6 января. «Сегодня на рассвете, в шесть часов утра, когда мы ложились спать, засидевшись в длительной, как всегда, беседе с Николаем Робертовичем Эрдманом, Миша сказал мне очень хорошие вещи, и я очень счастлива... Вчера, когда Николай Робертович стал советовать Мише, очень дружелюбно, писать новую пьесу, не унывать и прочее, Миша сказал, что он проповедует как «местный протоиерей». Вообще их разговоры — по своему уму и остроте, доставляют мне бесконечное удовольствие»...
Очень жаль, что Елена Сергеевна не отразила в дневнике хотя бы некоторые их разговоры, лишив современных читателей пиршества ума и остроумия. Любовь четы Булгаковых не угасает: «Миша очарователен. Обожаю его!.. Миша видел, что я пишу дневник, и говорит: напиши, что я очарователен и ты меня любишь. Я и написала».
21 мая Елена Сергеевна-заметила в дневнике, как бы вскользь: «Миша сидит сейчас (десять часов вечера) над пьесой о Сталине, а 22-го выделяет отдельной строчкой: «Миша пишет пьесу о Сталине».
Вероятно, мысль о написании этой пьесы зародилась у Булгакова в начале апреля после увиденной в Большом театре оперы «Иван Сусанин» (с новым патриотическим эпилогом): «...перед эпилогом Правительство перешло из обычной Правительственной ложи в среднюю большую (бывшую царскую) и оттуда уже досматривало оперу. Публика, как только увидела, начала аплодировать, и аплодисмент продолжался во все время музыкального антракта перед эпилогом. Потом с поднятием занавеса, а главное, к концу, к моменту появления Минина, Пожарского — овации. Это все усиливалось и, наконец, превратилось в грандиозные овации, причем Правительство аплодировало сцене, сцена — по адресу Правительства, а публика — и туда, и сюда». На следующий день Елена Сергеевна узнала, что спектакль вызвал в зале необыкновенный подъем и какая-то старушка, увидев Сталина, стала креститься и приговаривать: «Вот, увидела все-таки!» Что люди вставали ногами на кресла!»
Сначала Булгаков пошутил насчет нового бога, а потом сказал, что появился не новый бог, а тиран, очень ловкий и хитрый тиран, превративший людей в рабов и заставивший их поклоняться ему, как богу.
— Буду писать пьесу о Сталине! — решительно заявил он жене.
— Что?! — изумилась Елена Сергеевна. — Неужели сможешь, Миша?!
— Он — единственный в стране, кто может повелевать судьбами людей.
— Я напишу пьесу о молодом Сталине, о годах его учения в семинарии, когда он еще не успел стать тираном. Кстати, говорят, что арестован Бабель.
— Слышала.
— Я устал от борьбы с новоявленным богом, с его слугами, их много и они очень опасны. Не всякий из них поднимет руку на писателя, создающего пьесу об их боге. Я должен закончить свой роман. Я работал в Подотделе искусств Владикавказа. Меня щипали местные журналисты, особенно один — недоучка под псевдонимом Вокс, но Подотдел существовал при местном ревкоме и я все-таки смог работать над своим первым романом, пять пьес, пусть неважных, но написал. Меня щипали, нервировали, но не уничтожили. В нынешних условиях только Сталин может обезопасить меня от бесконечной травли. Я как волк, огрызаюсь, но я загнан, «он — не наш» — кричат обо мне, — он — враг...» А если враг не сдается... Я не сдаюсь. Я пишу «Мастера и Маргариту», я обязан отделать роман... Но время для этого осталось немного, и не больше сил. Смело говори, что твой муж пишет пьесу о Сталине. Не стесняйся и не стыдись этого. Или ты считаешь, что игра не стоит свеч?
— Стоит, — опустила голову Елена Сергеевна, — я тоже не вижу иного выхода, Мака.
Не минуло и двух недель, как «3-го июня пришла Ольга — знаменитый разговор о Мишином положении и о пьесе о Сталине. Театр, ясно, встревожен этим вопросом и жадно заинтересован пьесой о Сталине, которую Миша уже набрасывает», — не без удовольствия заносит в дневник Елена Сергеевна. — «Миша сидит, пишет пьесу. Я еще одну сцену прочла — новую для меня. Выйдет!»
Но, наверное, нелегко давалась Булгакову эта пьеса. Елена Сергеевна наряду с хвалебными отзывами друзей о прочитанных им отрывках из пьесы, вынуждена была занести в дневник: «Лишь немного прочитал из пьесы. Весь вечер — о ней. Миша рассказывал, как будет делать сцену расстрела демонстрации... Настроение у Миши убийственное... Миша сказал Симонову о пьесе. Задохнулся, как говорит Настасья».
Но новый роман, который Булгаков доделывал, оттачивая каждую фразу, менял его настроение.
«23 июня. Миша уехал в Серебряный Бор купаться. Я — хлопотать о покупке заграничной машинки. Будто бы арестован Мейерхольд»...
27 июня. Вчера у Ольги Качалов, Виленкин... Миша прочитал первые три главы из «Мастера». Мне понравился Качалов и то, как он слушал — и живо и значительно».
Булгакова торопили с окончанием пьесы, достали ему справку о книгах Тифлисской семинарии, которые, возможно, читал юный Сталин.
«24 июля. Пьеса закончена! Проделана была совершенно невероятная работа — за 10 дней Миша написал девятую картину и вычитал, отредактировал всю пьесу — со значительными изменениями»...
«27 июля. В Театре в новом репетиционном помещении — райком, театральные партийцы и несколько актеров... Слушали замечательно, после чтения очень долго, стоя, аплодировали. Потом высказыванья. Все очень хорошо»...
«29 июля. Ездили купаться в Серебряный Бор»...
«3 августа. Звонил инспектор по репертуару некий Лобачев — нельзя ли прочитать пьесу о Сталине, периферийные театры хотят ее ставить к 21 декабря... Немировичу пьеса очень понравилась: обаятельная, умная, виртуозное знание сцены. Потрясающий драматург. Не знаю, сколько здесь правды, сколько вранья... Немирович звонил в Секретариат, по-видимому, Сталина, узнать о пьесе, ему ответили, что пьеса еще не возвращалась»...
«7 августа. Утром, проснувшись, Миша сказал, что передумав после бессонной ночи, пришел к выводу — ехать сейчас в Батуми не надо... «Советское искусство» просит М.А. дать информацию о своей новой пьесе... Я сказала, что М.А. никакой информации дать не может, пьеса еще не разрешена...
— Знаете что, пусть он напишет и даст... Если будет разрешение, напечатаем. Если нет — возвратим Вам.
Я говорю — это что-то похожее, как писать некролог на тяжело заболевшего человека, но живого. Неужели едем завтра?..»
«14 августа. Восемь часов утра. Последняя укладка. В одиннадцать часов машина. И тогда — вагон!..»
«15 августа. В Серпухове, когда мы завтракали, вошла в купе почтальонша и спросила: «Где здесь бухгалтер?» и протянула телеграмму-молнию. Миша прочитал (читал долго) и сказал — дальше ехать не надо».
В телеграмме было: «Надобность поездки отпала возвращайтесь Москву». Сошли в Туле. «Через три часа бешеной езды были на квартире. Миша не позволил зажечь свет: горели свечи. Он ходил по квартире, потирал руки и говорил — покойником пахнет. Может быть, это покойная пьеса?»...
«17 августа. Вчера в третьем часу дня — Сахновский и Виленкин. Речь Сахновского сводилась к тому, что Театр ни в коем случае не меняет своего отношения ни к М.А., ни своего мнения о пьесе... Потом стал сообщать: пьеса получила наверху (в ЦК, наверно) резко отрицательный отзыв. Нельзя такое лицо, как И.В. Сталин, делать романтическим героем, нельзя ставить его в выдуманные положения и вкладывать в его уста выдуманные слова. Пьесу нельзя ни ставить, ни публиковать... Наверху посмотрели на представление этой пьесы Булгаковым, как на желание перебросить мост и наладить отношения»...
— Они не хотят, чтобы он выглядел лучше, чем есть, — тихо говорил жене Михаил Афанасьевич, — в моей пьесе он слишком умный и красноречивый для них. И, наверное, для самого себя. Пусть туповатый, косноязычный, но зато пусть будет свой, понятный и нужный им.
Елена Сергеевна осторожно замечала:
— Ты забыл, что Бунин предупреждал Макса Волошина о том, чтобы он не связывался с большевиками. «Все равно они знают, с кем вы были вчера».
— Они не понимают, что я был с людьми всегда, что не могу в их обществе не быть сатириком. Видимо, Сталин лучший, чем он есть, в их глазах выглядит несвойственно и даже карикатурно.
18 августа. «Сегодня днем Сергей Ермолинский, почти что с поезда, только что приехал из Одессы и узнал. Попросил Мишу прочитать пьесу. После прочтения крепко поцеловал Мишу. Считает пьесу замечательной. Говорит, что образ героя сделан так, что, если он уходит со сцены, ждешь — не дождешься, чтобы он скорее появился опять»...
Булгаков после нескольких минут раздумья, впервые за последние дни улыбнулся:
— Перестарался. Начальство предлагает мне писать пьесу о советских людях. Успеть к 1-му января. Напишу — начнут сравнивать с «Собачьим сердцем». Ведь эту пьесу мне не возвратили, а она тоже о советских людях. Неужели им нужна еще одна такая?
«22 августа. Звонили из Театра. Убеждали, что фраза о «мосте» не была сказана. Просили дать «Бег», хотя тут же предупредили, что надежд на ее постановку сейчас никаких нет.
У Миши после этого разговора настроение испортилось. О деньгах и квартире — ни слова.
Сегодня в газетах сообщение о переговорах с Германией и приезде Риббентропа»...
«26 августа. Сегодня сбор труппы в Большом театре... Миша был. Слова Самосуда (о «Батуми»): а нельзя ли из этого оперу сделать? Ведь опера должна быть романтической»...
«27 августа. Сегодня без конца телефонные звонки. Из Союздетфильма, чтобы Миша сделал сценарий из пьесы «Батуми» и, несмотря на мое сообщение — запрещена, — все-таки непременное желание увидеться...»
Многие режиссеры спрашивали Елену Сергеевну: «пьеса запрещена «пока или совсем?»
«28 августа. У Миши состояние раздавленное. Он говорит — выбит из строя окончательно. Так никогда не было».
Елена Сергеевна убеждала его, что во МХАТе многие говорят о нем с нежностью, что это очень ценно, «что за это время видела столько участия, любви и уважения к нему, что никак не думала получить...» У Вильямсов — как всегда — очень хорошее отношение... Вечером ободренный моими словами Миша пошел пройтись до Сергея Ермолинского, я — в ванну».
«29 сентября. Сегодня звонил Виленкин. Были Файко, вели себя серьезно, тепло. К вечеру Мише легче с головой. Заключен договор с Германией о дружбе. Головные боли — главный бич... Вчера большое кровопускание... Сегодня днем несколько легче, но приходится принимать порошки»...
«18 октября. Сегодня два звонка интересных. Первый — от Фадеева, что завтра он придет навестить Мишу, второй — что во МХАТе было правительство, причем Генеральный секретарь, разговаривая с Немировичем, сказал, что пьесу «Батум» он считает очень хорошей, но пьесу ставить нельзя»...
Булгаков оказался прав. В нашей стране судьбами людей мог править только один человек. Стоило ему хорошо высказаться о пьесе, и это вызвало «град звонков» от мхатовцев...
Может быть, обещанный приход писательского секретаря Фадеева тоже объяснялся этим разговором?
«1 января. Ушел самый тяжелый в моей жизни 1939 год, и дай Бог, чтобы 1940-й не был таким... Мы вчетвером — Миша, Сережа, Сергей Ермолинский и я — тихо, при свечах, встретили Новый год: Ермолинский — с рюмкой водки в руках, мы с Сережей — с белым вином, а Миша — с мензуркой микстуры»...
«13 января. Лютый мороз, попали на Поварскую в Союз. Миша хотел повидать Фадеева, того не было. Добрались до ресторана писательского, поели... Я — котлеты из дичи, чудовищная гадость, после которой тошнило. Бедствие столовки этой, что кто-нибудь подсядет непременно. Назойливые расспросы о болезни, Барвихе и т. д...»
«11 февраля Булгаков подарил Елене Сергеевне свою фотографию с подписью: «Жене моей Елене Сергеевне Булгаковой. Тебе одной, моя подруга, подписываю я этот снимок. Не грусти, что на нем черные глаза (в темных очках): они всегда обладали способностью отличать правду от неправды».
Булгаков безмерно верил жене, но о зоркости и прозорливости своих глаз напоминает после появления в доме Фадеева, видя его неравнодушие к Елене Сергеевне.
Имя Александра Фадеева сравнительно недавно исчезло с фронтона Дома литераторов, настолько велика была сила инерции этого писательского властелина, властно правившего в литературе в сталинские годы. Его настоящая фамилия Булыга, видимо, казалась ему несозвучной с псевдонимами большевистских лидеров, и он выбрал себе более благозвучную — Фадеев. Случилось это после выхода в свет его романа «Разгром», имевшего немалый успех у читателей и благожелательно встреченного критикой. В центре его произведения был образ командира партизанского отряда Левинсона, подавляющего в себе слабости и обладающего несокрушимой силой воли. Ему противостоит другой командир — Мечик, раб своих слабостей, соединяющий в себе революционную фразеологию с мелкобуржуазной идеологией. Фадеев, как покажет жизнь, станет Левинсоном и Мечиком в одном лице. Родившись в городе Кимры, в фельдшерской семье, он провел детство в Южно-Уссурийском крае, где его отец владел земельным наделом. Учился во Владивостоке, в коммерческом училище, из 8-го класса которого ушел в революционное подполье. Участвовал в партизанском движении, затем воевал с Колчаком и далее, учась в Горной академии, был на партийной работе. Удачные опыты в литературе позволили ему стать большевистским руководителем писателей. Он возглавил Президиум писательского Союза, а затем стал его Первым секретарем. Неуклонно стоял на страже интересов партии в борьбе с троцкистами и прочими уклонистами от линии партии, без колебаний визировал поступающие из НКВД ордера на аресты писателей. Малоизвестный в народе драматург Михаил Булгаков не вызывал у него особой неприязни, ордер на его арест от Ягоды не приходил, и Фадеев отдал молодого писателя на растерзание его завистливым коллегам.
В 1939 году Александра Фадеева наградили орденом Ленина, и он уже не боялся проявлять свои слабости. Он стал пить, увиваться за женщинами, следует один запой, другой, одна любовница сменяла другую. Отрезвев, напрашивается на прием к Сталину, жалуется ему на пьянство и другие пороки некоторых писателей. Сталин не сочувствует ему, говорит, что у него нет других писателей, «работайте, товарищ Фадеев, с теми, что есть». Пьянки продолжаются. В окружении подхалимов, которые докладывают ему, что вождь хорошо отозвался о пьесе Булгакова «Батум», хотя и запретил ее постановку. Фадеев решает поближе познакомиться с ее автором. Сегодня Сталин запретил, а завтра... Тем более пьеса о его революционной юности. Один из подхалимов с ухмылкой говорит Фадееву, что, в общем-то, дни Булгакова сочтены и у него весьма интересная и красивая жена, стоит приударить за ней.
У Фадеева с женой, актрисой МХАТа Ангелиной Степановой, жизнь сложилась не очень удачно. До Фадеева она была влюблена в драматурга Николая Эрдмана, даже ездила к нему в ссылку, чего Фадеев простить ей не мог и при каждом удобном случае изменял супруге. Позвонил Булгакову, чтобы навестить больного, но в последний момент ехать не решился, на разведку послал близкого ему писателя Константина Федина. О его приходе вспоминала Елена Сергеевна:
«Когда Миша уже был очень болен, и все понимали, что близок конец, стали приходить кое-кто из писателей, кто никогда не бывал... Так, помню приход Федина. Это — холодный человек, холодный, кик собачий нос. Пришел, сел в кабинете около кровати Мишиной, в кресле. Как будто по обязанности службы, быстро ушел. Разговор не клеился. Миша, видимо, насквозь все видел и понимал. После его ухода сказал: «Никогда больше не пускай его ко мне». Другое дело — Пастернак. Вошел с открытым взглядом, легкий, искренний, сел верхом на стул и стал просто, дружески разговаривать, всем своим существом говоря: «Все будет хорошо», — Миша потом сказал: «А этого всегда пускай, я буду рад».
15 февраля 1940 года, за месяц до смерти Булгакова,
«позвонил Фадеев с просьбой повидать Мишу, а сегодня пришел. Разговор вел на две темы: о романе и о поездке Миши на юг Италии, для выздоровления. Сказал, что наведет все справки и позвонит». Но не позвонил. После его прихода у Булгакова резко ухудшилось состояние, «углублен в свои мысли, смотрит на окружающих отчужденными глазами. Ему сейчас неприятен внешний...» — ставит многоточие Елена Сергеевна.
Судя по всему, недостает слова «вид». Но чей? По всей вероятности — Фадеева. У него правильные черты лица, он внешне выглядит привлекательно, но злой характер, коварство выдают равнодушные, жестокие глаза. Елена Сергеевна не уточняет имя неприятного Мише посетителя. От него зависит выход книг мужа. А издать их — цель ее жизни. А Булгаков расстроен, видя, от какого человека зависит судьба его и других писателей. Самочувствие ухудшалось.
И болезнь довершала свое черное дело. Осенью 1939 года Булгаков с женою вернулся из Ленинграда, и врачи немедленно уложили его в постель. Он рассказал Сергею Ермолинскому, как будет развиваться болезнь:
«Он называл недели, месяцы и даже числа, определяя все этапы болезни. Я не верил ему, но дальше все шло как по расписанию, им самим начертанному».
Пожалуй, лишь Сергей Ермолинский, жена и сестры Булгакова подробно и доподлинно знали о тех страшных муках, которые он испытывал в последнее время. Он страдал и оттого, что не успел попросить прощения у своей первой жены — Татьяны Николаевны Лаппы.
«Все, что сделала для меня Таська, не поддается учету», — вспоминал он свои слова. Однажды, когда мозг его был ясен, он вызвал к себе младшую сестру Лелю и шепнул ей, чтобы она разыскала и попросила Тасю заехать к нему. Через неделю сестра сообщила ему, что Татьяны Николаевны в Москве нет. Она, по всей видимости, давно покинула столицу, и где живет сейчас — неизвестно. Он слушал Лелю напряженно, лицо его казалось окаменевшим. Сергей Ермолинский так описал эту сцену: «Он знал, что где-то рядом стоит Лена, и невидящий взгляд его был виноватый, извиняющийся, выражал муку.
Лена спросила его с печальной укоризной:
— Миша, почему ты не сказал, что хочешь повидать ее?
Он ничего не ответил. Отвернулся к стене».
Утонченная Елена Сергеевна догадывалась, где-то в глубине его сердца оставалась другая женщина, его первая жена. Он никогда не вспоминал ее, и она ни разу нигде не возникла как бывшая жена Булгакова. Только после его ухода из жизни, когда ее разыскали журналисты и литературоведы, она стала давать интервью, отвечать на письма. Ермолинскому она написала:
«О том, что Миша хотел меня видеть, я знаю. Но узнала об этом слишком поздно. А так бы приехала... Я у него была первая, сильная и настоящая любовь (на склоне лет уже можно все сказать). Нас с ним связывала удивительная юность...»
Видимо, испытывая чувство вины перед первой женой, он в своем последнем романе дал героине — Маргарите — ее отчество — Николаевна. Память о матери — в строчках «Белой гвардии», о Тасе — в отчестве героини и эпизодах романа «Мастер и Маргарита». И наверное, не случайно Елена Сергеевна не пришла на поминки мужа, устроенные его сестрами. «Там были все свои... Лены не было», — вспоминала Татьяна Николаевна. Она переживала, что не услышала его прости, но, зная, что он собирался просить у нее прощения, простила его и думала о нем с нежностью и любовью, порою счастливой, иногда тревожной, а в конце — трагичной, но с любовью.
Впоследствии над Ермолинским немало посмеивались, говоря, что он сотворил легенду о Елене Сергеевне. Но он возражал: «Она была рядом с ним — самозабвенно. Поэтому имя ее (и без моих рассказов) опутано таким уважением... Но я понимаю боль своего друга». И через абзац Ермолинский обращается к своему умирающему другу с восклицанием о Тасе:
— Миша, почему ты не сказал мне, что хочешь повидать ее?!
Затем были такие слова: «Передо мною его фотография. На ней написано: «Вспоминай, вспоминай меня, дорогой Сережа». Фотография подарена 25 октября 1935 года. Он был еще здоров, озабочен делами театральными, много работал, и его не покидали мысли о Воланде, о Мастере и Маргарите. Я не обратил тогда внимание на эту подпись, схожую с заклинанием: «Вспоминай, вспоминай». Понял позже — сидя у его постели. И думал: непоправимо, что о многом мне не удалось договорить с ним. Может быть, о самом главном!
— Миша, почему ты мне не сказал, что хочешь повидать ее?
После смерти Булгакова немало народа перебывало в его квартире. Приходили проститься с писателем, выразить соболезнование его жене. Меньше всего было литераторов. Не пришел и Фадеев. Но он написал письмо Елене Сергеевне, помеченное 15 марта 1940 года, где объяснял, что лишь неотложные дела помешали ему зайти к ней и в Союз, подчеркивал свое бесконечное уважение к Елене Сергеевне, обещал, что все «связанное с Булгаковым мы сохраним и поднимем, и люди будут знать его лучше по сравнению с тем временем, когда он жил, что он — человек, не обременявший себя ни в творчестве, ни в жизни политической ложью, путь его был искренен и органичен, а если в начале своего пути (а иногда и потом) он не все видел так, как оно было на самом деле, то в этом не было ничего удивительного, хуже было бы, если бы он фальшивил». Обещал поместить свое мнение о Булгакове в газете. Но, увы, единственной читательницей этого письма долгие годы была лишь Елена Сергеевна. Впервые оно увидело свет в «Новом мире» в 1966 году.
Сестра Булгакова, Леля, заметила, что во время прихода к умирающему писателю Фадеев часто бросал маслянистый взгляд на Елену, чего не мог не увидеть Михаил Афанасьевич и не переживать, предвидя, что ухаживание Фадеева за Еленой Сергеевной будет продолжаться. В знак особого расположения к ней Фадеев по своему личному распоряжению похоронит опального и непризнанного писателя на самом престижном Новодевичьем кладбище. Фадеев упорно добивается своего, хотя догадывается, что Елена Сергеевна собирается всю оставшуюся жизнь положить на издание произведений мужа.
Она любила Булгакова нежно, страстно и самозабвенно. Только однажды он в предсмертные дни спросил:
«Любила ли ты меня?» — все остальное время Булгаков признавался ей в любви: «Ты для меня все, ты заменила весь земной шар. Видел во сне, что мы с тобою на земном шаре».
«8 марта (за день до смерти): «О мое золото» (в минуту страшных болей — с силой). Потом раздельно и с трудом разжимая рот: го-луб-ка... ми-ла-я...»
В минуты облегчения (записано по памяти):
«Пойди ко мне, я поцелую тебя и перекрещу на всякий случай... Ты была моей женой, самой лучшей, незаменимой, очаровательной... Когда я слышал стук твоих каблучков... Ты была самой лучшей женщиной в мире... Божество мое, мое счастье, моя радость. Я люблю тебя. И если мне будет суждено жить еще, я буду любить тебя всю мою жизнь. Королевушка моя, моя царица, звезда моя, сиявшая мне всегда в моей земной жизни! Ты любила мои вещи, я писал их для тебя... Любовь моя, моя жена, моя жизнь».
Елена Сергеевна записывает:
«10 марта 1940 года, 16 часов 39 минут. Миша умер».
В эту трагическую минуту она сказала всего два слова: «Миша умер». Все... Конец счастья... Боль во всем теле. Спазмы в горле. Приходили люди. Соболезновали. Но почему-то никто не говорил, даже на панихиде, что умер гений. То ли боялись, то ли отчетливо не понимали это. Она им докажет, донесет до них, до всего света, что мировая литература потеряла великого писателя. Но нашелся человек, поэт, возможно, не менее великий творец, чем Булгаков, приславший ей письмо из Ленинграда. До Елены Сергеевны донесся трепетный голос Анны Андреевны Ахматовой, полный боли и сопереживания.
Вот это я тебе взамен могильных роз.
Взамен кадильного куренья,
Ты так сурово жил и до конца донес
Великолепное презренье.Ты пил вино, ты, как никто, шутил,
И в душных стенах задыхался,
И гостью страшную ты сам к себе впустил,
И с ней наедине остался.И нет тебя, и все вокруг молчит
О скорбной и высокой жизни,
Лишь голос мой, как флейта, прозвучит
И на твоей безмолвной тризне.О кто подумать мог, что полоумной мне,
Мне — плакальщице дней не бывших,
Мне — тлеющий на мед ленном огне
Все переживших, всех забывших,Придется понимать того, кто полный сил
И светлых замыслов и воли,
Как будто бы вчера со мною говорил,
Скрывая дрожь в смертельной боли.
Елену Сергеевну поразило удивительно точное понимание Ахматовой судьбы Булгакова. Она решила, что только такой же великий страдалец может так остро и глубоко почувствовать муки другого. Потом подумала, что немало в России людей, чьи жизни покорежены тоталитарным режимом. Булгакова поймут сотни тысяч, миллионы честных людей, он станет их любимым писателем. Ведь живы его произведения. Всю оставшуюся жизнь она посвятит тому, чтобы они были напечатаны. Об этом косвенно сообщалось даже в постановлении Политбюро.
...Постановление Политбюро ЦКВКП(б) о наказании А.А. Фадеева. 23 сентября 1941 года:
«По поручению Секретариата ЦК ВКП(б) Комиссия Партийного Контроля рассмотрела дело о секретаре Союза советских писателей и члене ЦК ВКП(б) т. Фадееве А.А. и установила, что т. Фадеев А.А., приехав из командировки с фронта, получив поручение из Информбюро, не выполнил его и в течение семи дней пьянствовал, не выходя на работу, скрывая свое местонахождение. При выяснении установлено, что попойка происходила на квартире артистки Булгаковой. Как оказалось, это не единственный факт, когда т. Фадеев по нескольку дней пьянствовал. Аналогичный факт имел место в конце июля текущего года. Факты о попойках т. Фадеева широко известны писательской среде.
Бюро КПК при ЦК ВКП(б) постановляет: считая поведение А.А. Фадеева недостойным члена ВКП(б) и особенно члена ЦК ВКП(б), объявить ему выговор и предупредить, что если он и впредь будет продолжать вести себя недостойным образом, то в отношении его будет поставлен вопрос о более серьезном партийном взыскании» (впервые опубликовано в книге «Литературный фронт» — М., 1994. С. 67).
Елена Сергеевна для пьянок предоставляла Фадееву свою квартиру, надеясь, что он как-то повлияет на издание произведений мужа. Были ли у нее близкие отношения с Фадеевым? Неизвестно. Он добивался их, а она любила Булгакова.
Это Постановление рассекречено сравнительно недавно, и, вероятнее всего, Елена Сергеевна не знала о его существовании. В том, что она объявлена артисткой, нет ничего странного. Шел 1941 год. Война. Голод. Один из друзей Булгакова зачислил ее в труппу своего театра, чтобы она могла получать продуктовую карточку, положенную работникам тыла.
Но не Фадеев, а совсем другие люди, и в первую очередь Константин Симонов, напечатали роман «Мастер и Маргарита» в популярном тогда художественном журнале «Москва». Успех романа, даже с конъюнктурными сокращениями, был феноменален. Первое издание книги, включавшей кроме «Мастера» еще роман «Белая гвардия», продавалось в магазинах «Березка» только за валюту или обеспеченные валютой чеки. Елена Сергеевна в буквальном смысле слова выстрадала это издание.
Постепенно произведения Булгакова обретали жизнь. Последней вышла повесть «Собачье сердце», первая реквизированная у писателя рукопись. Позднее люди вспомнят о Булгакове не только как о писателе, но и человеке, который не мог творить без любви, одухотворяющей его, что еще живы избранницы его сердца, без которых не было бы этого гениального писателя и великой личности. И Елена Сергеевна подумает, открывая «Мастера и Маргариту»: «Я его не отдала. Я вырвала его для жизни».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |