоциативные связи, с трудом объясняемые или вообще закрытые для исследователя. В качестве материала исследования поэтому продуктивнее выбирать тексты, у которых есть своеобразный «шлак», параллельные нехудожественные (дневник, переписка и др.) или сохранившиеся черновики: работа с ними помогает пояснить ассоциативные ходы, не поддающиеся интерпретации с общеязыковой точки зрения. Словарь цикла организуется так же, как и словарь рассказа. Всем графическим словам, входящим в текст, присваиваются данные: адрес в рассказе (колонка 3 таблицы); адрес в цикле (колонка 1); номер рассказа, куда вошла единица (колонка 2).

Колонка 4 содержит графическое слово текста, колонка 5 — контекст (в данном случае — «строку» электр. текста).

Таблица 1. Фрагмент «рабочего» словаря цикла «Записки юного врача»

I. Рассказ

Остановимся на рассказе «Пропавший глаз».

Лексические повторы. Всего в тексте 3793 графических слова. Мотив «пропавшего» глаза подчеркнут трехкратным корневым повтором пропавший (1 — адрес в названии) — пропасть (1108) — пропадать (1665). Впервые лексема появляется в названии; затем, задолго до эпизода с глазом, пропадают — так же, как и глаз, мнимо: герой вместе с акушеркой, кучером и парой коней в снежной буре по пути в Грищево к роженице (в значении «гибнут»); спасительный свет фонаря у больницы при возвращении из Грищево (в значении «исчезает», «мигает»), где врач не смог, как считает, до конца выполнить свою миссию и свершил преступление. В финале текста лексема не используется. Что именно произойдет с глазом, обнаруживается задолго до развязки. В финале для описания деформации названы: выпирать (3295), выпереть (3244), вылезающий (3566), пузырь — 2 (3569, 3664), шеф (3296). Но уже в 1-м врачебном эпизоде есть причастие вздувшаяся (о реке — 326), в центре текста — пузырящаяся пена, «вскакивающая» на губах раненого с разорванными волчьей дробью легкими (2933, в рассказе 3 слова с этим корнем — пузырь — 2, пузырящаяся). Причину деформации читатель тоже «знает заранее». В финале будет дана разгадка: глаз «пропал» потому, что на его месте вырос гнойник (3740). Но мысль о «гное» уже внушена: при перечислении заслуг врача за год уже говорилось о гнойных плевритах (3053—3054), вскрытых гигантских гнойниках (2794—2795). В тексте заранее описано, какой глаз будет деформирован: проводится противопоставление правого/левого, объяснимое с точки зрения традиционных мифологических представлении, — пока не закрепится в читательском сознании; прежде всего связанное в тексте (как и культуре в целом) со значением ущерба, недостачи, дефекта понятие левый — 6 (311, 362, 566, 669, 718, 3285): левая подметка отваливается у Егорыча, он оказывается бос на левую ногу, у врача остается невыбритой левая щека, на нее смотрит и смеется Пелагея Ивановна («Я поймал ее взгляд, он упирался в мою левую щеку»). Пропавший глаз в финале тоже левый. Правое — 3 (285, 696, 707) актуализируется вдвое реже, связывается с выбритой щекой врача и его «подбитым как бы правым глазом»: ложный ход, запутывающий читателя, но имеющий свою функцию — он вводит другую, хотя и неполную, параллель между врачом и пациентом, младенцем. Эта параллель дополнительно мотивирует тему зеркала и идею зеркальности, важную в структуре текста (младенец и врач как зеркальные отражения друг друга): у младенца поврежден левый глаз, у врача — «как бы подбит» правый. Можно описать ситуацию словами поэта: «Мой детский возраст смотрит на меня».

«...фонарь уже прочно утвердился перед моими глазами...», «он рос и приближался», «фонарь меня подбодрил...».

ключевое слово медицина (2835); слова со значением пространства: больница — 9 (577, 944, 1520, 1658, 1696, 1938, 2566, 2577, 2979), клиника (3202), амбулаторный (3073), стационарный (3090) и др.; со значением «Болезнь и болезненные состояния, симптомы» [2]: боль (2394), вывих (2805), гангрена — 2 (2420, 2619), геморрой (3068), гнойник — 2 (2795, 3740), грыжа — 3 (2786, 3065, 3338), заболеть (1952), закладывать бока (3598?3599), заражение (2421), неврастения (1618), опухоль — 2 (3348, 3446), плеврит (3054), пневмония (3061), рак (3063), саркома — 2 (3069, 3342), сифилис (3064), тиф (3062) и др; в сфере глаголов подробно описано протекание заболевания, например: заболеть, захиреть, бледнеть, исхудать, корчиться, заводить глаза, бредить, ошалеть, мучиться — 2, полегчать и др.; так же подробно описаны врачебные действия и манипуляции, например: помочь, спасти, отстоять — 2, победить — 2, бороться, ухаживать, возиться, отправить в город, вправлять — 2, зашивать, интубация, трахеотомия, наложить — 3 (щипцы), накладывать и др.; выделяется подгруппа со значением «Медикаменты, химические средства и их использование»: впрыснуть (1148), гипсовый — 2 (865, 2802), йод — 2 (341, 2309), калий — 2 (2188, 2249), капельки — 3 (3447, 3459, 3461), марганцевокислый (калий — 2187), морфий — 2 (1149, 1161), раствор — 2 (2186, 2200), хлороформ — 2 (1360, 1375) и др.; со значением «Медперсонал»: персонал (2545), фельдшер — 4 (862, 1907, 2136, 3517), фельдшеризм (3197), доктор (3026, 3632), врач (2521, 2564), акушерка — 7 (331, 379, 1143, 1397, 1954, 2138, 3322), акушерский — 2 (2165, 2991), коллеги (1612), сиделка (561), больничный сторож (407) и др.; со значением «Пациенты»: больные (3089), пациент (2320), родильница — 3 (575, 1265, 1297) и др.

Центральный эпизод, где врача преследуют видения суда, связан с возможными последствиями неудачного удаления зуба (в тексте — аналога родов, в затексте — абортов жены Таси):

Суд. Позор. Я — причина смерти. И вот я уже не врач, а несчастный, выброшенный за борт человек, вернее, бывший человек.

Экзамен по судебной медицине показал некомпетентность врача. Манипуляции врача описаны через деструктивные глаголы: неконкретизированные деструктивные действия: отделать — 2 (выбрить щеку и вырвать зуб), действия острыми предметами: резать — 7, вырезать, полоснуть, надсечь, деформирующие действия без участия острых предметов: рвать — 13, сломать — 4, ломать — 2, выломать, взламывать, переломить, обломать, ковырять; действия связаны с мотивом воровства, утаивания, сокрытия: спрятать, скрыть, прятать, завернуть, заворачивать и др. Врач охарактеризован и как раскрывающий преступление: например, он умеет по «бабьим речам» понять суть заболевания, как Шерлок Холмс.

Присутствует лексика семантического поля «Колдовство и инфернальное»: ведьма — 3 (530, 1077, 1176), колдовской (3671), лешай (838), проклятие (360), проклятый (430), сатанинский (1104), черт — 9 (396, 1083, 2424, 2913, 3403, 3486, 3492, 3570, 3730) и др., и вводится через сравнения, фразеологические устойчивые сочетания, соотнесенные в тексте прежде всего с объектами, описанными как существа женского пола: Пелагея Ивановна — «простоволосая, похожая на ведьму»; вьюга — «как ведьма» и др. Неожиданное излечение младенца с поврежденным глазом врач характеризует: «Это что-то колдовское». К указанной примыкает группа лексики со значением «мнимости»: галлюцинация (176), мираж (195), призрак (1063), странный — 2 (3009, 3445), таинственный (3163), фантастический (1876) и др. Ведьма, черт и тема сумасшествия объединена в одном контексте при описании пути доктора в Грищево, где произойдут неудачные роды: в момент, когда он чуть не гибнет сам врач, вместо него погибнет младенец.

Семантическая группа «Животные» называет тех, в кого превращаются персонажи: бараний (бараньи тулупы на Пелагее Ивановне, кучере и враче во время поездки в Грищево — 1058), волчий (волчьей дробью почему-то разнесена грудь человека, что тоже несколько сближает его с животным — 2956), конь — 2 (1066, 1213 — при описании врача и его спутников как «черного призрака, состоящего из коней, кучера и нас», и их возможной смерти), лошадиная морда (о лошадиной морде, которая показывается в воротах — как бы нет точной определенности, что это за существо, — 821—822), лошадь — 5 (821 — о Егорыче, 291, 620, 626, 638 — об отсутствующей в реальности лошади, которой пожалел свекор, 1118 — о лошадях по пути в Грищево), рысак (438 — о Егорыче), пес (1638 — о враче), собачонка (1637 — о враче), свинство (406 — о Егорыче), свинья (645 — о свекре). Оказывается, что единственное животное, не имеющее отношения к мотиву оборотничества в рассказе, — лошадь, та, которую не дал свекор роженице, отсутствует. «Замещает» ее — Егорьгч, сравниваемый с рысаком и лошадью:

ворвался, топоча, как лошадь, Егорьгч в рваных сапожищах <...> Ах ты, проклятая! — Он бил ногой в землю, как яростный рысак.

Из врачебных операций в рассказе прежде всего актуализируются роды, начиная с однократно употребленного глагола родить, до одного из наиболее частотных знаменательных слов акушерка. Тема родов набирает вес к описанию родов в Грищево (приблизительно между 1000 и 2000-ным графическим словом). В семантическое поле входит лексика: акушерка — 7 (331, 379, 1143, 1397, 1954, 2138, 3322), акушерский — 2 (2165, 2991), родильница — 3 (575, 1265, 1297), родильный (675), родной (1654), роды — 4 (299, 803, 916, 2808), рожать (613) и др. Многократный мотив изъятия, вынимания ассоциативно соотнесен с мотивом родов (вынуть бритву, вынутое зеркало, вытаскивать ком марли с зубом из кармана и т. д.). Так же могут быть рассмотрены и другие манипуляции врача, связанные с выниманием (вытаскивать (зуб), вынимать — 2, вынуть, выкапывать, выскочить, выпустить и др.). Все женщины, названные в рассказе, так или иначе связаны с родами или уже являются матерями [3]: она (применительно к женщине — 15), собственные имена женщин-сослуживиц врача (Пелагея (водная) Ивановна — 11 (380—381, 523—324, 548—549, 655—656, 1050—1051, 1113—1114, 1207—1208, 1277—1278, 1413—1414, 1513—1514, 3023, 3024), Аксинья (1031) (достойная)) и пациентки — Анна Жукова (3581—3582)); обозначения профессиональной принадлежности женщины (акушерка (названные 7 случаев), сиделка (561)); наименования по собственно половому признаку: баба — 15 (634, 832, 3246, 3308, 3411, 3450, 3485, 3530, 3539, 3587, 3603, 3616, 3643, 3709, 3726), бабий (3149), женщина (481) по функции в семье: родильница (названные выше три употребления), мать — 5 (557, 608, 1354, 1419, 1732), жена (1257). Акушерка Пелагея Ивановна (как и однократно упомянутая Аксинья, выполняющая роль прислуги) — воспринимается как чудесный помощник, нередки в рассказе сочетания, обозначающие совместность действий ее и врача, например:

«...мы с Пелагеей Ивановной приняли младенца мужского пола», «И мы с Пелагеей Ивановной уехали в страшную даль, закутанные в бараньи тулупы, пронеслись, как черный призрак...») и др.

Персонаж различает женщин рожающих и остальных пациенток: рожающие получают близкие к нейтральным имена, нерожающие пациентки — наименования сниженные: в первый раз при родах у моста — рожающая женщина («Мы подбежали и увидели растрепанную корчившуюся женщину»), затем мать («мать спасли», «Ты что же это, мать, лучшего места не нашла рожать, как на мосту?»), в описании зимних неудачных родов используются существительные родильница, жена («Родильница была жена деревенского учителя...») и мать («Ах, не могу я выразить того отчаяния, в котором я возвращался домой один, потому что Пелагею Ивановну я оставил ухаживать за матерью» и др.), единственный раз мамаша («А если не победишь, вот и мучайся, как сейчас, когда валяет тебя по ухабам, а сзади остался трупик младенца и мамаша»). Существительное мать в рассказе использовано в речи только персонажа-повествователя и обозначает как бы не только роженицу, но и мать вообще. Сам персонаж-повествователь, наряду с рассказыванием о рождающихся у этих женщин младенцах, вспоминает и свое детство (972). Наиболее частотным обозначением нерожающей женщины в рассказе является имя нарицательное баба, сниженное по стилистической окраске и из уст персонажа-врача звучащее пренебрежительно. С персонажем-повествователем / двойником пациентов (три из них — рождаются) оказывается связан комплекс пренатальных ощущении, выраженный через нагнетание прежде всего глаголов, обозначающих неустойчивое, зыбкое, плавающее положение в пространстве, покачивание, колебание, дрожание: дрожать — 2, качаться — 2, мотать — 2, мотаться, трястись — 2, валять, трясти, тряхнуть, вертеть и др. Такой спектр ощущений испытывает младенец в утробе матери. Образ метафорически отражает и отсутствие уверенности врача в знаниях, и наступающее гипнотического состояние, диссоциацию как тип психологической защиты или психопатологии, онейроид (может быть, связанный с усталостью, переутомлением, или употреблением морфия). Нагнетание происходит в момент пути к роженице и возвращения с родов, причем параллельно с нагнетанием слов, описывающих смерть и умирание. Положение «на краю», явно осознававшееся Булгаковым (сам процесс работы его в описываемое время) мифопоэтически — инициация, прохождение порога, междуморье бытия и небытия. Сходство рождения и смерти, традиционно констатирующееся в культуре, и связано с проявлениями глубинного уровня бессознательного — перинатальными переживаниями человека (по Ст. Грофу), так называемой перинатальной матрицей, «травмой рождения» (например: Rank 1924; Топоров 1995).

Для интерпретации текста значимо семантическое поле — «Металлические предметы по отношению к персонажу и действия с ними». Вводит «металлическую» тему внешне немотивированно возникающее в первых абзацах текста сочетание «железный путь» [4], имеющее, однако, при опоре на реалии рациональное объяснение (указывает на отдаленность Мурьевской больницы от достижений цивилизации). С металлическим предметом — бритвой, клинком — связан один из центральных мотивов рассказа, мотив бритья. Врачеватели были заодно и цирюльниками (снижение роли врача до цеха цирюльника). Акцентирование внимания на металлическом инструментарии имеет выраженный специальный смысл: качество стали и ее износ, качество стерилизации, страх осложнений у пациентов после хирургических вмешательств.

Ассоциативные цепи. Рассказ выстроен как данный в немотивированной с точки зрения реальной хронологии ряд воспоминаний. Мотив воспоминания задается с первых строк, семантическое поле «Память — забвение»: воспоминание — 3 (53, 1852, 2672), вспоминать (2678), вспомниться — 2 (727, 2022), забытый (3578), забыть (159), забытье (1358), память — 2 (913, 2853), позабытый (902), в помине (3668), помнить — 6 (1122, 1896, 1972, 1995, 2829, 3630), помниться — 4 (210, 307, 1025, 1164). Тема воспоминания может выражаться через иную лексику (воспоминание персонажа о детстве).

В основном «вспоминает» врач. Слова поля наиболее связаны с двумя эпизодами: 1) поездка к жене учителя и рождение мертвого младенца, 2) эпизод с солдатским зубом. Из других персонажей «память» имеет Анна Жухова: «помнит», что «господин доктор» был не прав, когда утверждал, будто у младенца нет глаза. «Памятью» обладают предметы: например, бритва «Жиллет» — память об апрельских родах у моста материализована в ржавчине («навеки осталась ржавенькая полосочка»). Тема забвения связана с книгами, которые читал, но забыл персонаж; в забытьи находится женщина после апрельских родов у речки; позабытым оказывается зубчатый «Жиллет», оставшийся в воде без применения апрельским днем; забыт врачом «через два дня» после первого появления годовалый младенец Анны Жуковой. Врач помнит и не помнит литературного героя-англичанина, с чьим обликом у него ассоциируется представление о бритье (об интертекстуальных связях образа: Яблоков 2002, 80—83): утратил память об источнике образа, но помнит подробности самого текста. Об алогичной связи этих понятий свидетельствует фрагмент текста:

«Но так как зубчатый «Жиллет» пролежал позабытым в мыльной воде — на нем навеки осталась ржавенькая полосочка, как память о весенних родах у моста».

Семантическое поле «Память — забвение» ставится в один ряд с полем «Металлические предметы по отношению к персонажу и действия с ними». Оказываются связаны образ «железного пути», темы металлического, хирургического, зубного и акушерского инструментария и тема металлических принадлежностей для бритья. «Металлическое» семантическое поле: бритва — 4 (1027, 1773, 1788, 2237), бритый (78), безопасный (вид бритвы — 231), бриться — 7 (143, 204, 248, 881, 920, 1001, 1795), бритье (110), выбритый (203), вырезать (3376), ржавый гвоздь (1918—1919), добриваться (781), добриться (759, 789, 895), железный (путь — 104), «Жиллет» (232, 900), зубчатый (о бритве «Жиллет» — 899), блестящая игрушка (о бритве, вынимаемой из футляра, — 997—998), Кесарево сечение (2813—2814), клинок (237), ложка (половинка металлических акушерских щипцов — 3034), надсечь (3387), небритый (1483), опасный (о виде бритвы — 239), торзионный пинцет (333—334), разложить (об инструментах — 270), резать — 7 (3133, 3134, 3135, 3409, 3415, 3526, 3639), ржавенькая (о полоске на бритве, образовавшейся под действием воды, когда врач не добрился, принимая роды у реки, — 910), ржаветь (в переносном значении о цвете крови — 2537), скобка (металлическая часть двери — 815), терка (на нее похожа небритая щека — 126), топор (743), хирургический (о самых сложных случаях в практике врача — 1474), щипцы — 6 (2015, 2060, 2103, 2432, 2825, 2992) и др. К полю «Металлические предметы и манипуляции с ними» примыкают, например, связанные ассоциативно у Булгакова со словом бритва, бриться (как пароним и другое наименование того же денотата) географические наименования Британия (219), английский (273, 979), англичанин (162—169). Ассоциации запрограммированы близостью звучания слов бритый и Британия, как было указано ниже, и эксплицированы в одном из фрагментов текста — однажды в рассказе инвентарь для бритья определен как «английские прелести.» (273—274):

И когда я ехал сюда, в чемодане у меня лежала и безопасная «Жиллет», а к ней дюжина клинков, и опасная, и кисточка. И твердо решил я, что буду бриться через день, потому что у меня здесь ничем не хуже необитаемого острова.

Но вот однажды, это было в светлом апреле, я разложил все эти английские прелести в косом золотистом луче... [5]

Связь понятий «железный путь», бритье, Англия, подтверждается корневым повтором прелесть — прельстить, и, очевидно, устроена следующим образом: прельстить, поразить внешним видом можно только у железной дороги, т. е. среди знающих:

Пробором никого не прельстить в тридцати верстах от железного пути. То же и относительно бритья.

Это гипотетически возможно только в случае, если рядом есть «железные» заместители «железного пути» — «английские прелести» — бритва, «клинки». Связь с бритвой и железной дорогой Англии объясняется достаточно просто: изобретателями железной дороги являются англичане, существует и тип английской бритвы (заметим попутно, что исконно французское «Жиллет» настойчиво именуется в рассказе английским) [6]. С представлением о металлических колющих, режущих, бреющих, опасных предметах, уже по аналогии формы, ассоциативно связана группа наименований острых предметов вообще, имеющих «форму» зуба. Эти ряды могут быть текстуально соотнесены: например зубчатый «Жиллет» (899—900), а также: гребешок (выпадает из волос акушерки Пелагеи Ивановны — 383), зуб — 16 (удален, выломан металлическими щипцами — 1912, 1940, 1961, 2003, 2017, 2032, 2085, 2107, 2113, 2361, 2491, 2505, 2614, 2652, 2688, 2735), зубной (121, 2391) и т. д. С семантическим полем «Металлические предметы и манипуляции с ними» связана также группа лексики, обозначающей кровь и, шире, жидкость (воду) вообще. Актуальной является тема ржавчины, связанная с темой памяти. Причем ржавчина в данном случае — не только качество, присущее металлическим предметам, но и цвет запекшейся крови. Один из повторов в тексте сближает бритву «Жиллет», на которой после лежания в воде осталась ржавенькая полосочка, со ржавыми гвоздями, с которыми имплицитно сопоставляются зубы (фельдшер Демьян Лукич «рвет зубы так же ловко, как плотник — ржавые гвозди из старых шалевок») и появление которых в памяти врача предваряет воспоминание о неудачной манипуляции над солдатом, и с другой «памятной» вещицей — окровавленным комом марли, в которую врачом был спрятан вырванный у солдата зуб:

Солдат не показывался, я тосковал, ком ржавел и высыхал в письменном столе.

С медицинской (в большой степени — хирургической) темой рассказа мотив бритья объединяет присутствие острого металлического инструмента и опасность поранения, физического ущерба (карающие действия или действия врача, направленные на себя). Есть и «затекстные» объяснения: в каждой больнице действительно обязательно была бритва, врачи непременно должны были уметь брить, особенно в случае эпидемии: например, тифа [7]. Для Булгакова это было вдвойне актуально, так как, например, служа в Вязьме в 1917—1918 гг., он заведовал в том числе и инфекционным отделением (Чудакова 1988, 63). При том, что юный врач, как он описывает, постоянно вынужден заниматься именно хирургическими случаями, «бритое» состояние объяснимо: перед операциями хирурги либо обязаны были прятать волосы в ткань, колпаки, либо брить их (в том числе — бороды); бородатых хирургов можно встретить и теперь крайне редко.

Известна в психиатрии фобия острых предметов и самопоранення, встречающаяся при определенных типах психопатологии.

При всех других, более существенных, событиях в жизни в том месяце, Булгаков находит место в своих записях таким, казалось бы, малоценным фактам (вполне может быть, речь идет об отражении фобий). Затем эти мотивы окажутся ассоциативно связанными в одну цепь в рассказе, входящем в цикл, в котором Булгаков как бы подводит итог предшествующему периоду жизни, теперь завершившемуся. В психоанализе такие явления относят к покрывающим воспоминаниям, в которых важные факты, по каким-либо причинам вытесняемые вспоминающим, заменяются менее значимыми одновременно происходившими событиями как их знаками (Фрейд 2002, 11).

II. Цикл

Подход к ЗЮВ как к целостности условен: при жизни Булгакова цикл полностью опубликован не был, расположение рассказов в нем до определенной степени спорно. Каноническим здесь признается традиционное расположение, показанное в таблице 1. Скажем о механизмах организации, как они могут быть охарактеризованы с опорой на словарь [8]. Роль маркированных играют тексты маргинальные, выделенные в сторону уменьшения или увеличения объема: наименьший — «Тьма египетская» и наибольший — «Звездная сыпь». Они вводят мотивы противопоставления 1) двух мировоззренческих систем (мифологической неполноты знания, догадок, интерпретаций VS подвижничества, просветительства, поиска подлинности, истины) и 2) непонятного пациенту (и врачу) симптома VS диагноза, системного представления о сути нозологии. Помимо мощнейшего пласта затекста, внутренних эмоциональных коллизий Булгакова, тревоживших писателя до завершения его работы над циклом и наложивших отпечаток на семантическую организацию текста, мы видим, как материал врачебной практики превращается у Булгакова в основу образной системы и мифопоэтики. Так, противопоставление симптома и диагноза в «Звездной сыпи» становится булгаковской медицинской интерпретацией философских положений И. Канта.

Таблица 1. Вес рассказов цикла в графических словах.

Механизмы связи действуют через единицы, имеющие внешнее подобие (при наличии/отсутствии связи на семном уровне): на уровне отдельных лексем, словообразовательных рядов (общий корень), рядов омонимических/паронимических, в которые лексемы группируются по совпадениям/сходству звукового облика; на уровне единиц, не имеющих внешнего подобия, но связанных на семном уровне, — семантических полей.

Распределение лексем.

I. Среди лексем, обладающих высокой частотностью.

Кодирующие, «поддерживающие», лейтмотивные слова (лейтмотивы) — лексемы, встречающееся в большей части/половине текстов цикла. Если число повторяющихся элементов велико, то он многокомпонентный, если нет — малокомпонентный. Может быть: а) с доминантным текстом, б) без доминантного текста. Может быть введено понятие лейтмотивного ряда, состоящего из 1) лексем с общим корнем и близкой семантикой, 2) входящих в одно семантическое поле, 3) паронимичных/омонимичных лексем (лейтмотив с семантическим сдвигом).

К разряду лейтмотивных у Булгакова относятся многие лексемы, входящие в семантическое поле «больница, болезни, медицинские манипуляции и т. д.». Однако хотя единицы его и воспроизводятся регулярно, но часто именно в силу своей высокой частотности не играют существенной роли, являются «проходными». Из описывающих медицинские манипуляции лейтмотивных рядов первостепенны описывающие роды. Например ряд акушерка — акушер — акушерский — акушерство; распределение по текстам 1 (2) — 2 (12) — 3 (11) — 4 (1) — 5 (7) — 6 (1) — 7 (9). Лексема акушер («Крещение поворотом») возникает единожды — в цитируемом тексте учебника, персонажами цикла являются акушерки — Анна Николаевна и Пелагея Ивановна, но принимать роды приходится как раз юному врачу. Корневой лейтмотивный ряд роды — родилка — родильница — родильное (отделение) — родовой (канал)— рожать — рождавшийся — рождение — роженица; распределение частотности по текстам: 1 (2) — 2 (12) — 3 (1) — 4 (1) — 5 (14) — 7 (9). Всплеск частотности лексем лейтмотивных рядов, описывающих роды, в рассказах 2 («Крещение поворотом») и 7 («Пропавший глаз») сюжетно мотивирован — в обоих случаях в центре текстов оказываются ситуации принятия родов. В рассказе 5 («Тьма египетская») появление тем с сюжетных уровнем не связано, они входят в основном во вставные анекдоты текста. Данные лейтмотивные ряды имеют не только фабульное значение, но важны и для понимания глубинной психологической интриги цикла, затекста. Булгаков, не имевший собственных детей, мог таким образом бессознательно предъявлять данное переживание. Центральный мотив цикла — прохождение персонажем-повествователем стадии инициации (Яблоков 2002, 10—11 и др.). Лейтмотив роды и т. д. как нельзя лучше на символическом уровне сигнализирует о ней. Ту же функцию выполняет и корневой лейтмотивный ряд с доминантным текстом, соответствующий символической ситуации «поворота» как манипуляции при родах, повернуться — повернуть — поворачивать — поворачиваться — поворот (последняя лексема встречается 17 раз), распределение по циклу — 1 (1) — 2 (14) — 3 (1) — 4 (1) — 5 (1) — 6 (2) — 7 (3). Из лексем, обозначающих иные медицинские манипуляции, лейтмотивными являются обозначающие парентеральный путь введения лекарства впрыскивание — впрыснуть — впрыскивать; распределение в цикле — 1 (2) — 3 (2) — 4 (3) — 5 (2) — 6 (1) — 7 (1). Лейтмотив не только описывает будничную медицинскую манипуляцию, но и напоминает о коллизии в реальной жизни автора. Впрыснуть в тексте «Записок» можно камфару (рассказ 3), морфий (рассказы 4, 7), кофеин (рассказ 1), масло (рассказ 1), дифтерийную сыворотку (рассказ 4), лекарство (рассказ 4).

Из лексем, обозначающих предметы, естественные в медицинском обиходе, лейтмотивной является, например, лексема простит, распределение по циклу — 1 (4) — 2 (6) — 3 (1) — 4 (1) — 5 (3) — 7 (1). Простыня реже всего связывается с персонажем-повествователем (рассказ 1), может представать окровавленной (рассказы 1, 2 и др.), чистой (рассказ 2), скомканной (рассказ 5), ею укрывают больного (рассказы 1, 7), с ней связано представление об ущербе (например, ампутации — рассказ 1) или смерти (не только в прямом смысле, но и в метафоре: например, о руке роженице — «безжизненно, как плеть, шлепнулась о простыню», 2). Семантически близким является малокомпонентный лейтмотив пелена — пеленка, единицы которого выступают не столько в прямом, сколько в переносном значении (например: пелена пота — рассказ 3; пелена тьмы египетской — рассказ 5, пелена дождя — рассказ 7); распределение по циклу — 3 (1) — 4 (1) — 5 (1) — 6 (1) — 7 (1).

Многокомпонентным является корневой лейтмотивный ряд баба — бабка — бабенка — бабочка (в значении «женщина») — бабий, представляющий собой соединение лексем, с одной стороны, дающих сниженное наименование женщине (например, глупая баба — рассказ 3; бабьи речи — рассказ 7: распределение прилагательного — 2 (1) — 6 (3) — 7 (1)) или называющих женщину из крестьянской среды (баба; распределение по циклу — с доминантным текстом — 3 (2), 5 (10), 6 (1), 7 (15)), с другой — указывающих, нередко, на значительный возраст носительницы (бабка; распределение — с доминантным текстом — 3 (15) — 5 (3)) или ее некоторые негативные характеристики, прежде всего легкомыслие и «инфернальность» (бабочка — 5 (8); бабенка — 6 (1)). Лексемы ряда нагнетаются в текстах, где нет идеального «чистого» женского персонажа (прежде всего, в рассказах 3, 5, 7), а в текстах с таковым, наоборот, подчеркнуто отсутствуют (рассказы 1, 4). Лейтмотивной с ярко выраженным доминантным текстом является лексема мать, подкрепленная однокоренным матка (2 (3)) и паронимом матовый (2 (1)); распределение лексемы по циклу — 1 (1) — 2 (5) — 3 (22) — 4 (1) — 5 (1) — 6 (5) — 7 (5). За жизнь матери персонаж-врач чаще всего опасается (если она роженица): «поворот всегда представляет опасную для матери операцию» (рассказ 2), «все ли там цело у матери» (рассказ 2), «восковая Мать» (рассказ 7), «не о ручке нужно думать, а о том, что мать жива» (рассказ 7), «хоть мать спас» (рассказ 5), «живого приняли и мать спасли» (рассказ 7) и др. С другой стороны, мать предстает спорящей с врачом и нередко даже недалекой (если она мать пациента: «мать посмотрела на меня, как на безумного» (рассказ 3), «мать не давала девочку» (рассказ 3)) или плачущей («мать зарыдала» (рассказ 3), «плачущая Матт (рассказ 3)). В доминантном для лейтмотива тексте лексема скорее обладает негативной окказиональной коннотацией. Лейтмотивная лексема жена (вариант — жана, однокоренные или этимологически близкие женат — жениться — жениховский; распределение лексем с указанным корнем по циклу — 1 (1) — 4 (3) — 6 (7) — 7 (1)) возникает непременно в «неблагополучном» контексте: при указании на риск заражения сифилисом (рассказ 6), при описании неблагополучных родов (рассказ 7), само согласие стать женой приводит к смерти (рассказ 4). Примечательно, что в двух рассказах цикла появляется лексема вдовец (1 (3) — 2 (1)), тогда как обратный вариант — вдова — не фигурирует. Единственная относительно «благополучная» жена в цикле — Аксинья, супруга сторожа Егорыча (например, рассказ 1). В большинстве случаев не имеет негативной окказиональной коннотации, а скорее даже получает некоторый сострадательный оттенок значения, лейтмотивная (нейтральная и в языке) лексема женщина (плюс однократное прилагательное женский (1 (1)); распределение по циклу — 1 (1) — 2 (14) — 3 (4) — 4 (6) — 5 (2) — 6 (17) — 7 (1). Примечательно, что наибольший вес лексема имеет в рассказах, где персонаж-женщина предстает страдающей: в момент родов (рассказы 2, 7), будучи при смерти (рассказ 4) или под угрозой заражения сифилисом (рассказ 6). Например: «мучающаяся женщина» (рассказ 2), «бедная женщина» (рассказ 5), женщина — «человек перешибленный» (рассказ 6), «мокнущие папулы на теле цветущей женщины» (рассказ 6), «— Подлец, подлец, — всхлипнула молодая женщина и давилась слезами» (рассказ 6). В момент кризиса, на грани жизни и смерти показаны персонажи-пациенты, обозначенные при помощи лексем девочка — девчонка и девушка (например, «девочка умирает», рассказ 3). Лексемы девственно — девушка — девичий присутствуют только в текстах с идеальным «чистым» женским персонажем, причем если в случае неосуществленной, фигурирующей только в подтексте и метафорически брачной ситуации (рассказ 1), девушка спасена врачом и остается в живых, то в случае осуществленной помолвки, спасена быть уже не может (рассказ 4); распределение лексем (очевидно, в данном случае речь идет о парной доминанте) по циклу — 1 (7) — 4 (5). Лексемы девочка — девчонка являются доминантными для рассказа 3; распределение по циклу — 3 (29) — 6 (3), в обоих текстах девочки оказываются спасены.

Обилие женских персонажей и их номинации с лихвой искупает факт отсутствия образа жены, согласно реалиям, находившейся рядом с автором текста. Можно предполагать, по каким причинам отсутствует образ, учитывая реалии жизни Булгакова начала 20-х годов, но мысль о женщине, бессознательное акцентирование образа «жены, женщины, роженицы», опытной и оценивающей помощницы (акушерка), антагониста (смеющаяся, необразованная баба, повитуха), пострадавшей от рук доктора спасенной / погубленной им пациентки, в целом в цикле присутствует весьма отчетливо.

Лейтмотивные лексемы-наименования мужских персонажей — это, прежде всего, имя фельдшера Демьяна Лукича (распределение в тексте — 1 (6), 2 (2), 3 (1), 4 (1), 5 (13), 6 (5) — 7 (5); в одном из учтенных случаев отчество Лукич употреблено без имени (рассказ 6)), самого центрального персонажа и пациентов-детей. Любопытно, что при названии цикла «Записки юного врача» в самом тексте более представленным является наименование доктор. Это наименование характеризует речь персонала и больных, тогда как лексема врач появляется во внутренней речи самого персонажа. Распределение по циклу лексемы доктор — докторский (51) — 1 (12) — 2 (5) — 3 (6) — 4 (11) — 5 (10) — б (5) — 7 (2), врач — врачебный (35) — 1 (1) — 2 (4) — 3 (2) — 4 (14) — 5 (5) — 6 (6) — 7 (2) (причем доминантной лексема является в тексте № 4, где врачом автор-повествователь преимущественно называет своего более юного коллегу). Если лексема врач чаще употребляется с прилагательными, обозначающими возраст, то лексема доктор — чаще с определениями или приложениями и т. д.: гражданин, господин, замечательный, хорошенький (в негативном смысле — неумелый), дорогой (как обращение) и даже: «Да ты, доктор, рехнулся» (рассказ 6). Помимо наименования по профессии, к персонажу-повествователю обращаются (в основном — женские персонажи) с уважительным батюшка; распределение лейтмотивной лексемы — 2 (1) — 3 (3) — 5 (2) — 6 (1) — 7 (1). Ребенок по половому признаку назван не часто, хотя исследователи подчеркивают роль в цикле персонажей — мальчиков (Яблоков 2002, 83 и др.). Из таких наименований представлена лексема мальчишка, играющая роль доминанты с антиципацией; распределение в цикле — 6 (1) — 7 (6). Мальчишка в цикле болен (сифилис (рассказ 6), гнойник (рассказ 7)) или травмирован (горох в ушах, сломанная нога (рассказ 7)). Более распространенное наименование — лейтмотивный с доминантным текстом повтор младенец-младенчик, распределение по циклу — 2 (6) — 3 (1) — 5 (3) — 6 (2) — 7 (16). Чаще всего описывается так или иначе деформированное тело младенца (рассказы 2, 5, 7), наиболее страшным воспоминанием является мертвый младенец-младенчик (рассказ 7).

Нередко лейтмотивный ряд помогает точнее определить значение в тексте конкретной единицы, на первый взгляд, немотивированной. Например, в случае с лейтмотивным рядом палец (1 (3) — 2 (4) — 4 (7) — 5 (1) — 6 (2) — 7 (1)) — Пальчиков (4 (1)). Внешне немотивированное, причем однократное, употребление фамилии жениха-убийцы подкрепляется повторами однокоренной лексемы. С одной стороны, в фамилии актуализировано значение несостоятельности, с другой — горе-жених является одним из воплощений «я» самого юного врача — не только во «Вьюге» [11], но и в цикле в целом. Как фамилия Пальчиков принадлежит жениху, так пальцы, упоминаемые в ЗЮВ — чаще всего принадлежат повествователю (11 случаев из 17). Пальцы смазывают йодом, они могут быть дрожащими, стыть, оказываться непослушными и отсутствующими или похожими на деревянные культяпки (кроме того, сам врач их ампутирует у пациентов — «делал две ампутации бедра, а пальцев не считаю»), ими пытаются нащупать пульс — тщетно, либо он пропадает.

Маркирующее, доминантное слово (доминанта) — неоднократно встречающаяся лексема с высокой частотой (3 и выше употребления), фигурирующая в одном тексте цикла, маркирующая его. Доминанты могут поддерживаться однократными повторами лексемы в других текстах цикла. Выделяется четыре вида доминант (виды, в разной степени близкие лейтмотивам). Доминанта с обратной отсылкой: после текста, где лексема является доминантной, в цикле возможен текст, где лексема будет однократно употреблена и породит, таким образом, в сознании читателя эффект припоминания описанных ранее событий (текста, где лексема была доминантной). Доминанта с приемом антиципации: текст с доминантной лексемой оказывается подготовлен (предвосхищен) ее однократным употреблением в одном из предшествующих рассказов цикла. Доминанта с приемом антиципации и обратной отсылкой: вид доминанты граничит с лейтмотивом (лейтмотивным рядом с доминантным текстом) — текст с доминантной лексемой «подготовлен» ее опережающим однократным употреблением, а затем «припоминается» благодаря обратной отсылке. Парная доминанта: лексема одинаково неоднократно встречается (и является маркирующей) в двух текстах цикла, граничит по функциям с двух-трехкратными употреблениями редких лексем. Является средством создания в пределах цикла «текстов-двойников», задает параллелизм двух текстов.

Доминанты основного вида (лексемы, присутствующие и нагнетаемые только в одном из рассказов цикла) свидетельствуют, скорее, не о связанности текстов, а об их автономности. Назовем некоторые: доминантой, не воспроизводимой в других рассказах, для первого из них («Полотенце с петухом») является лексема петух (7 употреблений), именующая: живую птицу (1), уже убитую и «голокожую» (2) и даже съеденную (1), возницу-охранителя, доставляющего врача к месту службы (1), изображение на полотенце, вышитом спасенной врачом девушкой (2). Для рассказа 4 («Вьюга»), например: браунинг (4), пожар-пожарный в значении прилагательного и субстантивированного существительного (14), конторщик — конторский — конторщиков (12), корыто (6). Для рассказа 5 («Тьма египетская»): анекдот (6), белладонна (5), мельник (14) и др. Для рассказа 6 («Звездная сыпь»): звезда — звездная (сыпь) (10). Необходимо отметить, что доминантные лексемы могут имплицитно поддерживаться (лексикой того же семантического поля) в других текстах. Например, для рассказа 7 («Пропавший глаз») доминантным является корневой ряд, включающий и паронимически созвучный элемент (Британия), бриться — бритва — Британия — бритый — бритье — добриваться — добриться (18), однако данная доминанта частично подготовлена уже несколькими упоминаниями «объектов бритья»: щетка-щеточка (распределение по текстам — 2 (2) — 5 (1) — 7 (1)) — как щетина и как принадлежность для мытья рук, а также борода-бородка (распределение по текстам — 1 (1) — 5 (5) — 6 (4) — 7 (1)). Более актуальными для связи текстов являются доминанты с обратной отсылкой. Так, например, доминанта амбулаторный — амбулатория (6 (9)), называющая место, где врач принимает больных сифилисом, а также «амбулаторную книгу», по которой обнаруживается степень распространения болезни среди крестьян, поддерживается однократным употреблением (амбулаторная книга) в рассказе 7. История с ампутацией (1 (4)) бедра, описанная в рассказе «Полотенце с петухом», актуализируется в памяти читателя благодаря однократному употреблению лексемы и в финальном рассказе (7 (1)). Эффект антиципации можно наблюдать, например, в таких случаях. Лексема ампула (с маслом или морфием), в данном случае — фактически бесполезная, становится одной из доминант во «Вьюге» (4 (3)), однако впервые она появляется в первом рассказе цикла (1 (1)), где введение состава, хранящегося в ней, приносит пользу обескровленной девушке (т.е. вначале «проигрывается» благополучный исход ситуации, затем — неблагополучный). Появление доминанты последнего текста цикла пузырь — пузыристая (7 (3)), указывающей на характер ущерба глаза, подготовлено однократным упоминанием в рассказе «Тьма египетская» (5 (1)):

«бабка из Коробова, наслышавшись, что врачи делают прокол плодного пузыря, столовым ножом изрезала всю голову младенцу, так что даже такой знаменитый и ловкий человек, как Липонтий, не мог его спасти...»;

этот фрагмент намекает и на возможный исход вмешательства доктора, если бы осуществилось намерение «резать» пузырь, но уже на глазу младенца. Доминанту рассказа «Пропавший глаз» гной — гнойник — гнойные (7 (4)) предвосхищают «гнойный аппендицит» (1 (1)) и «чудовищных размеров гнойники» (4 (1)). Доминанту рассказа остров (7 (7)), возникающую как отражение мироощущения персонажа, — однократное употребление в «Тьме египетской»: «В то время как воет и валит снег на полях, на экране, возможно, плывет тростник, качаются пальмы, мигает тропический остров» (5 (1)); доминанту зеркало (7 (8)), которая констатирует изменения во внешности врача, произошедшие за год, — упоминания «зеркальных сияющих шкафиков», в которые смотрит персонаж при начале работы ( (1)), и зеркала (6 (1)); доминанта рассказа диплом (7 (3)) — речь идет о страхе его лишения из-за врачебной некомпетентности — предвосхищается в «Полотенце с петухом»: «»Я ни в чем не виноват, — думал я упорно и мучительно, — у меня есть диплом, я имею пятнадцать пятерок. Я же предупреждал еще в том большом городе, что хочу идти вторым врачом»» (1 (1)). Доминанту рассказа «Звездная сыпь» язва (11) подготавливает однокоренное язвительный (5 (1)) — в данном случае, очевидно, можно говорить об одном из приемов языковой игры — реализации метафоры. Доминантой с антиципацией и обратной отсылкой является в рассказе «Стальное горло» пара лексем труба — трубка (3 (5)), обозначающая средство помощи девочке, трубку, вставляемую в горло, и одновременно печную трубу, названную в тексте. Ситуация предвосхищена описанием сосудов как «беловатых трубочек» (1 (1)), а после «Стального горла» припоминается благодаря описанию трубы, в которой поет вьюга (4 (1)). Доминанта дифтерийный — дифтерит (3 (3)) подготовлена называнием «дифтерийного крупа» (1 (1)) и актуализирована (уже после рассказа) благодаря «дифтерийной сыворотке» (4 (1)). Парными доминантами являются лексемы возница (1 (6) — 4 (16)) и Грачевка (1 (3) — 4 (2)), наличие их дополнительно сближает два текста цикла, находящихся в ситуации подобия, «Полотенце с петухом» и «Вьюгу». Рассказы «Крещение поворотом» и «Пропавший глаз» сближают, в том числе, и парные доминанты хлороформ (2 (3) — 7 (2)) и щипцы (2 (2) — 7 (6)). Параллелизм «Вьюги» и «Пропавшего глаза» (в обоих случаях врач находится в том числе и «на выезде», а пациент, к которому он отправляется, гибнет; сходны и другие ситуации) дополнительно задается несколькими парными доминантами, например, челюсть (4 (2) — 7 (6)): в первом случае это, например, челюсть девушки, характерно дергающаяся перед смертью, во втором — челюсть солдата, которому врач неудачно удаляет зуб и в результате боится, что наступит смерть пациента; доминантная лексема внушает ощущение сходства и пациентов, и ситуации. Парными в определенной мере оказываются первый и последний тексты цикла, описывающие начало и финал первого года службы; дополнительно параллелизм задается мелкими совпадающими деталями, например, упоминанием чемодана, с которым врач приехал в глушь (1 (5) — 7 (2)).

II. Среди лексем, обладающих минимальной частотностью (важных не только семантикой, но и своим звуковым обликом) могут быть выделены как прием двукратные — трехкратные внешне немотивированные повторы редких лексем: а) в пределах одного текста; б) в разных текстах. Они устанавливают параллели между неочевидно связанным: ситуациями, персонажами, рассказами.

Ограничимся примерами повторов одного функционального ряда — устанавливающих отношения подобия между несходными, на первый взгляд, персонажами (или персонажем и неодушевленным предметом). Параллель «врач — пациент» может быть подкреплена через повтор уникального для цикла глагола вымолвил (3 (1) — 6 (1)): так сопоставлены лечащий «глотку» девочке врач («Стальное горло») и больной сифилисом крестьянин, просящий полечить «глотку» («Звездная сыпь»). Через повтор полгода (4 (1) — 6 (1)) сопоставлены приобретающий опыт юный врач («практически за полгода нахватался»; «Вьюга») и приобретший «дурную болезнь» крестьянин («я уже полгода больной дурной болезнью»; «Звездная сыпь»). Неожиданно одинаковое именование (в первом случае — ироническое) ангел (1 (1) — 3 (1)) делает двойниками самого врача («Ущемленная, мой ангел! Какие тут к черту ванны!»; «Полотенце с петухом») и девочку Лидку («Ангелов так рисовали»; «Стальное горло»). Параллелизм пациентов между собой может быть подчеркнут через указание на описанные с помощью аналогичных лексических единиц врачебные манипуляции над ними. Например, повтор вколол (3 (2) — 4 (1)) объединяет умирающую невесту (вколол «шприц»; «Вьюга») и девочку, больную дифтеритом («вколол нож в горло»; «Стальное горло»); повтор вложил (1 (1) — 3 (1)) — девушку, попавшую в мялку («вложил марлевый тампон»; «Полотенце с петухом»), и Лидку (вложил «серебряную трубку»; «Стальное горло»). Девушка, попавшая в мялку, и умирающая невеста сопоставлены дополнительно через наименование дочка — дочь (1 (1) — 4 (2)). Жених-убийца Пальчиков («Вьюга») и солдат («Пропавший глаз») сопоставляются через аналогичное описание действия — повтор вцепившись (в ножку акушерского кресла) — вцепился (в шубу) (7 (1) — 4 (1)), через одинаковое наименование бедняга (4 (1) — 7 (1)). Через двух-трехкратный повтор могут быть сопоставлены персонаж и неодушевленный предмет или животное. Например, через корневой повтор глянцевый — глянец (2 (1) — 7 (1)) задано подобие вида врача (выбрил «до глянца правую щеку»; «Пропавший глаз») и страницы книги («шелестеть глянцевыми страничками»; «Крещение поворотом»); через упоминание окровавленной шеи (1 (1) — 3 (2)) — девочка Лидка («Стальное горло») и петух («Полотенце с петухом»).

Лексемы, употребленные однократно. Иногда редкие лексемы являются следами тематики одновременно писавшихся произведений или, чаще, отсылают к значимым событиям за-текста.

В ЗЮВ может многократно констатироваться, что у пациентов жар, но градусник появляется единожды, когда он не особенно нужен (если не для констатации постродовых инфекционных осложнений) — в рассказе «Крещение поворотом» (2 (1)). Из числа вмешательств, проведенных врачом за год, наиболее высоко число вычисток («А вычистки? Вот у меня записано — восемнадцать раз»; «Пропавший глаз»), однако, естественно, не описывается ни одна из них и сама лексема фигурирует однократно (7 (1)). Здесь можно говорить о принципах отбора фактов: Булгакову важнее описать роды, чем уничтожение плода (или уничтожение плода табуировано, но присутствует через метафорический ряд, отражающий и эмоциональный дискомфорт врача — как удаление зуба (см. анализ рассказа «Пропавший глаз»). Если подобная манипуляция и описывается, то иносказательно, вытесняется в подтекст, как в случае с солдатским зубом. Внешне немотивированным оказывается упоминание куска ветчины (4 (1)), съедаемой врачом после смерти пациентки в рассказе «Вьюга», однако при назывании ветчины возникает ассоциативный ряд, отсылающий к неэстетичным описаниям изуродованных тел пациентов в рассказах «Полотенце с петухом» (девушка, попавшая в мялку) и «Пропавший глаз» (раненый волчьей дробью) и актуализирующий сопоставление смерти и поедания, традиционное в мифологии; мотив принесения кровавой жертвы. Однократное упоминание использованной в переносном значении лексемы артистка (5 (1)), поддержанное трехкратно употребленной в ЗЮВ лексемой амфитеатр и однократно употребленной опера, задает, в том числе, и аналогию между медициной и театром: в обоих случаях значима грань между явлением и сущностью, маской, симптомами, и тем, что скрыто внутри; отсылает к театральным увлечениям Булгакова, а впоследствии — к «театральному роману». Однократные упоминания буфет (2 (1) — «грызня мышей в столовой за буфетом»), брат (5 (1) — «не посторонний мельник, а родной брат приехал ко мне погостить»), змеиный (3 (1)) восходят, возможно, к законченным незадолго до ЗЮВ текстам, прежде всего, к роману «Белая гвардия». Лексема бездомный (7 (1) — «самому себе казался жалкой собачонкой, псом, бездомным и неумелым») создает образ, близкий образу Шарикова («Собачье сердце») и Иванушки Бездомного («Мастер и Маргарита»).

* * *

Анализ цикла, таким образом, показывает на уровне лексики и семантики: 1) основные конструкты, значимые компоненты художественного мира и сознания периода «Записок»; 2) специфику организации булгаковской прозы; 3) складывание мировоззренческой и философской концепции (на лексическом уровне, уровне соположений, основным сем); 4) фобии, субдепрессию, невроз, синдром профессионального выгорания, характерный для первых лет работы специалиста, попавшего в тяжелые условия; 5) личную профессиональную оценку возможностей диагностики, качества и оправданности медицинской помощи в период вхождения Булгакова в медицину; 6) обнаруживает отголоски реалий жизни Булгакова, становящиеся затем конструктами художественной модели порождаемой действительности, которые все в целом привели Булгакова от медицины к писательскому труду.

Литература

Бахтин 1990 — Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1990.

Булгаков 1992 — Булгаков М. Собр. соч. В 5 т. М., 1992. Т. 1.

Булгаков 1997 — Булгаков М. Дневник. Письма. 1914—1940 М., 1997.

Булгаков 1995—2000 — Булгаков М. Собр. соч. В 10 т. М., 1995—2000.

Виленский 1991 — Виленский Ю.Г. Доктор Булгаков. Киев, 1991.

Кисельгоф 1988 — Кисельгоф Т.Н. Годы молодости // Воспоминания о М. Булгакове. М., 1988.

Комментарии — Комментарии // Булгаков М.А. Собрание сочинений. В 5 т. М., 1992. Т. 1.

Кузина 2001 — Кузина Н.В. О структуре рассказа М. Булгакова «Пропавший глаз» в свете одной теории // Край Смоленский. 2001. № 11—12.

Кузина 2003 — Кузина Н.В. Лексико-семантическая организация дискретных прозаических текстов (на примере рассказа М. Булгакова «Пропавший глаз» из цикла «Записки юного врача») // PRO=ЗА: Анализ текста. Учебные материалы. Смоленск, 2003. С. 48—141.

Кузина 2004 — Кузина Н.В. Сигналы и стратегии вторичной семантизации в повествовательном тексте // Алфавит. Строение повествовательного текста. Синтагматика. Парадигматика. Смоленск, 2004.

Лотман 1970 — Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970.

Лотман 1979 — Лотман Ю.М. О соотношении звуковых и смысловых жестов в поэтическом тексте // Ученые записки Тартусского государственного университета. Тарту, 1979. Вып. 476.

Семантический словарь 1983 — Русский семантический словарьі Опыт автоматического построения тезауруса: от понятия к слову. М., 1983.

Соколов 1997 — Соколов Б. Булгаковская энциклопедия. М., 1997.

Фрейденберг 1997 — Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997.

Фрейд 2002 — Фрейд З. Покрывающие воспоминания. // Russian Imago. Исследования по психоанализу культуры. СПб., 2002.

Чудакова 1988 — Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988.

Шведова 2002 — Русский семантический словарь. Толковый словарь, систематизированный по классам слов и значений. / Под общей редакцией Н.Ю. Шведовой. М., 2000. Т. 1—2.

Юнг 1994 — Юнг К Г. Либидо, его метаморфозы и символы. СПб., 1994.

Юнг 1995 — Юнг К Г. Конфликты детской души. М., 1995.

Яблоков 2001а — Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова. М., 2001.

Яблоков 2001б — Яблоков Е.А. Расколдованный круг: Поэтика рассказа М. Булгакова «Пропавший глаз» // Край Смоленский. 2001. № 11—12.

Яблоков 2002 — Яблоков Е.А. Текст и подтекст в рассказах М. Булгакова: «Записки юного врача». Тверь, 2002.

Faryno 1987 — Faryno J. Бульвар, собаки, тополя и бабочки. (Разбор одной главы «Охранной грамоты» Пастернака) // Studia Slavica [Academiae Scientorum Hungaricae], 33, fascinuli 1—4. Budapest, 1987.

Faryno 2001 — Faryno J. Tbilisi / Тифлис в цикле Пастернака «Художник» // Вестник молодых ученых. СПб., 2001. № 6.

Rank 1924 — Rank O. Das Trauma der Geburt. Wien, 1924.

1. Слова заведующего кафедрой хирургии Киевского университета профессора Н.К. Волковича, повлиявшего на формирование мировоззрения Булгакова и особенно серьезное внимание уделявшего составлению истории болезни (Виленский 1991, 41). Волкович стал прототипом профессора, лечащего Алексея Турбина (Виленский 1991, 38).

2. Медицинские и другие манипуляции, случаи, которые описывает персонаж-повествователь в рассказе, могли быть актуализированы в его памяти по прошествии стольких лет или сконструированы под влиянием реальных событий, происходивших незадолго до написания текста. Могла актуализировать в памяти мотив смерти ребенка во времена врачебной практики Булгакова трагедия, произошедшая уже во время создания рассказов в семье сестры Булгакова, Н.А. Земской: ее малолетний ребенок умер в 1921 г. (Булгаков 1997, с. 17); в рассказе показан мертвый ребенок учителя. Мальчишка с переломленной ногой и вообще проблемы с ногами в цикле (например, в рассказе «Полотенце с петухом») могут трактоваться не только как знак символики лишения силы, но и как косвенное отражение в тексте мук писателя от начинающегося ревматизма ног. Эти проблемы зафиксированы, например, в записи дневника Булгакова 18 (5-го) октября 1923 года:

Сегодня был у доктора, посоветоваться насчет боли в ноге. Он меня очень опечалил, найдя меня в полном беспорядке. Придется серьезно лечиться (там же, 57).

Еще отчетливее физическое недомогание Булгакова отражено в письме к сестре Надежде лета 1923 года, причем совершенно неожиданно в тексте письма соотнесены два события — продвижение с литературной деятельностью и болезнь. Конструкция фразы ставит в зависимость друг от друга эти события:

...я продал в «Недра» рассказ «Дьяволиада», и доктора нашли, что у меня поражены оба коленные сустава <...> Что будет дальше, я не знаю — моя болезнь (ревматизм) очень угнетает меня (там же, 125).

Если говорить о мотиве утраты зрения, то здесь присутствует намек на предчувствуемую врачом Булгаковым слепоту у себя по аналогии с умершим от нефросклероза отцом.

3. Очевидно, помимо сложностей в выборе поприща, Булгакова тревожили и тяготили в это время две «вины» — перед матерью (на чьи похороны он не попал) и перед Т.Н. Лаппа. В «Записках юного врача» в центре оказываются два женских образа, переходящих из рассказа в рассказ: девушка на выданье, невеста («Полотенце с петухом», «Вьюга»; о мотиве свадьбы в этих рассказах подробно: Яблоков 2002, 5—56) и мать, часто — рожающая женщина («Крещение поворотом», «Вьюга», «Стальное горло», «Пропавший глаз», «Звездная сыпь»), другой вариант образа — мудрая наставница (например, акушерка Пелагея Ивановна). В одном из рассказов мать мертва, изображен вдовец («Полотенце с петухом»), в другом («Вьюга») погибает невеста. Юный врач испытывает страх за жизнь женщин-пациенток, пытается их спасти в разной степени успешно (и выступает в роли «преступника»-погубителя одновременно [о такой функции персонажа-двойника повествователя, например: Яблоков 2002, 34—35 и др.]), как бы проигрывая в художественном тексте вариант того, что он (в том числе как врач) мог / не мог сделать в жизни. В рассказах имплицитно присутствуют воспоминания о ранних этапах жизни с Т.Н. Лаппа. Так, в двух рассказах Булгаков обыгрывает ситуацию свадьбы. В обоих случаях ее не происходит. Образ Т.Н. Лаппа в текстах уже «изжит» (происходит как бы его «вытеснение», что нарушает и однозначно-автобиографический характер текстов), как самим фактом написания «медицинского» цикла изживается и врачебное поприще. Все младенцы, фигурирующие в рассказе, находятся во власти врача, только один из них — здоров и жив (младенец, появившийся на свет в апреле, месяце, когда появился на свет и отец Булгакова). Неожиданно и в тексте рассказа, и в тексте дневника, писавшегося почти в то же время (а еще — и в неопубликованной главе романа «Белая гвардия», законченного к 1924 году), акцентируется внимание на теме вычистки. Известны тяжелые обстоятельства Т.Н. Лаппа, которая из любви к мужу и страха перед будущим решилась на аборты — пойти на то, чтобы не иметь детей. В рассказе при перечислении того, что врач сделал за год, максимальное число повторявшихся медицинских манипуляций — это именно вычистки: «А вычистки. Вот у меня записано восемнадцать раз». Количество других повторявшихся манипуляций, среди которых, несомненно, встречались куда более сложные (исключая ампутацию бедра, описанную, например, в рассказе «Полотенце с петухом»: их количество — две — названо), нарочито не определено.

Намек на подобное вмешательство возникает при описании удаления зуба солдату: подчеркивается преступность действия, желание персонажа сохранить его в тайне:

...щипцы выскочили изо рта с зажатым окровавленным и белым предметом в них. Тут у меня екнуло сердце, потому что предмет этот превышал по объему всякий зуб <...> Благословляя судьбу за то, что ни фельдшера, ни акушерок нет возле меня, я воровским движением завернул плод моей лихой работы в марлю и спрятал в карман. Солдат качался на табурете, вцепившись одной рукой в ножку акушерского кресла, а другою — в ножку табурета...

В дневнике эта тема, страх этой манипуляции также «изживается», комически «снимается»:

В Одессе барышню спросили:

— Подвергались ли Вы вычистке?

Она ответила:

— Я девица (Булгаков 1997, 66).

По воспоминаниям, перед смертью Булгаков просил позвать к своей постели Тасю, перед которой ощущал себя виновным, и главной героиней последнего романа сделал женщину с отчеством своей первой жены.

4. Мифологема «железного пути» представлена во многих текстах Булгакова, начиная с романа «Белая гвардия», фельетонов времени работы в «Гудке», заканчивая «Мастером и Маргаритой» и т. д. (Яблоков 2001а, 160—161) Настойчивое обращение к железнодорожной теме биографически мотивировано: «Железный путь», традиционно маркированный в литературе как топос, расположенный на грани жизни и смерти (в рассказе из Вознесенска, железнодорожной станции, придут в воображении персонажа газеты с информацией о гибели его и его помощников), имеющий в литературе связь с женской образностью (в рассказе эта связь закреплена, на первый взгляд, в немотивированно употребленном глаголе прельстить), в сознании Булгакова был соотнесен также с образом матери, сознанием вины перед ней и противопоставлен писательству. Позднее, в письме к П.С. Попову от 24 апреля 1932 года, в момент следующего кризиса, Булгаков с трагической иронией отмечает:

«С детства я терпеть не мог стихов (не о Пушкине говорю, Пушкин — не стихи!) и, если сочинял, то исключительно сатирические, вызывая отвращение тетки и горе матери, которая мечтала об одном, чтобы ее сыновья стали инженерами путей сообщения. Мне неизвестно, знает ли покойная, что младший стал солистом-балалаечником во Франции, средний ученым-бактериологом, все в той же Франции, а старший никем стать не пожелал. Я полагаю, что она знает. И временами, когда в горьких снах я вижу абажур, клавиши, Фауста и ее (а вижу я ее во сне в последние ночи вот уж третий раз. Зачем она меня тревожит?), мне хочется сказать — поедемте со мною в Художественный Театр. Покажу Вам пьесу. И это все, что могу предъявить. Мир, мама?» (Булгаков 1997, 269)

Мотивы, представленные в рассказе, прежде всего, поранения металлическим предметом (и дефекта зрения), сохранятся и будут нагнетаться в текстах 1930-х годов («Мастер и Маргарита», «Записки покойника» и др.). Ощущение вины за события, происходившие в его жизни в 1922—1925 гг., повлиявшее на возникновение этих образов в тексте, по воспоминаниям окружающих, не покидало Булгакова до конца жизни. В романе «Мастер и Маргарита» он «накажет» трех (впервые прием троения Булгаков использует, очевидно, именно в цикле «Записки юного врача», в рассказе, где также двойники главного героя (и автора) отчасти «гибнут» [Яблоков 2002, 45 и др.]) персонажей-двойников автора, связанных с этой виной. Возрастом 24 года он наделит Иванушку Бездомного, переживающего перелом в судьбе, 32 года будет другому «писателю» — Петру Рюхину. Оба, в отличие от Булгакова, в этом возрасте, выбирая поприще, откажутся от литературы, а не придут к ней. Однако оба попадут в психиатрическую клинику Стравинского. Третий персонаж, инициалы которого совпадают с инициалами Булгакова (Михаил Александрович Берлиоз), закончит свою «литературную» карьеру на «железном» пути.

5. Булгаков в моменты депрессии отказывался от процедуры бритья. Например, после его женитьбы на Т.Н. и временного расставания с ней:

«Лето 1913 года провели в Буче (под Киевом), на их даче... На Рождество в Саратов в тот год я поехала одна, а Михаил сказал, что бриться без меня не будет — то есть ходить не будет никуда. Я приехала — он весь оброс бородой». (Кисельгоф 1988, 112).

6. Английская тема была актуальна для Булгакова, в момент написания ЗЮВ в его сознании происходил обусловленный объективными историческими и субъективными личными причинами перелом в отношении к стране. В рассказе и в дневнике он восхищенно говорит о «старом сентиментальном Купере» (Булгаков 1997, 60). Но тема Англии и «английских прелестей», которые делаются все менее востребованными, соответствует также обсуждению английской политики в дневниковых записях и фельетонах (там же, 72). Пик неблагополучия в отношениях и противостояния приходится на 1924 год: Черчилль вносит предложение разорвать отношения с СССР, английское правительство — решение разорвать советско-английский договор и т. д. В юности Булгаков внешне походил на лондонского «денди», после революции в статье «Грядущие перспективы» именно Англию противопоставлял России, сделавшей неверный поворот, как идеальную страну (Яблоков 2002, 81—83). В дневнике 1924 года англичане охарактеризованы как «тупые и медленные бритты», подчеркивается появившаяся для них со стороны известной своим поведением личности — полпреда Раковского — «некая весьма грозная опасность разложения Британии» (там же, 72). В рассказе отношение к англичанину, Британии становится скептическим, он перестает быть образцом для подражания. Очевидно, при публикации рассказа этот, для нынешнего читателя ничем, кроме созвучия слов Британия — бритва, не мотивированный пассаж об отходе от Британии, британской привычки в контексте недавних событий мог восприниматься прозрачнее. В тексте рассказа присутствует фраза, каламбурно переосмысливающая выражение из дневника: «<...> я разложил все эти английские прелести в косом золотистом луче и только что отделал до глянца правую щеку <...>». Не исключено наличие прототипа «англичанина» — Леонида Викторовича Попова (Саянского), с которым Булгаков познакомился в «Гудке» в начале 20-х годов, имевшего, по словам Т.Н. Лаппа, действительно «английское» «породистое лицо молодого офицера с идеальным пробором». Булгаков нередко выдавал Саянского в компаниях за англичанина. Будучи на два года старше Булгакова, он уже печатался, «английский» портрет имелся в его книге «Записки казачьего офицера» (вышла в 1915 г.), в двадцатые годы он был «средним юмористом» и выпускал книжки в издательствах, в том числе и в «Гудке» (сведения приводятся по: Чудакова 1988, 280—281).

7. В романе Б. Пастернака «Доктор Живаго» (ч. 13, гл. 6), например, одна из Тунцевых говорит: «Парикмахершей работала. На той войне, в сестрах милосердия, стричь и брить научилась».

8. Текст ЗЮВ рассматривается по изданию: Булгаков М. Собр. соч. В 5 т. М., 1992. Т. 1.

Примечания

Кузина Наталья Владимировна (Смоленск). Кандидат филологических наук, доцент, старший научный сотрудник ЦНИЛ СГМА.

Сергеев Александр Александрович (Смоленск). Врач акушер-гинеколог, психотерапевт, сотрудник ЦНИЛ СГМА.